Анастасия Баталова - Тонкие струны Страница 7

Оливия где-то читала, что априори в человеке заложено два противоречивых стремления: к созиданию и к разрушению, к выживанию и к смерти – в каждый период жизни человек совершает поступки сообразно одному из этих двух начал, господствующему в его душе; они непрерывно сменяют друг друга, два первоначала; разум и чувства человека колеблются подобно маятнику, отдавая предпочтение то одному, то другому. Этот извечный антагонизм и рождает единственную и неповторимую линию человеческой судьбы.

Оливия закуривала и, набирая полные лёгкие дыма, медленно выпускала его в лицо своему отражению, стараясь сделать это как можно эффектнее. Иногда она даже брала у родителей в буфете вино, наливала его в бокал, чокалась со своим отражением, делала селфи на мобильный телефон, а потом выпивала бокал до дна.

Стоя перед зеркалом, Оливия мысленно сравнивала себя с подругой. Теперь воспоминания о том дне, когда они примеряли платье, и потом Люция расплакалась, вызывали в ней не умиление, а ядовитое торжество… Да, дескать, на самом-то деле я действительно красивее, а Артур выбрал тебя просто потому, что у него нет вкуса! Глядя в зеркало, Оливия противопоставляла две красоты, подругину и свою собственную, упоенно облекая их в поэтические аллегории. Цветущая красота Люции – это жизнь: сияющие глаза, румянец, упругие налитые ляжки и икры – Люция никогда не отказывала себе в лишней конфете или в пирожном; а то, что старательно делала из себя Оливия – огромные глазищи на бледном лице, впалые щёки, выпирающие ребра и ключицы – отнюдь не женская прелесть, а скорее изящное напоминание о неизбежности смерти, ещё более мрачное потому, что явлено оно в образе юной девушки, прекраснейшего из существ, долженствующего нести в себе сокровенные семена будущего: любовную негу, домашний очаг, детей…

Оливия нарисовала новую картину. Обнажённую женщину, стоящую спиной у кромки воды. Прекрасная купальщица занесла ногу для небольшого шага вперёд и чуть повернула голову, словно собираясь взглянуть на того, кто разглядывает картину. На спине красавицы змеилась толстая расплетающаяся коса.

Ещё Оливия по памяти сделала несколько карандашных набросков – всё это были портреты Артура разной степени сходства. Один из них, на её взгляд самый удачный, разворот в три четверти, крупный план, Оливия повесила на стену.

10

Люция догадывалась, почему подруга больше не появляется в маленьком домике по вечерам, и ясно понимала, что теперь, каким бы трудным это ни казалось, именно ей придётся делать первый шаг к примирению. Она долго собиралась с духом и наконец решилась зайти к Оливии.

Обычно, так повелось с самого детства, Люция останавливалась возле внутренней двери, ведущей в комнату подруги, и трижды стучала. Оливия же, услышав этот стук, уже знала, кто находится за дверью. Три коротких прикосновения костяшек к дереву, условный знак, сигнал – тук-тук-тук.

Но сегодня из-за двери никто не ответил. Сначала Люция подумала, что постучалась слишком тихо. Тут-тук-тук. Повторила она чуть громче. Тишина. Девушка решила, что подруги нет дома, и уже собралась было в обратный путь, но услышала в комнате какое-то движение. Она приоткрыла дверь и заглянула.

Оливия стояла перед трюмо в наушниках, узких голубых джинсах с низким поясом и одном только чёрном бюстгальтере сверху. На шее у неё висела, ниспадая между его твердыми гладкими чашечками почти до самого пупка, длинная нить крупного искусственного жемчуга. В изящно отведенной руке она держала тлеющую папиросу. Её глаза и губы были ярко накрашены. Это выглядело вульгарно, но нельзя не признать, удивительно шло Оливии, создавало необыкновенный, правда, несколько депрессивный образ. Обильно нанесённая пудра делала девушку мертвенно бледной. Огромные, жирно обведённые чёрным карандашом глаза и пухлые бордовые губы казались кукольными.

Она не замечала стоящую на пороге Люцию. Из-за музыки в наушниках Оливия ничего не слышала. Но в какой-то момент она обернулась – так иногда бывает, чужое присутствие обнаруживается не каким-либо из основных органов чувств, а чисто интуитивно.

Нарочито медленно подойдя к столу, Оливия сняла и положила наушники, после этого неторопливо всем корпусом повернулась в сторону вошедшей и делано безразличным тоном произнесла:

– Добрый день.

– Привет, – сказала Люция просто.

Оливия молчала, и, ударяясь об это плотное и тяжёлое молчание, поворачивали назад или падали, как налетающие на стекло мотыльки, все мысленные призывы Люции к примирению.

– Сходим на "пятачок"? – вторая попытка была более робкой, голос Люции чуть заметно дрогнул.

Оливия снова ничего не ответила, продолжая неотрывно смотреть на гостью почти круглыми металлически-серыми глазами.

– Пойдём, пожалуйста…

Оливия поглядела вниз, в пепельницу, затушила сигарету, прошлась вдоль стола, растерянно перекладывая на нём рисунки, а потом снова подняла голову. Люция уже успела потерять надежду. "Сейчас уйду. И всё…" – думала она. Но Оливия, заглянув ей в глаза, едва заметно кивнула. Вызов на разговор был принят.

11

Они шли по нагретому серо-жёлтому песку на плоскогорье. Оливия сняла обувь, её длинные узкие ступни с бордовыми ногтями оставляли неглубокие следы. Песок касался подошв ласково, мелкий, тёплый, сухой; солнце слепило глаза, и ветер доносил до идущих глухой низкий шепот леса. Это было хорошо.

Оливия смотрела на свой живот над неплотно прилегающим к нему поясом джинсов, ровно загорелый и – наконец-то! – почти совсем плоский, живот нравился ей, и, пожалуй, любое огорчение, вздумай оно настигнуть Оливию именно в этот момент, было бы скомпенсировано удовольствием от лицезрения слегка выпирающих подвздошных костей, канавок возле них и нежно пологого возвышения вокруг пупка…

Люция шла рядом и молчала о своём. Ветер пушил вокруг её загорелого лица выпавшие из высокого хвоста пряди. Она щурилась на солнце.

– Так всё-таки было между вами что-нибудь или нет? – спросила Оливия как ни в чём не бывало, без всякой натянутости и позы, с набором прежних своих интонаций, так, словно они и не ссорились, словно не пролегла между ними эта долгая неделя, проведённая порознь.

Люция заранее приготовилась к тому, что она спросит.

– Да.

Оливия смотрела на свои ноги, любуясь глянцевым блеском лака на ногтях, но, услышав это маленькое, выпавшее, точно монетка из кармана, слово, она вдруг остановилась, и, удивлённо обернувшись к Люции, ни с того ни с сего весело рассмеялась. Такая реакция стала неожиданностью даже для неё самой. Но, как ни странно, она была абсолютно искренней. Ответ Люции лишь подтверждал смутные догадки Оливии, не более того; в течение семи дней она, ещё не зная ничего наверняка, заранее смирялась с тем, в чём теперь убедилась, и потому это откровение уже успело утратить над нею свою разрушительную власть. И Оливия смеялась. Лучезарная улыбка растягивала её губы. Она тут же, основательно, спокойно и радостно начала выяснять все подробности, бесстыдно их комментировать – своим весельем Оливия умудрилась заразить и Люцию: случившееся во время фильма про монстров перестало казаться той таким уж таинственным и романтичным.

Эта шутливая болтовня практически примирила их, но… Оливию настигли угрызения совести. Только теперь она поняла, что от чистого сердца никогда не желала своей лучшей подруге счастья с Артуром, и нынешняя бурная радость её могла объясняться только одним: в глубине души Оливия верила, что столь быстрое и кардинальное развитие отношений как правило означает поверхностность, несерьёзность чувств молодого человека… Оливия обладала очень богатым воображением, и, разумеется, она могла напридумывать того, чего не было, она могла ошибаться, принимая легкомысленное увлечение за роковую любовь! Вероятность заблуждения… Именно это так радовало её теперь! То есть по всему выходило, что весь её хвалёный подвиг самопожертвования был чистейшей воды позёрством, а на самом деле она жутко ревнует, ненавидит Люцию, и до сих пор ей просто ловко удавалось скрывать эти чувства от самой себя! Это открытие неприятно поразило Оливию. Она ощутила себя очень подлым человеком. Господи-Боже! Люция-то, мучаясь виной, страдала искренне! А ведь не она, а именно Оливия должна была чувствовать себя виноватой… Потому что, получается, из ревности, а не из дружеского благородства она толкала Люцию в объятия Артура, вынуждая её поступать против собственной совести! И теперь, когда всё это стало ясно Оливии, когда распахнулась перед нею чёрная шкатулка её греха, её страшного предательства, она не могла относиться к Люции по-прежнему. Теперь Оливия завидовала её порядочности, искренности, доброте – ощущение собственной ущербности окончательно оттолкнуло её от подруги. Люция когда-то рассказывала, что она каждый день молится перед сном. Не за себя, а за всех. За каждого, о ком удаётся вспомнить. Просит у Бога за своих родственников и знакомых, даже за неё, Оливию, чтобы у них всё было хорошо, чтобы они не болели, чтобы сбывались их желания… Оливии это показалось недосягаемой высотой нравственного совершенства, она окончательно уверовала в то, что её подруга – истинный ангел, и всё правильно, пусть она встречается с Артуром, во Вселенной есть высшая справедливость – куда же без неё? – Люция действительно заслуживает всех самых щедрых даров, самых благих благ, а она, Оливия – лишь забвения и позора.