Улья Нова - В ловушке Страница 8

Сразу после развода Чуйкова отправилась поправить пошатнувшееся здоровье на юг. А сын с горя увлекся конструированием моделей самолетов, всю квартиру завалил фотографиями самолетов и пластиковыми детальками дверей, латунными и жестяными крыльями. Познакомилась на юге с семейной парой астрологов. Проверила гороскоп сына, сказали, что сын имеет скрытые психические дефекты. Весь отдых пошел насмарку.

Со временем ее способность к магии стала уходить. Как будто магнит разрежался. Были дни просветления, но в целом она перестала чувствовать болевые точки на теле и линии прострела позвонков энергетическими вампирами. Клиентура утекала, эффективность лечения становилась все ниже. Она знала, что мастерство уходит от депрессии, от неспособности сконцентрироваться.

Теперь Чуйкова каждое лето ездит в Индию к одному гуру. К нему съезжаются люди со всего мира, отдать записки с желаниями. Чуйкова уверяет, что все желания, добравшиеся в записках до гуру, обязательно исполняются.

Не очень-то верю в этого гуру, но почему-то иду на кухню и, молча, протягиваю Чуйковой свою записку.

Однажды я оказалась в Эфесе, где проводила свои последние годы Дева Мария. Я стояла возле квадратной ямы, здесь когда-то был дом, в котором она умерла и вознеслась на небо. Самая одинокая из всех когда-либо существующих женщин. Одинокая без вины. К тоже ней съезжается множество туристов из разных стран – посмотреть на квадратную яму, помолиться в маленькой церквушке, поставить свечу, другую зажечь, дать чуть-чуть погореть, затушить, увезти с собой.

Здесь есть стена желаний. К ней ленточками и обрывками целлофана привязано множество записок. Целая стена, сплошь состоящая из записок, написанных на обрывках бумаги, магазинных чеках, буклетами из церквушки, которые цитируют Библию, о судьбе, что ее определяет Бог. Но люди все равно судорожно пишут на листочках желания, пытаясь украдкой выскользнуть из своих ловушек. А, вдруг, получится.

Недавно нечаянно встретила на улице Чуйкову. Гуру вернул ей былые силы, снова появились несколько пациентов. Чуйкова рассказала, что на одном фото, где ее сын с недавно появившейся подружкой, в окне за их спинами маячит тревожащий черный шар. Недавно у Чуйковой была бессонница, она проснулась в пять часов, подошла к окну и замерла: над их стареньким «Универсамом» висела летающая тарелка – серебристо-белесый сгусток света на утреннем небе. Она позвала сына. Он проснулся, ворча, подошел к окну. «Мам, а она действительно там висит». В то утро Чуйкова долго не могла заснуть, раздумывая, явь ли это, или сын унаследовал психический неполадок, сходный с ее собственным.

Она говорила, что в молодости все было проще. И нетрадиционная медицина давалась, и чудо незримо присутствовало в жизни. Мужчина во всем виноват, он вживляет в женскую душу проводки, потихоньку пьет чудо, и вот женщина больше не весталка, чудо улетело. Бог отдаляется, женщина перестает быть слитой с природой и постепенно остается совсем одна. У нее больше нет ее мира. Мечты становятся бессмысленными и безвкусными. Так мужчина утверждается в окружающем мире.

«Поэтому остерегайся плохих мужчин и вампиров», – сказала на прощанье Чуйкова и подарила книжку о магии, которую недавно написала и издала.

Глава 10

Фея

Безумное небо уходящего бабьего лета – белые, голубые, сизые, синие, серые клочья. На окне откуда-то появилось множество божьих коровок, они, наверное, прячутся от холода. Одни бежевые с черными пятнышками, другие черные с красными пятнышками. Невозмутимо и медленно ползают по оконному стеклу. Одна, как малюсенькая машинка «Пежо», разгуливает по моему письменному столу. Другая ползает по окну, наверное, траекторией своего движения пишет какие-то буквы, послания, которые я не прочитала, потому, что не хотелось.

Когда-то давно я была застенчивой девочкой и смотрела в пол, не поднимая глаз на собеседника. Родители привели меня в театральную студию, «может быть, станешь уверенней». Через полгода раздавали роли. Для Золушки я была слишком нежна и бела. Золушкой сделали живую черноглазую девчонку с густыми цыганскими волосами. А меня сделали феей. Я появлялась на сцене призрачно и волшебно, в серебряном платье, перешитом из маминого свадебного. Мы отыграли спектакль перед детсадовскими детьми, какой-то малыш подошел ко мне в конце и смущенно подарил букет астр. Золушка сделала резкое движение в его сторону, она ожидала, что цветы предназначены для нее.

Как страшно, когда фея становится злой. На ночном столике книга Чуйковой, там утверждается, что вернуть любимого очень просто: завязываешь узлом две шерстяные нитки, кладешь в угол, на следующий день кончики следует опалить, так повторять три дня, после чего нитки следует зарыть под березой. Можно сделать куклу из глины, вложить внутрь фотографию разлучницы, обжечь ее в печи и на перекрестке двух дорог со всей силы разбить об асфальт. Еще предлагается штопальной иглой перечеркнуть фотографию, где подруга сидит на лестнице в оранжевой полосатой кофточке, обхватив колени руками, ее цыганские волосы развеваются на ветру и губы едва заметно улыбаются. Кстати, на этой фотографии она очень похожа на Золушку.

Фея, рассматривая фотографию Золушки:

«Какая же ты жестокая и злая, Золушка».

«А ты блеклая и жалкая, Фея».

«Ни черта у тебя не выйдет, Золушка».

«Да ты и сама беспомощная, только и можешь, что метаться в западне и злиться».

«Себе-то я как-нибудь помогу выбраться, а вот ты останешься ни с чем, Золушка».

«Это вопрос твоей совести и доброты, Фея».

Расхаживая рассеяно по лабиринтам улиц, плутая и теряясь, я тоже, как и это Автаев, думала, может быть, еще не поздно все исправить. Я проигрывала в фантазии множество ситуаций: вдруг, он вернется или я сама позвоню ему, нечаянно встречу в городе. Хотелось пролистнуть несколько страниц назад, а все эти – вырвать и сжечь. Но рукописи…

Смутное ожидание неожиданного поворота, как в новелле: вдруг, окажется, что я ошиблась, он позвонит, расскажет, что ездил в командировку, или проснусь, мы будем пить вермут, расскажу ему свои сны, и мы вместе посмеемся. Очень трудно настроиться на безразличие. Просто каждый живет своей жизнью, добивается своих целей и никто никому не нужен.

Я всегда считала, что женщина должна быть личностью. А вот подруга считала, что женщина должна быть душечкой. Мне казалось, что главное – чувство собственного достоинства, доброта, стиль. Ей же казалось, что главное – покорить мужчину.

«Тебе еще не поздно измениться, Золушка».

«Я сама знаю, какой мне быть, Фея».

«Ничего не получится, будешь вечно опаздывать и терять туфли».

«Предпочитаю жить так, как считаю нужным. А ты, Фея, оставайся ни с чем, перебирай прогорклую чечевицу за меня».

Из театральной студии меня выгнали. А вместе со мной и мальчика, который играл Короля. Он провожал меня до дома и пытался убедить, что виноват во всем только он. Стулья стояли полукругом, мы готовились к актерским упражнениям на развитие голоса. Король сел рядом со мной, тихо пересказывал какой-то фильм. Рядом с ним с другой стороны хотела сесть девочка, игравшая пажа, но он тихонько выдвинул из-под нее стул, как в комедиях Чаплина. Она отвесила Королю оплеуху, посмеялась, уселась и стала слушать, как он пересказывает фильм. Золушка собралась сесть на единственный свободный стул, рядом со мной. Я, как несколько минут назад Король, выдвигаю из-под нее стул. Она падает, ударяется затылком о деревянное сидение. Хватается за голову. Рыдает. Ее тошнит. Все в тумане. Вскоре приезжает «скорая». Золушку увозят в больницу. Девочка, игравшая принца, ее подружка, едет в больницу с ней. А Фею и Короля выгоняют из театральной студии с позором. Мы грустно плетемся по дороге к моему дому, он берет меня за руку, говорит, что я давно ему нравлюсь. Конечно, Золушкам – принцы, Феям – короли.

Эта была моя единственная, доведенная до совершенства роль. Золушка скоро поправилась. Теперь придется как-то помочь самой себе.

Можно было написать ему письмо. Такое, чтобы даже мертвеца пробрало. Он бы, сломя голову, прилетел ко мне на своем синем форде, мы бы опять неслись по Каширскому шоссе и целовались на каждом светофоре так, что водители соседних машин стыдливо отводили глаза в стороны.

Но я не написала ему письмо, зачем мне мужчина подруги.

Вот уже два дня сижу дома, на паласе, пью кофе с молоком, или кофе с молочным ликером, или кофе с лимоном, и раскладываю пасьянсы. Не представляю, что теперь может случиться в моей жизни, смогу ли когда-нибудь полюбить другого и быть с ним, смогу ли жить дальше со всем этим. Поэтом тасую карты, раскладывая их снова и снова, задавая один и тот же вопрос: «Вернется ли он?». Иногда карты халтурят, пасьянс сходится, в руке остаются четыре туза, значит, он вернется, но я уже не могу в это верить, не могу этого ждать и даже не могу представить, как это будет. Если пасьянс не сходится, мне становится тоскливо и больно, значит, все действительно потеряно, как же тяжело с этим смириться.