Владимир Гриньков - Телохранитель Каина Страница 9

«Ты очень скоро заметишь тут странности», – сказал недавно Китайгородцеву Лисицын.

А ведь действительно странно с продуктами этими получается, если задуматься.

– Я не хотел по телефону, – сказал Китайгородцев. – Мало ли что.

Они с Хамзой шли по берегу пруда. Ночью гладь воды сковало первым тонким льдом, который за целый день так и не растаял, несмотря на солнце.

– Я здесь появился не как телохранитель, – сообщил итог раздумий Китайгородцев. – Я здесь как шпион.

– Лисицын? – приподнял бровь догадливый Хамза.

– Да. В прошлый раз, когда он уезжал, попросил меня повнимательнее присмотреться, – показал рукой на дом. – Он подозревает, что его родственники кого-то здесь прячут.

– Он сказал – кого?

– Нет.

– Намекнул хотя бы?

– Нет.

– Может, он действительно – того? – Хамза выразительно постучал себя по лбу пальцем.

– В любом случае мутная какая-то история, – сказал Китайгородцев. – Если у Лисицына действительно проблемы с головой – каково нам будет с ним работать! А если он прав и у них в семье такой раздрай, что они уже шпионов друг к другу засылают…

Развел руками. Это не работа, мол. Намаемся с такими клиентами.

– Хорошо, я подумаю, – пробормотал Хамза.

Как-то иначе ему прежде работа с Лисицыным виделась. А тут вдруг проблемы, о которых и не подозревал.

Вечерело. Ни в одном из окон дома не зажигали света. Хамза смотрел на темную громаду дома, как завороженный.

– А сам ты как думаешь? – вдруг спросил он тихим голосом, едва ли не шепотом. – Есть тут кто-нибудь? Этот, про которого сказал Лисицын.

Китайгородцев скорбно посмотрел на шефа и тяжело вздохнул.

– Видите, какое это проклятое место, – сказал он. – Тут все потихоньку начинают сходить с ума.

Хамза не обиделся.

– Я подумаю, – снова пообещал он. – Что-то решу.

И кивнул так энергично, будто хотел избавиться от наваждения.

В эту ночь Хамза разбился.

Он отказался поужинать с Китайгородцевым, сославшись на занятость и отсутствие времени. Он действительно выглядел озабоченным и еще – уставшим. Чай они все-таки попили вместе. Потом Китайгородцев проводил Хамзу до машины. На улице уже было темно. В доме тоже. Этот мрак подействовал Хамзе на нервы. Кажется, только теперь он понял, каково здесь Китайгородцеву.

– Будем решать, – пообещал Хамза уже в который раз за этот вечер.

Выглядело так, будто он хотел приободрить Китайгородцева. Еще немного потерпи и твои мучения закончатся – так следовало понимать его слова.

Хамза уехал. Он сам вел машину.

На пути к Москве на ночной дороге Хамза заснул, и в том месте, где дорога делала изгиб, машина вылетела в кювет. От гибели Хамзу спасло то, что в его машине было восемь подушек безопасности и еще он был пристегнут.

В воскресенье Михаил привез священника. Китайгородцев увидел из окна дома, как к крыльцу подкатил автомобиль, из которого вышел человек в черном: лицо молодое, но сурово-скорбное, как у Иисуса на иконах.

Священник, сопровождаемый Михаилом, вошел в дом. Увидел Китайгородцева, посмотрел заинтересованно.

– Здравствуйте… батюшка, – сказал ему Китайгородцев, запнувшись.

– Здравствуйте, – сказал священник. Он остановился и всматривался в лицо Китайгородцева. – У нас сегодня служба, – сообщил он. – Приходите непременно.

Домовая церковь оказалась совсем крохотной, но это было едва ли не единственное место во всем доме, показавшееся Китайгородцеву светлым: иконостас золоченый и много позолоченной церковной утвари, горели свечи, заливая пространство живым и теплым светом.

Здесь были Наталья Андреевна, Михаил и Китайгородцев, который стоял у самой двери и вообще старался оставаться неприметным.

Священник читал молитву сильным ровным голосом. Когда он делал паузу, было слышно, как потрескивают свечи.

Блеск позолоты притягивал взгляд, и это вызывало какое-то оцепенение. Плыл по церкви сладковатый запах, было тепло и спокойно, а молитва звучала монотонно. Китайгородцеву казалось, что он растворяется в этом теплом пахучем воздухе, тает, как тают, сгорая, свечи. Он уже не ощущал себя физически, он впадал в транс.

Как вдруг в полузабытьи в словах молитвы он выловил знакомое имя Георгий, очнулся, стал вслушиваться с вниманием и в конце концов понял, что все происходящее связано с генералом Лисицыным, годовщина смерти которого приходилась как раз на сегодняшний день.

Когда закончилась служба, Наталья Андреевна подошла к священнику. Их беседа затянулась.

Китайгородцев не решился покинуть церковь первым. Он стал свидетелем того, как после Натальи Андреевны к священнику подошел Михаил, и они тоже разговаривали тихо и долго. И Китайгородцев вдруг понял, что и ему предстоит подобная беседа, хотя он и не представлял себе, о чем будет говорить. А получилось все непринужденно. Священник, завершив беседу с Михаилом, перевел взгляд на Китайгородцева и вдруг сказал доброжелательно:

– Вас что-то гнетет, я вижу.

– Вы правы, батюшка, – легко согласился Китайгородцев, потому что это было правдой.

– Это связано с вами? Или с вашими близкими?

– Мой старший товарищ, которого я уважаю и ценю, разбился в машине прошлой ночью.

– Он жив?

– Да, батюшка.

– Молитесь за него, – сказал священник.

Посмотрел в глаза Китайгородцеву, понял, что молитва для собеседника – едва ли не пустой звук, но не рассердился и без раздражения, а напротив, с мягкостью произнес:

– Неверие сейчас весьма распространено, понимаю. Но когда вы молитесь о здравии близкого вам человека, вы желаете ему скорого выздоровления. Ведь вы этого хотите независимо от того, веруете вы или нет. Попробуйте думать о нем. Это ему поможет. И уж точно – хуже не станет.

Китайгородцев думал о Хамзе весь день. И вечером тоже думал. Пришел на кухню, чтобы поужинать, и вспоминал о том, как они тут с Хамзой сидели накануне вечером. Китайгородцев – на своем привычном месте, откуда была видна входная дверь. Хамза – напротив, вот на этом стуле. От ужина Хамза отказался. Но почаевничал с Китайгородцевым. Выпил чашку чаю, еще сказал, что очень вкусно.

Китайгородцев смотрел на заварной чайник.

Вкусный чай. И Китайгородцеву он тоже нравится. Китайгородцев этот чай пьет перед сном. Весь день пьет кофе, а вечером – только чай. Чтобы заснуть нормально. А спит он хорошо. Как убитый. В Москве с ним такого не случалось. Сон, как полное беспамятство. Он думал, что это воздух здесь такой. Расслабляет. Хамза вон даже за рулем уснул.

Хамза здесь пил только чай.

Надо вспомнить.

Может быть, еще бутерброды какие-то ел? Нет-нет. Китайгородцев ему предлагал, но Хамза отказался. Китайгородцев сделал четыре бутерброда. Два с форелью и два с икрой. И сам их съел. Он точно помнил. Когда четвертый, последний бутерброд брал с тарелки, даже неловко себя почувствовал. Вот это чувство ему помнилось очень хорошо. А Хамза сказал, что он не будет есть. Не хочет на ночь бутерброды.

Надо вспомнить.

Может быть, печенье какое-то? Печенье Китайгородцев выставлял на стол. Ел Хамза печенье или нет? Кажется, что нет, но этого Китайгородцев не помнил наверняка. Допустим, что печенье. Но вся штука в том, что сам Китайгородцев печенье не очень-то жалует. Не ест его практически. А спит крепко каждую ночь.

Он каждый вечер пьет чай.

Это чай. Китайгородцев крепко спит. И Хамза заснул за рулем.

Чай-дурман.

В этот вечер Китайгородцев отказался от ужина. Погремел тарелками, изображая кухонную суету, но ни к чему съестному не притронулся. Лег спать голодным. Ворочался, прислушивался к звукам в доме. Полная тишина. Он не провалился в сон, как вчера или позавчера, но не понимал – это оттого, что не поужинал и чаю этого странного не выпил, или бессонница связана с напряжением, которое поселилось в нем.

Ждал он долго. Сон не шел. Китайгородцев уже понимал, что сегодняшнее его состояние сильно отличается от того, что он испытывал накануне.

Шагов он не слышал. Настолько тихо подошел человек к двери. И сразу – скрежет ключа по замку. Не сумел попасть в темноте в замочную скважину с первого раза. Китайгородцев на ночь закрывал дверь изнутри. Человек открыл замок, толкнул дверь, она бесшумно распахнулась, повернувшись на хорошо смазанных петлях.

В коридоре свет был тусклый, и Китайгородцев разглядел только силуэт человека в дверном проеме. В нем он распознал Михаила. Тот проходить в комнату не стал. Стоял в дверях и, похоже, вслушивался. Китайгородцев дышал ровно, как дышит спящий человек.

Михаил постоял так какое-то время, потом закрыл дверь. Китайгородцев слышал, как щелкнул запираемый замок. И больше – никаких звуков. Словно никого и не было.

Китайгородцев бодрствовал еще несколько часов, но ничего не происходило.

Под утро его сморил сон.

Несмотря на голод, завтракал Китайгородцев без удовольствия.