Андрей Геласимов - Фокс Малдер похож на свинью Страница 9

А эти трое – несовершеннолетние. Родители не захотят в такое врубаться. Нет, маме давать нельзя. Выключила как-то раз телевизор. Я даже не помню, что там показывали. Зато помню, как выключала. Встала с дивана, прошла через всю комнату и дернула за шнур. Как будто змею за хвост потянула. Папа начал кашлять и отвернулся к своим газетам. Они всегда лежали у него под рукой.

Он, кстати, мне так и не объяснил ничего. Насчет мужчин и женщин.

Разговор сына с отцом.

«Ты знаешь, сынок, пора тебе кое-что узнать…»

Ни фига подобного. Пришлось ждать, пока не появилась Инга. Без разговоров. Просто брюнетка с голубыми глазами.

«И опыт – сын ошибок трудных,И гений – парадоксов друг».

Александр Сергеевич Пушкин.

«Давай, я тебе помогу. Нет, нет, так не надо. Лучше вот так».

С Пушкиным не поспоришь. Насчет опыта он разобрался. И насчет парадоксов.

«Очевидное – невероятное».

В школе часто рассказывали про роль телевидения в жизни подростка. Если нельзя смотреть секс, то смотришь всякую дребедень с лысым Капицей: «Добрый день!» Слово «день» произносит как «дзень». Может, увлекался буддизмом.

«Ты меня теперь ненавидишь?»

Шли по улице, она посмотрела на меня синими глазами и замолчала в ожидании моего ответа. У нее был муж, ребенок – все дела. Двадцать три года. А мне – восемнадцать. Но интересно было, конечно. Интересно – не то слово.

«Ненавидишь?»

«Я не знаю. Мне как-то… неприятно».

«Хочешь, я уйду? Больше не будем встречаться».

«Не знаю. Давай я тебе позвоню».

Не выдержал двух дней. Мама потом сказала, что это я сломал телефон. Может, и я. Теперь уже не помню.

Так что насчет эротики лучше было не заикаться. Перед мамой, во всяком случае. Она бы не поняла. Вернее, вряд ли одобрила бы. Она вообще не очень любила читать. Детективы в журнале «Человек и закон», «Работница», журнал «Здоровье». Мои приколы насчет учителей ее бы не вдохновили. Тем более – я сам еще не знал, чем это кончится: сидим за столом такие, молчим.

И вот тут вспыхивает лампочка, и почти сразу раздается звонок в дверь. Длинный. Потом еще.

– Кто это может быть? – говорит Лидия Тимофеевна.

– Ты меня спрашиваешь? – отвечает Елена Николаевна. – Только не надо на меня так смотреть.

– А про любовь слушать не будем? – спрашивает Антон.

Лидия Тимофеевна поворачивается ко мне и кивает головой в сторону прихожей. Я встаю из-за стола. Кроме меня, тут дверь открыть некому.

Как там звали этого старика из «Вишневого сада»?

– А ты что здесь делаешь?

На меня смотрит капитан Эдуард Андреевич. У его ног сидит большой черный пес. Они оба смотрят на меня.

– Твоя как фамилия?

Интересно он разговаривает.

Но я не могу спросить его, как он здесь очутился. Потому что он капитан. Хоть и без формы. Я вообще в первый раз вижу его без формы. Очень смешной.

Кроме собаки.

Потому что псу не до смеха. Морщит нос и рычит. Пришел в чужой дом, а ведет себя как свинья.

– Кто там, Саша? – спрашивает Лидия Тимофеевна из комнаты.

– Это я, Лидия Тимофеевна! – кричит капитан через мое плечо. – Я – Эдуард Андреевич.

У меня за спиной мертвая тишина.

Вторжение гитлеровских войск на территорию Чехословакии. Лязг танковых гусениц и песни немецких солдат. Гробовое молчание союзников.

Доигрались.

Билет номер 16. Начало Второй мировой войны.

– Я пройду? – говорит мне капитан, и я делаю шаг в сторону.

– Здравствуйте, – доносится до меня из комнаты. – А-а, так вас тут много. Учительницу пришли проведать свою?

– Проходите, – отвечает ему голос Лидии Тимофеевны.

Я незаметно возвращаюсь туда, где сидел. В глазах у Марины тоска. Я киваю ей головой. Время объявлять эвакуацию.

– Снегу-то сколько навалило, – говорит капитан. – Настоящий Новый год.

От его собаки набежала целая лужа.

– А я заходил минут десять назад. Звоню, звоню – никто не открывает.

– У нас света не было.

– А-а. Тогда понятно. То-то я смотрю, в подъезде темно.

– Так бывает. – Лидия Тимофеевна барабанит пальцами по столу.

– Что?

– Я говорю – так всегда бывает. Когда нет электричества, в подъезде темно. Это связано. И звонок не работает.

– Это понятно… Ну да, а как же еще?

Первыми должны эвакуироваться женщины и дети.

– Мы, Лидия Тимофеевна, тогда пойдем?

– Подожди, Саша, – откликается Елена Николаевна. – Я тоже с вами.

На лице у Лидии Тимофеевны гримаса боли. Она понимает – эвакуация невозможна.

Я снова сажусь за стол.

– Впрочем, можно еще посидеть, – я стараюсь не смотреть на Марину. – Куда торопиться?

Своих не бросают. Либо уйдем все вместе, либо погибнем здесь. Русские не здаюца.

Марина щиплет меня за ногу. Это больно. Во Дворце пионеров, что ли, учат так больно щипать?

– Конечно, Елена Николаевна, – поддерживает меня капитан. – Время совсем детское. Посидите еще.

Мы все замолкаем минут на пять. Слушаем, как на кухне работает холодильник. Его давно пора отвезти в ремонт.

Наконец капитан подает признаки жизни.

– А я выхожу с собакой погулять, смотрю – Елена Николаевна идет к Лидии Тимофеевне… Я тут поблизости живу… В соседнем квартале… Походил, походил, потом думаю – дай зайду… Ну, там… чтобы обратно домой проводить… Поздно уже. Темно… То есть время, конечно, детское, и домой еще рано идти, но потом… когда соберемся… Лучше проводить. Мало ли что. С такой собакой не страшно. Да ведь?

Он начинает смеяться и хлопать своего пса по голове, а тот мрачно смотрит на нас. Следит, чтобы никто не сбежал.

– Очень хорошая собака, – говорит капитан. – Проводим Елену Николаевну? А? Черный? Ты меня слышишь? Я с тобой говорю.

Капитан смотрит на нас.

– Он иногда вот так совсем не реагирует. Полная концентрация. Сидит как мертвый. Отличная собака. Слушает только меня. Эй, Черный! Проводим Елену Николаевну?

И в этот момент Антон неожиданно поднимается с места.

Капитан пытается натянуть поводок, но явно не успевает. Пес одним прыжком оказывается рядом с Антоном. Ошейник душит его, он страшно хрипит, а большие белые клыки судорожно хватают воздух. Ему недостает буквально десяти сантиметров.

Хайль Гитлер. Блицкриг удался. Гробовое молчание союзников.

Зачем он тогда встал – я так и не понял. Может, он ревновал. А может, просто половая зрелость: чего-то надо всем доказать. Особенно когда столько женщин. Я не знаю. Он потом погиб.

Антон Стрельников.

Лейтенант воздушно-десантных войск.

1964–1986.

Интернациональный долг – это значит, что надо умереть в двадцать два года. Родине от этого будет легче.

Прыгали ночью и в сильный ветер. Тех, кого не разбило о скалы, добивали внизу. Из русских автоматов «калашников». Калибр 7.62. Афганские чуваки в рваных халатах.

Михаил Тимофеевич Калашников, доктор технических наук, дважды Герой Социалистического Труда. Родился в 1919 г. Еще не умер. В 1999 г. отпраздновал юбилей. Три перевернутых шестерки. Добрый доктор Айболит.

Гийотен тоже был доктор. Лечил быстро и навсегда.

А недавно я встретил Екатерину Михайловну. Она совсем состарилась и очень переменилась. Рассказала мне, что верит теперь в бога и каждое воскресенье ходит на исповедь. Рекомендовала и мне, особенно если мучат какие-нибудь вопросы. Сказала, что батюшка во всем разберется. Батюшка добрый. Он поймет.

Мы стояли на перекрестке, и она все время хватала меня за рукав, как будто боялась, что я убегу. Было холодно. Люди кутались в шарфы, но, проходя мимо, все же задерживали на нас взгляд. Такая интересная композиция. Старая Екатерина Михайловна в одежде учителя – и рядом с ней я. Удивительно, как она вообще меня вспомнила. Профессиональная память историка.

Про Лидию Тимофеевну она говорила с большим уважением. Оказалось, что та теперь начальник. Руководит чуть ли не всей системой образования. Екатерина Михайловна хватала меня за пальто и рассказывала, что это она не позволяет директору отправлять ее на пенсию, что замуж Лидия Тимофеевна так и не вышла, но по-прежнему не забывает родную школу.

Елена Николаевна в школе уже не работает. Она вышла за капитана Эдуарда Андреевича, родила двоих детей и с тех пор сидит дома. С Екатериной Михайловной они теперь большие подруги и часто ходят друг к другу в гости смотреть телевизор. Больше всего им нравятся сериалы. Правда, Екатерина Михайловна предпочитает бразильские, а Елена Николаевна любит смотреть про инопланетян.

– Ты знаешь, Саша, – говорила Екатерина Михайловна. – Они такие трогательные. Я все время плачу. И такие красивые. Ну что она нашла в этих «Секретных материалах»? Мы иногда с ней чуть не ругаемся. Такая упрямая. А может, все-таки придешь в церковь? У нас в воскресенье праздник.

В конце концов я сказал, что приду, и она меня отпустила. Я шел по улице вместо того, чтобы сесть в автобус, и вспоминал всю эту историю про двух молодых учительниц и своего друга, которого убили афганские «духи» почти пятнадцать лет назад. Я думал о том, что время идет как-то уж слишком быстро, и о том, как давно мне не снился Антон. Потом я снова вспомнил о Екатерине Михайловне и ее священнике, о Елене Николаевне и о сериале «Секретные материалы».