Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна Страница 9

– Не то золото, что блестит, – сказал Стороженко.

– О! – поднял вверх палец Осип. – Мудро сказано! Золотые слова! Посмотрите, пожалуйста, на этого господина! – он широким жестом показал Чаку на Стороженко. – Вы его видите, и вы же его, я вас уверяю, не видите. Потому что вы не видите его на арене. На арене это был бог!

– Вот это уже лишнее. Этого не надо, – предупредительно поднял руку Стороженко.

– Я никогда не говорил лишнего. Не будьте таким скромным. Это просто неприлично. Знайте, юноша, перед вами великий артист. Великий циркач, великий клоун Пьер. Какой он был на арене! «Три часа непрерывного хохота», – писали в афише. И правильно писали. Публика просто визжала и плакала от удовольствия. Эх! Если бы не то несчастье! Понимаете, господин гимназист, семь лет назад (вы были ещё совсем ребёнком) выступал в киевском цирке знаменитый Саша Цирилл. Он прыгал из-под самого купола. В бассейн с водой. Это был прыжок смерти. Дам выносили из зала. Даже некоторые мужчины теряли сознание. И вот однажды Саша неудачно прыгнул и разбился. Не насмерть, но… Это было в воскресенье, на утреннем представлении, в зале было полно детей. А когда Сашу вынесли, наш Пьер, чтобы успокоить публику, решил показать, что всё это шутка, ничего страшного не случилось. Сам взобрался под купол и, пародируя Сашу Цирилла, повторил его прыжок. И… сломал ногу. Но, несмотря на это, продолжил выступление. Делая вид, будто хромает умышленно, сделал круг по арене и только за форгангом упал и потерял сознание. Вот такой он, видите! Перелом оказался таким страшным, что работать клоуном он больше не мог. Но… – Осип поднёс руку ко рту, таинственно подмигнул Чаку и тихо добавил. – Скажу вам по секрету, он вскоре снова выйдет на арену. Я вас уверяю.

В это время дверь, которая вела в соседнюю комнату, открылась, и оттуда вышла сухонькая, сморщенная старушка.

– Ну, показывайте уже ваши фокусы, ну! – прошамкала она беззубо, отталкивая Осипа и садясь на его стул.

– О! Невеста Малхамовеса пришла! – весело сказал Осип. – Показывай ей фокусы! Ишь! Это моя тётя. Старая дева. Ей уже под семьдесят. Поэтому я и называю её невестой Малхамовеса. Малхамовес – это ангел смерти. Не бойтесь, она ничего не слышит, совсем оглохла. Только не думайте, что я ей желаю зла. Господи, Боже мой! Пусть ещё живёт сто лет.

Старушка нетерпеливо заёрзала на стуле и зашамкала:

– Давайте уже ваши фокусы, ну!

Стороженко засмеялся.

– Публика волнуется.

– Ох, эта мне публика! Ну, ладно. Пойдёмте, – Осип взял Стороженко под руку, повел в угол, и они над чем-то там склонились, потихоньку переговариваясь.

Потом Петр Петрович Стороженко обернулся и сделал шаг в строну старушки и Чака.

В руках у него была блестящая железная кастрюля.

– Уважаемая публика! Дамы и господа! Перед вами абсолютно пустая кастрюля! – громким цирковым голосом произнёс он, открывая крышку и показывая пустую кастрюлю. – Алле-оп! – он быстро закрыл кастрюлю крышкой и сразу же открыл – в кастрюле лежали клещи. – Алле-оп! – он опять закрыл кастрюлю, опять открыл – кастрюля была пустая. – Смотрите все, любуйтесь, любуйтесь-удивляйтесь! Диво дивное, чудо чудное – кастрюля волшебная. Алле-оп! – выкрикивая и размахивая кастрюлей, Стороженко забегал по мастерской.

Всё это происходило так молниеносно, так неожиданно, что я никак не мог подсмотреть, как это делается. Как будто настоящее чудо происходило на глазах.

Конечно, я понимал, что никакое это не чудо, а ловкость рук Стороженко и замысловатое устройство в кастрюле, которое сделал мастер Осип, – но впечатление было потрясающим.

Это было так здорово, что Чак не выдержал и захлопал в ладони. И тётушка Осипа неслышно захлопала в ладони сухощавыми руками. Даже я, забыв, что невидимый и бесплотный, тоже зааплодировал (хотя никто из них не мог услышать моих аплодисментов).

Стороженко, отставив ногу назад, низко поклонился, или, как говорят циркачи, «сделал комплимент». Потом подошёл к Осипу и молча обнял его.

– Что вы! Подумаешь! – смущённо наклонив голову набок, пожал плечами Осип. – Я был рад сделать что-то для вас… Вы знаете, у меня есть мысль!

Он обнял Стороженко за плечи и что-то зашептал ему на ухо, показывая глазами на Чака.

– А? По-моему, я гений. А?

– А? – в тон ему переспросил Стороженко и засмеялся. – Пожалуй, таки гений. Можно попробовать! – и, обращаясь к Чаку, сказал: – Не хотели бы вы, юноша, завтра утром пойти со мной в цирк? Ведь завтра воскресенье, в гимназию вам не надо. Посмотрели бы на репетиции и, может быть, немножко мне помогли. А?

– Я… я с удовольствием. Пожалуйста! – заикаясь, сказал Чак.

Я понимал его волнение. И на репетицию в цирк ужасно интересно было пойти, и этому симпатичному Стороженко искренне хотелось помочь.

– Ну, спасибо. Тогда встретимся в десять, там же, на базаре, возле раскладки. Хорошо?

– Хорошо, – сказал Чак и вдруг качнулся у меня перед глазами. И весь подвал качнулся, как будто от землетрясения. Последнее, что я увидел, – это сморщенное лицо тётушки Осипа, её лукавые глаза и расплывшийся в улыбке беззубый рот.

В глазах потемнело.

Бомм! – ударил в голове колокол…

Глава V

«У каждого в жизни должна быть своя тайна»! Что мне ваши переживания!

Я сидел на скамейке возле цирка, на площади Победы, рядом со старым Чаком.

– А? Что? Что случилось? Почему… – спросил я удивленно.

– Ничего не случилось. Ты что – забыл? Я же тебя предупреждал. За один раз мы можем побывать с тобой только в одном дне прошлого. А завтра, если не возражаешь, мы продолжим наше путешествие в тысяча девятьсот двенадцатый год – сегодня уже поздновато, тебе пора домой. Да и я, честно говоря, устал немного.

Чак действительно выглядел усталым, измождённым. Глаза у него ввалились, четче вырисовались морщины

на лице, их как будто стало больше. Путешествие в прошлое стоило ему, по-видимому, больших нервных усилий.

И как мне ни хотелось узнать, что было дальше, я сочувственно посмотрел на него и сказал:

– Да. Мне надо уже идти…

Хотя идти мне вовсе не надо было… Родители, наверное, ещё и с работы не вернулись.

Чак усмехнулся. Он всё понимал.

– Спасибо тебе…

– Мне… За что?.. – покраснел я. – Это вам спасибо. Я же и не делал ничего.

– За то, что согласился отправиться со мной в моё прошлое. А делать ещё придётся, не волнуйся.

Он таинственно подмигнул мне и, привстав, подал руку.

– До завтра! В то же время, что и сегодня. Сможешь?

– Смогу, конечно. До свидания.

Он уже собирался уходить и вдруг задержался:

– И ещё, Стёпа… Давай договоримся. Ты ни о чём лишнем меня не будешь расспрашивать, хорошо? Я сам тебе расскажу всё, что нужно. И не ходи за мной. Не пытайся узнать обо мне больше, чем я тебе расскажу. Пусть между нами будет тайна… Я вообще считаю, что у каждого человека должна быть своя тайна, загадка, что-то ещё не раскрытое. Без этого неинтересно жить на свете. Ну как? Договорились?

– Договорились.

– Ну, тогда пока!

– До свидания!

Он перешёл улицу и, поднявшись по лестнице, исчез в гастрономе.

И только тогда я вдруг почувствовал и понял, что со мной произошло.

У меня похолодело в груди.

Ой!

Я же только что был в прошлом! В тысяча девятьсот двенадцатом году. При царизме, о котором я только из учебников истории знаю, и из книг, кинофильмов, телепередач…

Я опять бессильно опустился на скамейку. Ноги не держали меня.

Да что же это такое? Да разве это возможно? Разве такое бывает?

Это же только в книгах и в кино люди в прошлое попадают. А в жизни из настоящего только в будущее путь лежит, назад дороги нет. Это всем известно.

Ой!..

Может, я с ума сошёл?

Нет, не верю! Сумасшедшие никогда о себе так не думают. Сумасшедшие всегда себя абсолютно нормальными считают.

Значит, гипноз. Или что-то такое.

Но какая же сила в этом гипнозе, или в чём-то там та ком?

Ну полное ощущение реальности. Живая жизнь да и только.

Я так чётко видел и Чака-гимназиста, и бывшего клоуна Стороженко, и прилизанного Слимакова, и мастера Осипа, и его тётушку, и весь этот галдящий базар, и витрину Бублика-Погорельского, и маленькие трамвайчики, и всё-всё остальное.

Не знаю, сколько я просидел на скамейке около цирка, пока не опомнился окончательно. А привёл меня в себя голод. Я вдруг почувствовал, что очень хочу есть.

Я вскочил и побежал на троллейбус.

Вопреки моим ожиданиям маму застал уже дома. Но она была такой уставшей и поглощённой своими заботами (она очень добросовестная, самолюбивая, старается не отставать от других на фабрике), что не обратила внимания на моё возбуждённое состояние. Только сказала:

– Что же ты, Стёпочка, бегаешь, сынок, голодный? Смотри, совсем отощаешь.

Маме я, конечно, ничего не сказал. Да и папе, когда он пришёл, тоже. Разве бы они поняли? Они бы ещё, чего доброго, не пустили меня завтра на свидание с Чаком.