Натиг Расулзаде - Ловушка Страница 9

– Остановись, – попросила она, в плечо его поцеловала. – Мне показалось, что это признание в любви. А?..

Он посмотрел на часы на запястье, циферблат светился в темноте и, подобно язве на чистом, здоровом теле, притягивал взгляд.

Такой жизнью он жил с тех пор, как встретил ее, и, несмотря на массу неудобств, как правило, бытовых, доставляемых этой жизнью, он все-таки был доволен. Конечно, мечталось о лучшей, так сказать, доле, но он научился довольствоваться малым и уже давно привык обходиться, не претворяя свои мечты в реальность. Да и мало ли это было, мало ли подарила ему судьба, одарив такой любовью. Нет, не нужно быть неблагодарным, нужно уметь ценить дары, столь редко выпадавшие на его долю, думал он.

– Знаешь, – сказала она однажды, – о чем я очень жалею?

– О чем? – спросил он, готовый уже перевести разговор в шутливо-циничное русло, если она заговорит об их отношениях, не выносил этого.

– Что мы не можем с тобой сходить в цирк.

– Оригинальное сожаление. А почему именно в цирк?

– Не знаю. Я в детстве очень цирк любила. Мне кажется, что в цирке можно сидеть и смотреть представление только с очень хорошим, близким человеком… Я в цирке всегда о неприятностях забываю.

– Понятно, – сказал он. – А почему же – не можем? Она посмотрела на него, усмехнулась.

– Ладно, – сказала она, – забудем.

– Нет, погоди, если ты считаешь меня причиной… то должен сказать, я готов… Что такое цирк? Просто времени всегда не хватает… Ты же знаешь…

– Ладно, – сказала она, останавливая его сумбурные излияния, – хватит. Обычно, кроме моей постели, мы нигде почти не встречаемся… Нет, я все понимаю, могут увидеть, донести жене, девочкам будет обидно, тебе – стыдно. Зачем ты заставляешь меня говорить все это, сказала же забудем, – с досадой проговорила она.

– Завтра же возьму тебя в цирк, – решительно сказал он. Она тихо рассмеялась, глядя ему в лицо.

– Что? Что смешного? – улыбнулся и он. Она продолжала тихо, безудержно смеяться.

– Какое у тебя лицо, – сказала она сквозь смех. – Господи, какое у тебя лицо стало…

– Какое? – спросил он, все еще машинально улыбаясь, когда вдруг понял, что она не смеется, и плечи ее содрогаются от тихого плача, который она старается подавить в себе.

– Не обращай внимания, – сквозь всхлипывания произнесла она. – Просто я очень счастлива. Счастлива, несмотря ни на что. И хочу, чтобы это длилось вечно.

Отношения их становились день ото дня все серьезнее, и хоть тянуло их друг к другу с невероятной силой, однако постель, чем дальше развивалась их связь, занимала в их любви уже не самое первое место – им было приятно просто видеть друг друга, сидеть молча рядом, касаться друг друга – все эти мелочи доставляли обоим несказанную радость; они вели себя, как влюбленные подростки, и он и в самом деле ощущал себя в такие минуты молодым, сильным, энергичным человеком, у которого еще многое впереди в этой жизни, и надо только этим многим правильно распорядиться.

Так шло время. Был вторник, час дня, и накануне они договорились увидеться у нее. Он поднялся на лифте на ее этаж, отпер дверь своим ключом, предвкушая, как будет обладать ее желанным телом, улыбаясь бессознательно, понюхивая букетик ее любимых нарциссов, что купил для нее на улице, вошел в прихожую и прямо отсюда увидел ее на полу в растекшейся луже крови. Он не сразу сообразил, все еще продолжая машинально улыбаться, но пронзило, понял, ноги подкосились, кинулся к ней, приподнял ее тело, что-то неразборчиво мыча, почувствовал ледяной, нечеловеческий холод этого тела, ничего не соображая, как в кошмарном сне, постарался взять себя в руки, сосредоточиться. Это ему удалось не скоро. Постояв на коленях возле трупа, он, наконец-то, увидел пистолет в правой руке у нее, это был маленький барабанный револьвер подстать ее кисти. Он, недоумевая, посмотрел на маленькую дырочку на груди шелковой блузки, такую ничтожную, что трудно было поверить, что она могла послужить причиной смерти целой вселенной для него. Он взял револьвер, отцепив один за другим ее окостеневшие пальцы, неживые, не-жи-вые ее пальцы, осмотрел барабан – не хватало всего одного патрона, положил револьвер в карман, поднялся и позвонил в полицию, назвав адрес. Вышел из квартиры, оставив дверь незапертой. Это ловушка, думал Гасанов, шагая по улице, как пьяный. Как журналист, много писавший на криминальные темы, он хорошо понимал, что вряд ли в таком деле от полиции может быть большой толк, но все-таки дверь оставил открытой…

Поселок назывался Мардакяны. Он поехал на автобусе, и часть пути в самом поселке проделал пешком. Дом давно был отстроен, и в гараже с открытыми настежь воротами был виден новенький белый «мерседес». Гасанов, не таясь, быстро вошел в гараж и приставил револьвер к голове толстого мужчины, как раз собиравшегося выходить из машины и запереть гараж.

– Что надо? – искренне удивившись, спросил толстяк.

– Мне нужен тот, кто продал нам этот дом, – твердо сказал Гасанов, как человек, которому нечего терять, готовый в любую минуту выстрелить в эту стриженую голову с толстыми складками на шее. – Вы мне скажете, как его найти, а я вас за это не убью.

Через несколько минут он выходил из этого дома, вернее, из гаража этого дома и так же, как и пришел, открыто, словно приходил в гости, пошел пешком до уже знакомой остановки пригородных автобусов.

Сейчас предстояло самое главное – выработать план – то есть сделать то, чего Гасанов не делал никогда в жизни, следуя естественному течению ее и внося посильные коррективы в самые необходимые моменты, в самых экстремальных ситуациях, которых, кстати сказать, не так уж много было у него за пятьдесят с лишним лет.

В этот период обострились болезни, все смешалось в организме Гасанова, как в свое время в доме Облонских, и единственное умное решение, что он мог принять, – не обращать внимания на эту досадную чепуху. И так и сделал. Но чувствовал себя старым, тем более, что именно в эти дни у него появилась внучка.

Что тебе, старому дураку, неймется, почему бы тебе не успокоиться, – порой среди ночи, в самое тихое время суток приходили ему мысли, когда он лежал рядом с женой, спящей безмолвно, как бревно, – ведь, по-большому счету, главное в этой жизни только одно – что ты в ней есть. Так будь в ней и радуйся, продолжал он размышлять, вот и внучка у тебя, будь любящим дедом, как другие, ведь это ни с чем не сравнимое счастье – нянчиться с этим крохотным существом, любить его…

Но он тут же усилием воли отметал эти мысли – они были старческие мысли, они не нравились ему, они случайно, как усталые, запыленные диверсанты, заползали в голову, и Гасанов, пока они не оказали своего расслабляющего действия, старался избавиться от них. Он вспоминал холодную, скрюченную ручку Айтен, из которой вынимал пистолет, и вспоминал ее, полную жизни и страсти в часы их любви. Сердце пронзала боль. Он не мог вздохнуть до конца, до донышка легких, да, честно говоря, и не хотел. Все теперь потеряло смысл, и дышать вполне можно было бы вполсилы.

На похоронах он присутствовал, стоял поодаль, как человек случайный и видел, как тело ее, завернутое в белый саван, опускали в землю. Как раз шел мелкий, серый дождик. Грязь под ногами. Холодно. Март. Он вспомнил, что через два дня – женский праздник, и он давно планировал купить ей дорогие духи, ее любимые и именно те, что ему не по карману. Толпа родных и близких ее не вызывала в нем никаких чувств, несмотря на то, что это были ее родные и ее близкие. Он знал, что в сущности она была человек одинокий. Так же, как и он. И только они сами могли скрасить одиночество друг друга. Он последним уходил с кладбища, потому что еще долго стоял над свежим земляным холмиком, усеянным яркими цветами, когда все разошлись. К нему подошел мужчина, которого Гасанов искал.

– Примите мои соболезнования, – сказал мужчина. – Вы ведь были ее последним любовником? Почти родственник. Искали меня?

Гасанов помолчал, уставившись на мужчину, за которым стояли трое парней, переминавшихся с ноги на ногу. Мужчина терпеливо ждал.

– Да, – сказал Гасанов.

– Зачем?

– Вы убили ее, – сказал Гасанов, не ощущая реальности момента. Мужчина некоторое время рассматривал его, не отвечая, затем сказал:

– Кое-что объясню вам. Мы живем в правовом обществе, в суверенном, независимом государстве… Гасанов усмехнулся.

– Идет следствие по делу об убийстве, или самоубийстве, – продолжал мужчина, проигнорировав усмешку Гасанова, – если у вас есть какие-то соображения, сейчас самое время изложить их следователю.

– Хорошо, – сказал Гасанов, помолчав. – Я так и сделаю.

– Вот и отлично, – мужчина одобрительно потрепал его по плечу. – А необоснованные предположения лучше выкинуть из головы. Хлопот потом не оберетесь. Вы уже немолоды, наверно, внуки есть, занимайтесь своей семьей, своим здоровьем. Это будет самое умное.

Гасанов молчал, уставившись на цветы, разбросанные на земляном, холодном холмике, под которым лежало ее такое же холодное, насквозь промерзшее тело, вспомнил ее закоченевшие, скрюченные пальцы, почувствовал болезненный ком в горле. Оглянулся – мужчины не было рядом. Наверное, прошло много времени, ноги закоченели и, уходя, он чувствовал боль в ступнях. Я попал в ловушку, билось в голове Гасанова, это капкан…, жизнь поймала меня.