Мастер Мартин-Бочар и его подмастерья - Эрнст Теодор Амадей Гофман Страница 12

— Это бы мне подошло! — воскликнул юноша, и глаза у него засверкали, но он сразу же потупил глаза и сказал, понизив голос: — Я ведь думал, дорогой хозяин, что для вашей немалой работы нужны сильные подмастерья, вот я и похвастал своей силой, да перехватил через край. Возьмите меня все-таки в работники, я исправно буду делать все, что вы скажете.

Мастер Мартин посмотрел юноше в лицо и должен был сознаться, что никогда не встречалось ему лицо более благородное и честное. Ему казалось даже, что при виде юноши в нем пробуждается смутное воспоминание о каком-то человеке, которого он давно уже любит и чтит, но он не мог привести в ясность это воспоминание, а просьбу юноши он исполнил тут же и только велел ему представить поскорее надлежащие и достойные доверия свидетельства о ремесле.

Тем временем Рейнхольд и Фридрих кончили собирать бочку и начали теперь набивать обручи. Обычно за такой работой они запевали песню, то же сделали они и сейчас — запели нежную песню «а щеглячий лад Адама Пушмана. Но вдруг Конрад (так звался новый подмастерье) крикнул, стоя у фуганка, на котором он, по приказанию мастера Мартина, должен был работать:

— Эй! Что это за писк? Мне показалось, будто в мастерской засвистели мыши. Если петь хотите, то пойте так, чтоб душа отдыхала и чтоб работать было веселей. Такие песни и я пою подчас.

И он запел неистовую охотничью песню с гиканьем и разными охотничьими выкриками. И при этом он таким пронзительным, таким оглушительным голосом подражал лаю собак и крику охотников, что в больших бочках раздавалось эхо и вся мастерская дрожала. Мастер Мартин обеими руками зажал себе уши, а дети фрау Марты (вдовы Валентина), игравшие в мастерской, в страхе залезли под доски. В ту минуту вошла Роза, удивленная, испуганная этим ужасным ревом, который никак нельзя было назвать пением. Увидев Розу, Конрад тотчас же замолчал, отошел от фуганка, подошел к ней и приветствовал ее самым почтительным поклоном. Потом он тихим голосом сказал, и сверкающим пламенем зажглись его светлокарие глаза:

— Прекрасная госпожа моя, какое сладостное розовое сияние разлилось в этой жалкой мастерской, едва вы вошли сюда! О, если б я только раньше увидел вас, я не оскорбил бы ваши нежные уши моей дикой охотничьей песней. О, — воскликнул он, обращаясь теперь к мастеру Мартину и другим подмастерьям, — о, да прекратите же этот отвратительный стук! Пока наша милая госпожа удостаивает нас своим присутствием, колотушка и долото пускай остаются в покое. Лишь ее сладостному голосу будем мы внимать и, преклонив головы, ловить приказания, которые она даст нам, своим смиренным слугам.

Рейнхольд и Фридрих переглядывались, крайне удивленные, а мастер Мартин звонко рассмеялся и воскликнул:

— Ну, Конрад, теперь ясно, что вы величайший чудак, который когда-либо надевал фартук. Сперва вы приходите и, как грубый великан, собираетесь здесь все разнести, потом поднимаете такой рев, что у нас у всех в ушах звенит, а чтоб достойно увенчать все эти глупости, принимаете мою дочку Розу за благородную девицу и ведете себя, как влюбленный дворянчик!

— Вашу прелестную дочь, — не смущаясь, отвечал Конрад, — вашу прелестную дочь я очень хорошо знаю, дорогой мастер Мартин, но говорю вам, что она благороднейшая и прекраснейшая девица во всем мире, и да будет угодно небу, чтобы она благороднейшего рыцаря удостоила чести стать ее верным, пламенным паладином.

Мастер Мартин держался за бока, он чуть было не задохнулся, пока наконец, охая и кашляя, не разразился смехом. Еще почти не в силах говорить, он пробормотал:

— Ну, хорошо, хорошо, дружок любезный, можешь считать мою Розу знатной девицей, позволяю тебе, но, несмотря на это, будь так добр и возвращайся к своему фуганку!

Конрад, опустив глаза, продолжал стоять, как вкопанный; затем он потер себе лоб и прошептал:

— Да, правда! — и исполнил то, что ему было велено.

Роза, как всегда, когда она посещала мастерскую, села на маленькую бочку, которую Рейнхольд тщательно обтер, а Фридрих подвинул. Оба — так приказал им мастер Мартин — снова запели ту прекрасную песню, которую прервал неистовый Конрад, молча работавший теперь у своего фуганка и совершенно погруженный в себя.

Когда песня была допета, мастер Мартин молвил:

— Небо наделило вас прекрасным даром, дорогие мои подмастерья! Вы и не поверите, как высоко я чту дивное искусство пения. Я ведь тоже когда-то хотел стать мастером пения, но дело совсем не шло на лад, как я ни старался. Несмотря на все мои усилия, только шутки и насмешки выпадали мне на долю. В вольном пении, бывало, то неверно поставишь лишний слог, то убавишь слог, где не надо, то согрешишь против правил стиха, то выберешь не то словечко, а то и с напева совсем собьешься. Что ж, у вас это лучше выходит; словом, как говорится, чего не может мастер, то сделают его подмастерья. В воскресенье, как всегда, после проповеди в церкви святой Екатерины будут состязаться мастера пения, и вы оба, Рейнхольд и Фридрих, можете вашим чудным искусством заслужить честь и похвалу, ибо до главного состязания будет вольное пение, в котором вы, как и всякий посторонний, умеющий петь, свободно можете принять участие. Ну, друг Конрад, — мастер Мартин обратился с этим восклицанием в сторону фуганка, — ну, друг Конрад, не хотите ли и вы взойти на помост для певцов и спеть вашу прекрасную охотничью песню?

— Не смейтесь, — отвечал Конрад, не поднимая глаз, — не смейтесь, дорогой хозяин, — всякому свое место. Пока вы будете утешаться пением мастеров, я позабавлюсь на городском лугу.

Случилось так, как предполагал мастер Мартин. Рейнхольд взошел на кафедру и спел песни на разные лады, порадовавшие всех мастеров пения, хотя они и нашли, что певец заслуживает упрека, если не в ошибке, то в какой-то иноземной манере, про которую они и сами не могли бы сказать, в чем она, собственно, состоит. Вскоре затем на кафедру поднялся Фридрих, снял шапочку и через несколько секунд, посмотрев вперед, а потом бросив на собравшихся взгляд, который, точно жгучей стрелой, вонзился в грудь прелестной Розы, так что она глубоко вздохнула, запел столь чудесную песню в нежном тоне Генриха Фрауэнлоба, что все мастера единодушно сознались в своем бессилии превзойти молодого подмастерья.

Когда наступил вечер и пение кончилось, мастер Мартин, чтобы вполне насладиться погодою, беспечно и весело отправился с Розою на городской луг. Обоим подмастерьям —