Прощай, оружие! Иметь и не иметь - Хемингуэй Эрнест Страница 14

Накануне отправки ко мне в полевой госпиталь пришел Ринальди и с ним майор из нашей столовой. От них я узнал, что меня везут в только что открытый американский госпиталь в Милане. Туда направят несколько наших бригад скорой помощи, и госпиталь возьмет их под свое крыло вместе со всеми американскими военнослужащими в Италии. В Красном Кресте таких было много. Штаты объявили войну Германии, но не Австрии.

Итальянцы не сомневались, что Америка и Австрии объявит войну, и страшно радовались появлению каждого американца, пусть даже из Красного Креста. Они спрашивали меня, когда же президент Вильсон объявит войну Австрии, и я отвечал, мол, не сегодня-завтра. Я не знал, что мы имеем против Австрии, но казалось логичным объявить ей войну, раз мы выступили против Германии. А войну Турции? Вот это сомнительно. Турция, вещал я, наша национальная птица[20]. В переводе шутка теряла смысл, и, видя их озадаченные и подозрительные взгляды, я сказал, да, Турции, вероятно, тоже объявим. А Болгарии? Мы уже выпили не по одному стакану коньяка, и я ответил, а то как же, и Болгарии, и Японии. Но ведь Япония, возражали мне, союзница Англии. Англичане такой народишко, отвечал я, что им верить нельзя. Японцы хотят отжать у нас Гавайи. А Гавайи – это где? Это в Тихом океане. А зачем они японцам? Да не нужны они им, отвечал я. Так, одни разговоры. Японцам, этому чудному маленькому народу, подавай танцы и легкие вина. Как и французам, подхватил майор. У французов мы заберем Ниццу и Савойю. А еще Корсику и все Адриатическое побережье, сказал Ринальди. Италия вернет себе величие Рима, заявил майор. Не люблю Рим, сказал я. Там жарко и полно блох. Ты не любишь Рим? Еще как люблю. Рим – это праматерь народов. Я всегда буду помнить Ромула, сосущего Тибр. Что? Ничего. Все едем в Рим.

Поедем прямо сегодня и будем там жить. Рим прекрасный город, сказал майор. Праматерь народов, напомнил я. Рим мужского рода, поправил меня Ринальди. Он не может быть матерью. Ты еще скажи, что он не может быть отцом. А кто тогда отец? Святой Дух? Не богохульствуй. Я не богохульствую, это был уточняющий вопрос. Ты пьян, малыш. А кто меня напоил? Я вас напоил, признался майор. Я вас напоил, потому что люблю и потому что Америка влезла в эту войну. По самые гланды, сказал я. Малыш, утром ты уезжаешь, напомнил мне Ринальди. В Рим, кивнул я. Нет, в Милан. В Милан, подхватил майор: Хрустальный дворец, «Кова», «Кампари», Биффи, галерея Витторио Эммануэла. Счастливчик. За «Гран Италия», сказал я, где я одолжу денег у Джорджа. За «Ла Скала», провозгласил Ринальди. Ты будешь ходить в «Ла Скала». Каждый вечер, пообещал я. Каждый вечер не получится, заметил майор. Очень дорогие билеты. Я выпишу вексель на предъявителя, моего деда, сказал я. Что вы напишете? Вексель на предъявителя. Ему придется заплатить, или я отправлюсь в тюрьму. Мистер Каннингем в банке все оформит. Я буду жить за счет предъявительских чеков. Неужели дедушка допустит, чтобы его внука-патриота, отдающего свою жизнь за Италию, отправили за решетку? Да здравствует американский Гарибальди, сказал Ринальди. Да здравствуют предъявительские чеки, подхватил я. Давайте потише, сказал майор. Нас уже несколько раз просили, чтобы мы вели себя потише. Федерико, вы правда завтра утром уезжаете? Я же вам говорил, его отправляют в американскую лечебницу, напомнил Ринальди. К хорошеньким медсестричкам. Это вам не полевой госпиталь с бородатыми санитарами. Да, я помню, его отправляют в американскую лечебницу. Меня бороды не смущают, сказал я. Хочет человек отпустить бороду – на здоровье. Почему бы вам, майор, не отпустить бороду? Она не влезет в противогаз. Запросто. В противогаз чего только не влезает. Меня, например, тошнило в противогаз. Не так громко, малыш, предупредил меня Ринальди. Мы знаем, что ты был на фронте. Ох, малыш, что я тут буду делать без тебя? Нам пора отваливать, сказал майор. Хватит сентиментальничать. Слушай, у меня для тебя есть сюрприз. Твоя англичанка. Ну, медсестра, к которой ты каждый вечер наведывался в гости. Она тоже едет в Милан. Еще с одной, в этот же госпиталь. Пока там ждут сестричек из Америки. Сегодня я разговаривал с начальником нашей медицинской бригады. Здесь, на фронте, оказалось слишком много женщин, и некоторых теперь отсылают обратно. Как тебе это нравится, малыш? Хорошо. И это все? Ты едешь в большой город, где тебя будет ублажать твоя англичанка. Почему я не получил ранение? Может, еще получишь, сказал я. Нам пора, встрял майор. Мы выпиваем, шумим и не даем Федерико отдохнуть. Не уходите. Нет, нам пора. Будь здоров. Удачи. Всего-всего. Чао. Чао. Чао. Возвращайся, малыш, поскорее. Ринальди меня чмокнул. Ты пахнешь крезоловым мылом. Пока, малыш. Пока. Всего-всего. Майор потрепал меня по плечу, и они вышли на цыпочках. Мне удалось уснуть, хотя я был сильно пьян.

На следующее утро мы отбыли в Милан и спустя сорок восемь часов прибыли на место. Дорога выдалась тяжелой. Не доезжая Местре, нас надолго отогнали на запасный путь, и в вагоны стали заглядывать подростки. Я послал одного за коньяком, но он вернулся и сказал, что может купить только граппу. Ладно, сказал я, и когда он принес бутылку, отдал ему сдачу, а мы с моим соседом напились и проспали до Виченцы, где меня вывернуло наизнанку прямо на пол. Это было уже неважно, поскольку моего соседа до этого стошнило несколько раз туда же. Меня измучила жажда, и, когда поезд стоял под Вероной, я окликнул солдата, прогуливавшегося по платформе, и он мне принес воды. Я разбудил Жоржетти, моего собутыльника, и предложил ему глоток. Но он попросил полить ему на плечо и снова уснул. Солдат, вместо того чтобы взять мелочь, притащил мне сочный апельсин. Я высосал его, как мог, а мякоть выплюнул, продолжая наблюдать за тем, как солдат прогуливается туда-сюда мимо товарного вагона, но вот поезд дернулся, и мы поехали.

Книга вторая

В Милан мы приехали рано утром, и нас выгрузили на товарной станции. Меня повезли в американский госпиталь на санитарной машине. Лежа на носилках, я не понимал, какие кварталы мы проезжаем, но когда меня вынесли, увидел рынок и распахнутую дверь винной лавки, откуда девушка выметала мусор. Улицу поливали, и пахло ранним утром. Санитары поставили носилки на землю и вошли внутрь. Потом с ними вышел седоусый привратник в фирменной фуражке, но при этом в нарукавниках. Носилки в лифт не проходили, и они стали обсуждать, взять ли меня за руки, за ноги и подняться лифтом или тащить на носилках вверх по лестнице. Я слушал аргументы за и против. Решили ехать на лифте. Меня сняли с носилок.

– Эй, полегче, – сказал я. – Без рывков.

В кабине было не развернуться, и им пришлось согнуть мне ноги, отчего тело пронзила острая боль.

– Ноги-то распрямите, – попросил я.

– Мы не можем, синьор лейтенант. Слишком тесно. – Тот, кто это сказал, держал меня под мышками, а я его за шею. Он дышал мне в лицо чесноком и красным вином.

– Поосторожнее, – сказал ему второй.

– А то я не осторожно!

– Говорю тебе, поосторожнее, – повторил тот, что держал меня за ноги.

Закрылись двери лифта, потом ограждающая решетка, и привратник нажал на кнопку четвертого этажа. Вид у него был озабоченный. Кабина медленно поползла вверх.

– Тяжелый? – спросил я у чесночного.

– Ерунда, – ответил он, кряхтя и обливаясь пóтом.

Кабина методично доползла куда надо и остановилась.

Мужчина, державший мои ноги, открыл дверь и вышел первый. Мы оказались на площадке, куда выходили разные двери с медными круглыми ручками. Мужчина нажал на кнопку. Внутри прозвенел звонок, но никто не подошел. Тем временем привратник одолел лестничный подъем.

– Где люди? – поинтересовались санитары.

– Не знаю, – ответил привратник. – Спят внизу.

– Найдите кого-нибудь.

Привратник нажал на звонок, потом постучал, потом открыл дверь своим ключом и вошел.

Вернулся он с пожилой женщиной в очках. Волосы у нее растрепались, несколько прядок выбились. Она была в форме медсестры.