Падение Эбнера Джойса - Генри Фуллер Страница 14

— Да.

— Зачем же он таскается по сомнительным мюзик-холлам с компанией девиц?

— Я кое-что слышал об этом. А вы думаете, лучше поручить девушек холостяку?

— Зачем он держит ферму? — спросил Эбнер, отстав с Медорой от других.

— Ему дороги воспоминания. Он здесь родился и ни за что не хочет расставаться с родным уголком. Надеюсь, это не умаляет его в ваших глазах?

Уайленд заехал, чтобы пригласить мужчин на свою образцовую ферму. Они потратили целое утро, знакомясь с этим дорогостоящим предприятием. Бонд выражал свой восторг в бесчисленных «ох» и «ах», отличающих благовоспитанного гостя. Эбнер в гробовом молчании разглядывал все, что понастроил этот фермер-любитель. Можно, конечно, забавляться всеми этими дорогими игрушками ради пустого времяпрепровождения, но вряд ли этот человек сумел бы прожить, обрабатывая крохотный клочок земли. На двух ногах может стоять всякий, а многим ли удается — на одной?

— Ферма приносит вам доход? — вдруг резко спросил он Уайленда.

— Доход? Ну что вы! Надо мной смеется все графство. И полгорода живет за счет того, что у меня нет «сметки».

— Гм! — буркнул Эбнер.

Он еще острее чувствовал, что не имеет ничего общего с этим изящным, улыбающимся человеком, — продуктом нездоровых условий жизни большого города.

— На днях мне случилось встретиться с вашими друзьями — сторонниками прогрессивного налога на землю, — заметил Уайленд, когда они входили в птичник — роскошное помещение с дюжиной клеток, где размещались куры не менее дюжины пород: леггорны, плимутроки, джерси, ангорки, гемблтониасы и «все такое», как позволил себе заметить Бонд. — Ваши знакомые жаловались, что в последнее время вы редко бываете у них.

Эбнер нахмурился: Уайленд, очевидно, пытается поддеть его. Однако приходилось признаться, что он и в самом деле изменил одному кружку ради другого и искусственному освещению ораторской трибуны явно предпочел свет, проникающий через стеклянную крышу художественных мастерских.

— Я по-прежнему верю в их дело, но служить ему можно по-разному. Моя следующая книга...

— Я отнюдь не противник ваших идей, — я лишь спорю о возможности их осуществления. Если угодно, я был бы даже рад, если бы вам удалось что-нибудь сделать. Что может быть хуже нынешней неразберихи? В нашей Декларации и Билле о правах равенства больше, чем надо, но добьемся ли мы когда-нибудь равенства в системе налогов...

— Рад, что вы выступаете в защиту сельского населения... — начал было Эбнер.

— Сельского населения? — Уайленд удивленно смотрел на него. Находясь на скотном дворе или в птичнике, он как никогда ощущал контраст между надежностью своих загородных владений и ненадежностью городского имущества. — Ну нет, я подразумеваю горожан-налогоплательщиков. Принципы демократии, применяемые в широких масштабах, окончательно определили ее лицо, и чего мы добились? Всякие преступники и темные элементы подстрекают равнодушных, невежественных, завистливых людей грабить преуспевших граждан.

Эбнера начинали злить разговоры о городе — они были так неуместны здесь, на лоне неиспорченной природы.

— Я верю в народ, — заявил он, имея в виду часть населения, живущую в сельской местности.

— И я верю... хотя в известных пределах и до известной степени. Но я не верю в простонародье, — отвечал Уайленд, подразумевая тех, кто жил в городах.

— А между народом и простонародьем разница, как между картофелем и картофельными очистками, — заметил Бонд, поймав какое-то летящее перышко. — Вскоре мы начнем пожирать друг друга. Даже самым доброжелательным из нас не останется ничего другого, как изгонять сатану огнем. От налогового чиновника и всех козней его...

— ...избави нас, господи! — подхватил Бонд, всегда соглашавшийся с Уайлендом.

Эбнер нахмурился: его религиозное чувство восставало против подобного тона.

— И от всех присных его, — продолжал Уайленд. — Дошло до того, что они угрожают мне в моей собственной конторе! Как по-вашему, — что делать? Начинать борьбу или поддаться? Обратиться в суд или пойти на сговор с ними?

— Если вы хотите сохранить душевный покой, — заметил Бонд, — то есть лишь один способ. Но при этом вы можете делать вид, будто все уладилось самым благородным образом.

Уайленд вздохнул.

— Неужели вы полагаете, что возможен выбор? Либо я даю им взятку, либо они шантажируют меня. Да, в этом году я, наверное, упаду на несколько делений — в моральном отношении.

Эбнер невольно отодвинулся. Он был совершенно несведущ в запутанных финансовых делах. Но он видел человека — хозяина дома, который, принимая гостей, цинично признавался перед ними в своей испорченности и позорных поступках или, во всяком случае, в своей готовности вступить на этот путь.

— Реформа станет возможной лишь благодаря бескорыстным усилиям людей с чистыми побуждениями и безупречной репутацией, — торжественно заявил Эбнер.

Уайленд снова вздохнул. Он подумал о своих доходах с городской недвижимости, которая может подвергнуться расхищению и конфискации.

— Боюсь, из меня не выйдет сторонника реформы, — разочарованно произнес он.

Эбнер утвердительно кивнул головой с видом осуждения. И Уайленд, который стремился, возможно, найти опору для своих шатких убеждений, тоже кивнул головой.

— Не нажимайте так сильно, — сказала Медора, кладя скрипку на пианолу. — Весь дом трясется, того и гляди лампа упадет! Да и вы быстро устанете.

Эбнер вытер пот со лба и потрогал влажный воротничок. В любое занятие он вкладывал всего себя.

— Я-то устану? Мне кажется, силы у меня достаточно.

— Можно найти лучшее применение для своих сил... Позвольте, я покажу вам.

Присев у пианолы, Медора переставила валик и легко нажала на педали: раздалось несколько звучных тактов.

— Вот и все.

— Понимаю, — произнес Эбнер, послушно садясь за инструмент.

Присутствующие дивились: спокойно выслушивать замечания или советы было не в его правилах.

— Попробуем еще раз, — предложила Медора.

Эти музыкальные экзерсисы заключали вечер, который был посвящен литературе. Эбнер и Бонд читали свои новые произведения с упоением, как и положено авторам в подобных случаях, а присутствующие слушали, если и не получая особого удовольствия, то, во всяком случае, с достойным терпением. Эбнер прочитал две-три главы из «Возрождения», а Бонд всего лишь несколько страниц из своей повести, где, отказавшись от подражания иноземным романтикам, он обратился к воспеванию родных полей. Пробуя свои силы на новом, непривычном для него материале, Бонд рассчитывал на поддержку и одобрение Эбнера; однако он обманулся в своих ожиданиях.

— О коровах на выгоне надо писать просто, — заметил Эбнер, — без прикрас, не вдаваясь ни в историю,