Мастер Мартин-Бочар и его подмастерья - Эрнст Теодор Амадей Гофман Страница 15

— Дорогой мой господин Гольцшуэр, уже по этому превосходному дереву, по тщательности отделки вы могли бы заметить, что такая образцовая вещь годится лишь для княжеского погреба. Верно сказал подмастерье Рейнхольд — об этой вещи вы лучше и не думайте; вот когда соберут виноград, я вам сделаю хорошую простенькую бочечку, подстать вашему погребу.

Старик Гольцшуэр, которого рассердила гордость мастера Мартина, возразил, что червонцы его стоят ровно столько же, сколько и епископские, и что он за свои деньги, которые платит чистоганом, и в другом месте надеется достать хорошую вещь. Мастер Мартин, охваченный гневом, с трудом сдерживался, не смея оскорбить старого, почитаемого и магистратом и всеми горожанами господина Гольцшуэра. Но в эту минуту Конрад стал сильнее ударять колотушкой, так что все задрожало и затрещало. Тут мастер Мартин дал прорваться своему гневу и громко закричал:

— Конрад, болван, что это ты колотишь, словно ничего не видишь? Бочку хочешь мне разбить?

— Ого! — воскликнул Конрад, оглянувшись на хозяина и окинув его дерзким взором. — Ого! А почему бы нет, горе ты мастер!

И с этими словами он с такой страшной силой ударил по бочке, что самый крепкий обруч задребезжал, лопнул и сшиб Рейнхольда с узкого помоста, а по глухому звону слышно было, что треснула и еще одна доска. Вне себя от гнева и ярости, мастер Мартин подбежал, вырвал у Валентина доску, которую он стругал, и, громко закричав: «Пес проклятый!» — сильно ударил Конрада по спине. Конрад, почувствовав удар, быстро обернулся и несколько мгновений стоял неподвижно, как будто ничего не соображая, но потом глаза его засверкали дикой яростью, он заскрежетал зубами, проревел: «Драться?!» — затем одним прыжком соскочил с помоста, быстро схватил лежавшее на полу долото и нанес хозяину здоровый удар, который, наверно, раскроил бы ему голову, если бы Фридрих не оттащил Мартина в сторону, так что долото задело только руку, но из нее тотчас же хлынула кровь.

Мартин, толстый и неловкий, потерял равновесие и через фуганок, за которым работал ученик, повалился наземь. Все теперь бросились на рассвирепевшего Конрада, который, размахивая окровавленным долотом, страшным голосом завопил и заревел:

— В преисподнюю его! В преисподнюю!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

С исполинской силой оттолкнул он всех, размахнулся для второго удара и уж, без сомнения, прикончил бы бедного хозяина, который, лежа на земле, стонал и задыхался, но вдруг, смертельно бледная от испуга, в дверях мастерской появилась Роза. Конрад, как только увидел ее, остановился с высоко поднятым долотом, будто окаменел, превратился в статую. Потом он отбросил долото, всплеснул руками, скрестил их на груди и, воскликнув голосом, который каждому проник прямо в душу: «О боже праведный, что я сделал!» — выбежал из мастерской. Никто не подумал преследовать его.

Теперь с великим трудом подняли бедного мастера Мартина. Однако оказалось, что долото попало только в толстую мякоть руки и что рану вовсе нельзя назвать опасной. Старика Гольцшуэра, которого мастер Мартин в своем падении увлек за собой, теперь тоже вытащили из-под щепок и, сколько можно было, успокоили детей Марты, которые не переставая кричали и плакали о добром дяде Мартине. А тот был совсем ошеломлен и говорил, что, если только чортов подмастерье не погубил его прекрасную бочку, рана не так уж будет беспокоить его.

Для стариков принесли носилки, — ведь и Гольцшуэр порядочно расшибся при падении. Он ругал ремесло, для которого требуются такие смертоносные орудия, и заклинал Фридриха снова обратиться — и чем скорее, тем лучше — к прекрасному литейному делу, к благородным металлам.

Когда уже глубокий сумрак окутал небо, Фридрих и Рейнхольд, которого сильно ударило обручем и который чувствовал себя совершенно разбитым, оба, недовольные, побрели домой, в город. И вдруг позади какой-то изгороди они услышали тихие стоны и вздохи. Они остановились, а с земли поднялся какой-то высокий человек, в котором они тотчас же узнали Конрада, так что в страхе отпрянули от него.

— Ах, милые товарищи, — жалобно воскликнул Конрад, — Да не пугайтесь вы меня! Вы меня считаете лютым зверем, дьяволом! Ах, я, право, не таков, право, не таков… Я не мог иначе… Я должен был бы пойти вместе с вами и сделать еще раз то же самое, — лишь бы удалось!.. Но нет, нет… всему конец, вы больше не увидите меня!.. Поклонитесь милой Розе, которую я люблю больше всего на свете!.. Скажите ей, что я всю жизнь на груди буду носить ее букет, что я украшу им себя, когда… но, быть может, она еще услышит обо мне. Прощайте, прощайте, милые, добрые мои товарищи!

И с этими словами Конрад, которого невозможно было удержать, исчез в темноте.

Рейнхольд сказал:

— Что-то странное с этим юношей; его поступок мы не можем судить и оценивать обыкновенной меркой. Быть может, потом и откроется эта тайна, что тяготит его грудь.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Рейнхольд покидает дом мастера Мартина

⠀⠀ ⠀⠀

Как весело было прежде в мастерской мастера Мартина, так уныло стало в ней теперь! Рейнхольд, не в состоянии работать, сидел в своей комнате; Мартин, с перевязкой на раненой руке, все время бранил и проклинал злосчастный случай и злого работника-чужестранца. Роза, даже Марта со своими мальчиками избегали места страшного происшествия, где Фридрих один с немалыми усилиями продолжал трудиться над большой бочкой и где глухо, точно удары дровосека в зимнюю пору в лесу, звучали удары его колотушки.

Скоро глубокая грусть наполнила душу Фридриха, ибо теперь он как будто ясно увидел то, чего давно уже боялся. У него уже не было сомнений в том, что Роза любит Рейнхольда. Мало того, что все знаки внимания, все ее нежные слова уже и раньше относились только к Рейнхольду, — теперь, когда Рейнхольд не мог приходить в мастерскую, было уже совершенно ясно, что Роза тоже не думает выходить и предпочитает сидеть дома, верно, для того, чтобы ухаживать за возлюбленным. В воскресенье, когда все весело устремились на улицу, когда мастер Мартин, почти оправившийся от своей раны, пригласил его итти вместе с ним и Розой на городской луг, он, отказавшись от приглашения, совершенно убитый скорбью и мучительной тоской любви, в одиночестве убежал, из города, к той деревне, на тот холм, где впервые встретился с Рейнхольдом. Он бросился на высокую, пестревшую цветами траву, а когда он подумал