Мастер Мартин-Бочар и его подмастерья - Эрнст Теодор Амадей Гофман Страница 17

остальное исчезло из моих мыслей, и даже самое искусство только потому имело для меня цену, что я мог сотни и сотни раз все снова рисовать Розу. Я думал с ней сойтись непринужденно, так, как это делается в Италии, но все мои старания оказались напрасны. Не было никакой возможности пристойным образом познакомиться с домом мастера Мартина. Наконец, я уже прямо хотел присвататься к Розе, но тут я услышал, что мастер Мартин решил выдать свою дочь только за искусного бочара. Тогда я принял странное решение изучить в Страсбурге бочарное ремесло и отправиться потом в мастерскую мастера Мартина. Все остальное предоставил я воле неба. Как я исполнил свой замысел — это ты знаешь, но ты еще должен узнать, что мастер Мартин несколько дней тому назад сказал мне, что из меня выйдет искусный бочар и что ему отрадно будет назвать меня своим дорогим зятем, так как он замечает, что я стремлюсь заслужить благосклонность Розы и что я ей нравлюсь.

— Да разве может быть иначе? — с мучительной болью воскликнул Фридрих. — Да, да, Роза будет твоею. Как же мог я, жалкий человек, надеяться на такое счастье?

— Ты забываешь, — продолжал Рейнхольд, — ты забываешь, брат, мой, что сама Роза еще вовсе не подтвердила того, что будто бы заметил хитрый мастер Мартин. Правда, Роза до сих пор была всегда очень мила и приветлива со мною, но иначе сказывается любящее сердце! Обещай мне, брат мой, что ты еще три дня ничего не предпримешь и будешь попрежнему работать в мастерской. Теперь я тоже мог бы уже работать, но с тех пор, как я усерднее стал писать этот портрет, наше жалкое ремесло мне внушает несказанное отвращение. Я больше не могу брать в руки колотушку — будь что будет. На третий день я тебе откровенно скажу, каковы мои дела. Бели я на самом деле окажусь счастливцем, которого любит Роза, в твоей воле удалиться и узнать, что время исцеляет самые глубокие раны!

Фридрих обещал, что будет ждать решения своей судьбы.

На третий день (Фридрих все время тщательно избегал видеть Розу) сердце затрепетало у него в груди от страха и боязливого ожидания. Он, славно в забытье, двигался по мастерской, и неловкость его давала мастеру Мартину достаточный повод ворчать и браниться, что было ему прежде вовсе несвойственно. По видимому, с ним вообще случилось что-то, отнявшее у него всякую радость в жизни. Он много рассуждал о презренном коварстве и неблагодарности, не поясняя, что он хочет этим сказать.

Когда наступил вечер и Фридрих пошел в город, недалеко от ворот ему встретился всадник, в котором он узнал Рейнхольда. Завидев Фридриха, Рейнхольд тотчас же закричал:

— А! Вот я и встретился с тобой, как мне того хотелось.

Он соскочил с лошади, вокруг руки обмотал поводья и взял друга за руку.

— Давай, — сказал он, — пройдемся немного вместе! Теперь я могу тебе сказать, что сталось с моей любовью.

Фридрих заметил, что Рейнхольд одет так же, как и при первой их встрече, и что на спине у него котомка. Лицо у него было бледное и расстроенное.

— Будь счастлив, — в каком-то исступлении воскликнул Рейнхольд, — будь счастлив, дорогой брат! Ты теперь можешь усердно сколачивать свои бочки, я уступаю тебе место. Я как раз только что простился с прекрасной Розой и с почтенным мастером Мартином.

— Как, — сказал Фридрих, по телу которого словно пробежал электрический ток, — как, ты уезжаешь, хотя мастер Мартин желает, чтобы ты стал его зятем, и хотя Роза любит тебя?

— Так ты думаешь, милый брат, — возразил Рейн-хольд, — так ты думаешь, только ослепленный своей ревностью. Теперь мне ясно, что Роза вышла бы за меня замуж только из кротости и покорности, но в ледяном ее сердце нет ни искры любви. Ха! Ха! Я мог бы стать искусным бочаром. По будням с учениками скоблил бы обручи да строгал бы доски, по воскресеньям с почтенной хозяйкой ходил бы к святоой Екатерине или к святому Себальду, а вечером — на городской луг, и так из года в год.

— Не смейся, — перебил Фридрих Рейнхольда, который громко расхохотался, — не смейся над простой, мирной жизнью трудолюбивого горожанина! Если Роза в самом деле тебя не любит, это не ее вина.

— Ты прав, — молвил Рейнхольд, — это у меня глупая привычка: когда я оскорблен, я начинаю шуметь, как балованное дитя. Ты мог догадаться, что я сказал Розе о моей любви и о согласии ее отца. Тут из ее глаз хлынули слезы, ее рука задрожала в моей. Отвернувшись, она прошептала: «Ведь должна же я покориться воле отца». С меня этого было довольно. Моя странная досада пусть поможет тебе, дорогой друг, заглянуть в мою душу: ты должен понять, что стремление обладать Розой было самообманом, плодом разгоряченного ума. Окончив портрет Розы, я стал внутренно спокоен, и мне, странным образом, нередко уже казалось, что Роза превратилась теперь в портрет, а портрет превратился в живую Розу. Жалкое ремесло сделалось отвратительным для меня, и, когда вся эта простая жизнь с женитьбой и званием мастера так близко подступила ко мне, тогда мне показалось, будто меня должны посадить в тюрьму и приковать к цепи. Да и как может этот ангел, которого я ношу в сердце, стать моей женой? Нет, вечно юная, полная прелести и красоты, должна она сиять в произведениях, которые создаст мой восторженный дух. О, как стремлюсь я к этому! И как бы я мог изменить божественному искусству? Скоро окунусь я снова в твои жгучие благоухания, о дивная страна, отчизна всех искусств!

Друзья дошли до того места, где дорога, которой думал ехать Рейнхольд, сворачивала налево.

— Здесь мы расстанемся! — долго и крепко прижимая Фридриха к своей груди, воскликнул Рейнхольд, вскочил на лошадь и ускакал. Фридрих безмолвно смотрел ему вслед, потом, обуреваемый самыми странными чувствами, побрел домой.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Про то, как Фридрих был изгнан из мастерской мастера Мартина

⠀⠀ ⠀⠀

На другой день мастер Мартин в угрюмом молчании трудился над большой бочкой для епископа Бамбергского, да и Фридрих, который лишь теперь почувствовал всю горечь разлуки с Рейнхольдом, не в силах был вымолвить слово, а тем менее — петь песни. Наконец, мастер Мартин бросил в сторону колотушку, скрестил руки и тихо молвил:

— Вот и Рейнхольда теперь нет… он, оказывается, превосходный живописец и оставил меня в дураках своим бочарным ремеслом. Если бы я только догадывался об