Что не так с этим миром - Гилберт Кийт Честертон Страница 17

который представляет собой приятное заблуждение, отчасти для того, чтобы показать, насколько он отличается от более глубокого, более зловещего и вместе с тем более убедительного явления, которое я вынужден для удобства называть в этой главе тем же словом. Чтобы докопаться до корней этого злого и совершенно неанглийского империализма, мы должны вернуться вспять и начать заново с более общего обсуждения первых потребностей человеческого общения.

II. Мудрость и погода

Хочется верить, что большинство понимает: самые обычные вещи не бывают банальными. Рождение скрыто за ширмами именно потому, что это ошеломляющее, ужасное чудо. Смерть и первая любовь, хоть и случаются с каждым, могут заставить сердце остановиться при одной лишь мысли о них. Таковы исходные предпосылки, но решусь утверждать и кое-что еще. По правде говоря, этим универсальным вещам присуща не только странность, но и тонкость, и в итоге самые обычные вещи оказываются самыми сложными. Некоторые люди, имеющие отношение к науке, преодолевают трудности, сводя сложное к простому: так, первую любовь они назовут половым инстинктом, а страх смерти – инстинктом самосохранения. Но это все равно что справиться с трудностью описания зеленых перьев павлина, назвав их синими. Да, синева там присутствует. Но тот факт, что и в романтике, и в memento mori[94] присутствует сильная телесная составляющая, делает их, если такое возможно, даже более загадочными, чем если бы они оставались полностью интеллектуальными. Ни один человек не смог бы точно сказать, насколько его сексуальность окрашена чистой любовью к красоте или мальчишеской жаждой безрассудных приключений вроде побега в море. Ни один человек не мог бы сказать, насколько сильно его животный страх смерти связан с мистическими традициями, касающимися морали и религии. Именно потому, что эти вещи по своей природе животные, но лишь отчасти животные, и возникают трудности. Материалисты анализируют простое, отрицают сложное и отправляются домой пить чай.

Совершенно ошибочно полагать, что обыденная вещь не может быть утонченной, то есть трудноуловимой и едва определяемой. Салонная песенка моей юности, начинавшаяся словами: «В сумерках, о, мой дорогой…»[95], была довольно вульгарной, но связь между человеческими страстями и сумерками тем не менее изысканна и даже загадочна.

Или возьмем другой очевидный пример: шутки о теще едва ли деликатны, но проблема тещи чрезвычайно деликатна. Теща неуловима, подобно сумеркам. Она – мистическая смесь двух несовместимых вещей – закона и матери[96]. Шутки представляют ее в ложном свете, но они возникают из настоящей человеческой загадки. Журнал «Комические штучки»[97] плохо справляется с такими трудностями, понадобится Джордж Мередит[98] на пике творчества, чтобы преодолеть эти трудности правильно. Наиболее точное изложение проблемы, возможно, таково: дело не в том, что теща непременно противна, а в том, что она вынуждена быть милой.

Но, возможно, лучше взять в качестве иллюстрации какой-нибудь повседневный обычай, презираемый за банальность или даже вульгарность. Возьмем, для примера, обычай говорить о погоде. Стивенсон называет это «низшей точкой доброй беседы». Однако у нас имеются веские причины говорить о погоде, причины сколь же деликатные, столь и глубокие, многослойные – эдакий слоеный пирог здравомыслия. Прежде всего, это жест первобытного поклонения. Надо ведь воззвать к небесам, и начинать с погоды – своего рода языческий способ начинать все с молитвы. Джонс и Браун говорят о погоде, но о ней говорят и Мильтон, и Шелли. Далее, это выражение основной идеи вежливости – равенства. Ибо само слово вежливость (politeness) происходит от греческого слова, означающего гражданство. Слово вежливость (politeness) сродни слову полицейский (policeman) – очаровательная мысль. На самом деле гражданин должен быть более вежливым, чем джентльмен; и, возможно, самым учтивым и элегантным должен быть полицейский. Но хорошие манеры, очевидно, начинаются с умения делиться. Следует поделить зонтик на двоих, а если нет зонта, по крайней мере, разделить дождь со всем его богатым потенциалом для упражнений в остроумии и философствовании. «Ибо Он повелевает солнцу Своему восходить…»[99] Это второй элемент погоды: признание человеческого равенства в том смысле, что все наши шляпы качаются под темно-синим, усыпанным блестками зонтиком вселенной. Из этого вытекает третья полезная составляющая этого обычая. Я имею в виду, что этот обычай связан с телом, с нашим неизбежным телесным братством. Всякое истинное дружелюбие начинается с огня, еды, питья и признания факта дождя или мороза. Тот, кто не желает видеть телесную сторону вещей, – заведомый ханжа, и ему недалеко до «Христианской науки»[100]. В каком-то смысле каждая человеческая душа должна познать на себе великое смирение Воплощения. Каждый человек должен войти в плоть, чтобы встретиться с человечеством.

Одним словом, в одной лишь реплике «прекрасный день» заключена вся великая человеческая идея товарищества. Чистое товарищество – еще одна из самых распространенных и в то же время сбивающих с толку вещей. Нам всем эта идея нравится; тем не менее, когда мы говорим о ней, мы почти всегда говорим глупости, главным образом потому, что она кажется нам проще, чем на самом деле. Но товарищество просто осуществлять, анализировать его намного сложнее. Товарищество составляет в лучшем случае только половину человеческой жизни; другая половина – это любовь, настолько отличающаяся от товарищества, что может показаться, будто она создана для другой вселенной. И я не имею в виду лишь любовь между полами: любая концентрированная страсть, материнская любовь или даже более интенсивные дружеские отношения по своей природе чужды чистому товариществу. Обе составляющие необходимы для жизни, и обе известны в разной степени каждому человеку любого возраста или пола. Но в широком смысле можно сказать, что женщины отстаивают достоинство любви, а мужчины – достоинство товарищества. Я имею в виду, что едва ли мог бы возникнуть сам этот институт, если бы мужчины племени не охраняли его. Привязанности, в которых так талантливы женщины, обладают настолько большей властью и силой, что чистое товарищество было бы смыто, если бы его не берегли и не превозносили в клубах, колледжах, корпорациях, на званых ужинах и в армии. Многие слышали голос, которым хозяйка дома велит мужу не слишком-то задерживаться за курением сигар. Это ужасный голос Любви, стремящейся уничтожить Товарищество.

Всякое истинное товарищество содержит в себе те три элемента, которые я выделил в обычном разговоре о погоде. Во-первых, у него есть своего рода широкая философия, общее небо: мы все находимся в одинаковых космических условиях. Мы все в одной лодке, на «крылатой скале» мистера Герберта Тренча[101]. Во-вторых, эта общность признается как насущная, ибо товарищество – просто человеческая природа, увиденная в