Йозеф Вестфален - Копия любви, или Аннулированное подозрение Страница 2

- По мне этого не скажешь, но я, как баба, млел от баб, которые вели себя как сволочные мужики.

Ольга не давала себя убедить. Она считала, что тоскующие мужчины и ужасные женщины существовали всегда, и это не имеет никакого отношения к эмансипации.

Потом я заметил, что она пробегает глазами еще не готовые страницы. Ей было неудобно. Она не хотела выглядеть шпионкой. Она и не шпионила, но, разумеется, была любопытной. А мне боялся оказаться уличенным в неискренности. Должно быть, теперь из-за моей глупой лжи Ольга уверена, что она для меня не более чем эрзац Эрики. Все было не так, и я горячо запротестовал. Так горячо, что недоверие Ольги стало еще больше. Мне не понравилось ее недоверие, а ей - мое представление о том, что в ее подозрении о копии что-то таится.

Я замотал головой, но она все равно процитировала предложение, действительно написанное мною, которое врезалось ей в память: "Я проведу жизнь в поисках лучшей Эрики, женщины, лицо которой отражает внутреннюю жажду чувств, которая также сходит с ума от любви - но только с широкой душой".

Я поклялся Ольге, что, во-первых, оно устарело, а, во-вторых, это история, я писатель, в конце концов, разумеется, я не отказываюсь от щедрот, которые подкидывает мне реальность. Вероятно, я и впрямь думал как-то так, но теперь все изменилось. С тех пор, как я познакомился с Ольгой, сказал я искренне, воспоминания про Эрику уже бесследно исчезли, и нет больше ни запаха серы, ни пепла, ни сочувствия, ни ненависти, ни каких-либо других обугленных останков любви. Никто мне так не безразличен как эта фальшивка Эрика, эта слабачка, которую я считал сильной, пока был дураком, эта невыдержанная заводила, страсть которой иссякла, и оживить ее невозможно.

- Не говори о ней плохо, ты же ее любил, - сказала Ольга.

Едва я покаяно кивнул, она продолжила:

- Вот видишь! И во мне ты ищешь улучшенную модель Эрики, Эрику без ошибок в конструкции.

Ее приемы были ироничны, как у Нены, Нины, Нана, Нуны и Ноны, когда они заставали меня врасплох в меланхолической позе на краю кровати.

- Боюсь, что я не совсем отвечаю твоим представлениям, - заметила она, и посмотрела на меня так, словно собралась немедленно или вскоре уйти от меня навсегда. Мучения продолжались. Ольга цитировала дальше: "В ее сердце было темно и тесно. В темноте хорошо, но не всегда. Ты ведь тоже растение, тебе нужен свет, Я хотел бы жить в большом светлом сердце. Пусть черные жалюзи, не пропускающие свет, опускаются в нем, когда это необходимо."

Я взял другой тон:

- Да, это ужасно, китч чистейшей воды. Но Ольга, только китч в чувствах дает возможность написать хорошие тексты. Истина в китче.

Удержаться бы мне от афоризма, потому что Ольга ответила:

- Вот видишь! Я знала! Ты все еще любишь ее! А я только замена! Эрзац! Но учти - ненадолго!

Никакие интерпретации ничем бы не помогли. Она хоть и бегло просмотрела текст, но знала его очень точно. Я назвал в нем несколько джазовых композиций. "Sweet Substitute", "Exactly Like You", "Second Hand Love" пьесы, в которых певец или певица понапрасну искали милый эрзац или подобие разлюбившим. Все эти проклятые совпадения Ольга использовала против меня. Ей было жаль, что оригинал не она.

- Все люди разные! - крикнул я, все любови разные. Она не верила. Такие, как я, пишут всем женщинам одинаковые письма. Это утверждение не на шутку разозлило меня. Ибо я всегда придавал большое значение неповторимости чувств. Согласен, что многие женщины получали от меня открытки с одинаковыми видами, репродукциями или шутливыми карикатурами. Поскольку большинство из них жестокие и самовлюбленные, я - увы! - должен был дюжине-другой послать открытки с видом руины в итальянских прериях, на полуразрушенном фасаде которой влюбленный Ромео оставил трогательную сентенцию: "Bella ma non hai l'anima". Ты красива, но бездушна! Однако на другой стороне открыток я каждому бездушию из этих дюжин сформулировал индивидуальное обвинение.

Ольга так и не могла успокоиться. Она мне не верила, выступая против мужчин.

- Мужчины может и умеют сочинять стихи, - говорила она, - да, поскольку поэзия это ложь, но любить по-настоящему и страдать и писать женщинам чувствительные письма, этого они не умеют, и я не исключение.

Тут я дошел до крайности: позвонил в службу срочного обслуживания для студентов и попросил прислать германиста. Парень оказался настолько неинтересным, неостроумным, неизысканным и неначитанным, что я вопреки своей воле сунул ему в руку 20 марковую банкноту на обратную дорогу и прогнал его. Тогда мне прислали еще двух личностей подобной степени непригодности. Прогнав их обоих, я нанял частного детектива. На академиков не положиться, на студентов тоже, а уж на студенток и вовсе. Самые бессердечные женщины на свете - это студентки. Я их просто ненавижу. Всем им лет по 25, а души заскорузли. Будь то Херти, Пенни или Альди, каждая кассирша лучше знает, что значит страстно тосковать.

Детектив должен был выдавать себя за солидного американского профессора-литературоведа. Делать так делать. Не какой-то там клянчущий докторант. Областью его изысканий является мое творчество, так он будет везде объяснять. Он просит разрешения просмотреть мои письма. Он сейчас пишет трехтомную биографию о моих произведениях и обо мне. Разумеется, он возьмет из писем только нейтральные фрагменты и прежде чем опубликовывать их, предложит цитируемые пассажи дамам для оценки. Серьезное американское литературоведение.

Разумеется, Гарвард, мадам.

Если женщины спросят, не пишутся ли подробные биографии после смерти авторов, он скажет: "С этим столь значительным автором дело обстоит иначе. Кстати, со здоровьем у него неважно". Его задача - пронаблюдать за реакцией моей тогдашней любовницы именно на последнюю информацию, заострил я.

Нине, Нене, Нане, Нуне и Ноне я писал немного, в отличие от Верены, Мерседес, Лолиты, Дженни, Сабины, Паулы, Марии, Эрики, Юлии, Барбары, Сюзанны, Валешки, Роберты. За составлением списка с указанием имен и адресов для детектива, я совершенно запутался, потому что все эти женщины были героинями моих романов, большинство их них под другими именами, но некоторые под своими собственными, если они мне особенно подходили. Место жительства и фамилии я изменил, но уже отчасти забыл, какие именно. Так, Сюзанна по моим представлениям давно жила в Гейдельберге, хотя в действительности я послал ей добрую сотню писем в Нюрнберг, ответы тоже приходили оттуда, - и именно там провел ночь, которую в одной из своих книг по причинам дискретности и драматургии перенес в Страсбург. Валешка, которая, как Эрика, разочаровала и втоптала меня в грязь, с сердцем не больше фаланги моего большого пальца, по-моему, бесчинствовала где-то в Париже, а не по своему настоящему местожительству. Дожно быть, у нее находились сотни моих писем, потому что одно время я писал по многу часов в день. Тем самым я не только хотел покорить ее серде, но и вдохновить ее на писание, что для капризной студентки, оказалось, конечно, трудным делом. Если бы она отвечала хоть на одно письмо из трех, нам обоим было бы хорошо, и у нас состоялся бы сверхсовременный роман в письмах. Но она была еще ленивей и трусливей и фальшивей, чем Эрика, которая по крайней мере реагировала фразой: "Отвяжись от меня!" - когда моя почта становилась слишком обширной. Валешка же взяла неверный тон. "Твои письма - моя единственая надежда". Только и всего.

Замаскированный под гарвардского профессора детектив потребовал от меня 15 тысяч марок предварительной оплаты. Чего только не сделаешь, чтобы подтвердить свою невиновность и устранить подозрения в том, что ты копируешь самого себя. Добыча его оказалась богатой. Эрика уже продала 400 писем в один литархив. Это меня больше позабавило, чем рассердило. Оптом они обошлись чиновникам от современной литературы в 3 тысячи марок. Одна молодая германистка, нашедшая работу в литархиве, долго ломалась, прежде чем позволила гарвардскому профессору взглянуть на мои письма, однако копий с них делать не разрешила, поэтому ему пришлось как Джеймсу Мэйсону, секретному агенту по кличке Чичеро во времена второй мировой, тайком снимать мои мольбы и проклятия на микрофильм.

Валешка не открыла профессору дверь, как мне во времена бесславного завершения нашей интриги. Тогда он забрался к ней ночью. Она спала, засунув в уши ватные тампоны, пропитанные воском, и ничего не услышала. Мои письма были раскиданы по всем комнатам. Многие оставались невскрытыми. Загадочная женщина. Мне урок. Если достаточно глаз и фраз, то я и вправду вечно попадаю впросак. Роберта, Сюзанна, Барбара, Юлия, Кристина вернули несколько писем. Сюзанна была единственной, сказавшая: "О господи!" - на сообщение о моем плохом самочувствии.

Я оплатил детективу командировочные в размере восьми с половиной тысяч и издержки за копии, тысячу двести. За это я получил 16 толстущих папок, минуты три полистал их и быстро, но сильно сконфузился тому, как пылко я любил всех этих недостойных женщин и открыто на тысячу ладов говорил им об этом.