Рут Альмог - Бойкое местечко Страница 2

Танцман сказал:

- И ради этого, ты думаешь, я взял тебя с улицы? Такую дрянь, как ты?

Танцман снова наклонился, и синее пятно на Цилиной щеке сделалось еще безобразней.

Танцман пошел принять душ. В этот день было очень жарко (может, поэтому у него была мигрень), и от него разило потом и запахом шкур.

Звуки льющейся воды почти заглушили плач ребенка. Циля встала, взяла балалайку и вышла на улицу. Она сидела во дворе на маленькой табуретке и играла до заката. Соседи слышали, как она щиплет струны, и говорили: "Как хорошо она играет!" Но голоса ее слышно не было. Когда солнце зашло, она вернулась домой и приготовила салат и яичницу. Нарезала черный хлеб и поставила на стол бутыль с холодной водой. Когда Циля посмотрела на часы, Танцман сказал:

- Поскольку ты его раньше накормила, теперь ты кормить его не будешь, хотя и пришло время, и пусть это будет наказанием для вас обоих. - На его лице появилась улыбка, расплывшаяся сразу после того, как он закончил фразу.

Конечно же, и в эту ночь Циля взяла Уриньку на руки. Груди ее были полны молока, капли молока проступили на сосках. И хотя Циля слышала, что Танцман храпит, она не осмелилась покормить младенца. Когда на мгновение ее отпускали горечь и боль, она задремывала, но все остальное время ее обуревали мысли, которые приходят на ум человеку, заблудившемуся в пустыне. Она думала, например, что продала себя, как брат Иакова, - как там его звали, - тот, что продал себя за простую похлебку. Еще она думала о цене лжи, и она не казалось ей такой уж ужасной. Ведь Циля была артисткой и привыкла к обману. Весь мир - театр, думала она, театр и игра. Так что же? Это не страшно. Нет. Ее занимало другое: что заставляет людей превращать жизнь в театр? Ну что ж, сказала она самой себе, мне уже ничто не поможет. Волна боли и стыда захлестнула ее, и она стала молиться за Уриньку, чтобы он был свободным, как птица.

Так вырос Уринька - на пухленьких и заботливых руках Цили Кестен, певшей ему песни Шуберта, и при отеческой помощи мозолистых ладоней Танцмана, от которых постоянно пахло сырыми кожами, не ставшими еще туфельками и кошельками.

Когда Уриньке исполнилось пять лет, Циля купила ему губную гармошку, на которой он сразу же выучился играть и покорял сердца слушателей.

Иногда Циля в шутку говорила Уриньке:

- Как ты думаешь, что если нам выйти на главную улицу, приискать себе бойкое местечко и играть там вдвоем, а я еще и спою - так мы подкопим деньжат и удерем в другую страну, теперь это реально, сам знаешь, война уже кончена, и даже Арнольд убежал отсюда, а Лео каждое лето ездит в Вену.

Когда она сказала об этом впервые, Уринька спросил ее, что такое "бойкое местечко", и Циля объяснила ему, что это такое место, где всегда полно народу.

В другой раз Уринька спросил: "А зачем?", и она засомневалась, стоит ли отвечать ему. Тогда Уринька сказал ей:

- Мам, когда я вырасту, я буду выделывать кожи, и у меня будет большой завод по изготовлению кошельков и туфель. Я буду их шить из крокодилов и змей. И у меня будет много денег, и тогда я возьму тебя в кругосветное путешествие, в которое отправились мистер Фог со своим слугой, не помню, как его звали.

Циля тоже не помнила, как звали слугу. Она сказала:

- Разве тебе не жалко будет погубить свой талант?

На это Уринька ответил:

- Я люблю запах звериных шкур.

Между тем он продолжал играть на губной гармошке и еще научился собирать и разбирать всевозможные бытовые приборы. И хотя Циля приучила его к чтению книг, - вся мировая культура заключалась для нее именно в книгах, написанных ее ближайшими друзьями: Лео, Францем, Арнольдом и, конечно же, Эльзой, - Уринька предпочитал чинить соседские радиоприемники, часы, патефоны и даже холодильники. Соседи наперебой приглашали Уриньку, и он целыми днями ходил от одних к другим.

Когда Уринька приходил к соседям, чтобы что-нибудь починить, Танцман (если он случайно оказывался дома) говорил ему:

- Надеюсь, что ты не оказываешь услуг даром. Это было бы аморально.

У Уриньки была своя система работы: сначала он разбирал прибор, выяснял для себя его устройство, рисовал схему, после чего собирал прибор, и каким-то чудом все, что было испорчено, начинало работать. Соседи изумлялись, и иногда Циля позволяла себе заметить Танцману, что Уринька - гений, просто Эйнштейн. Но Танцман пугался этого и отвечал: "Он просто маленький преступник, весь в тебя". Он говорил так, поскольку Уринька учился плохо, хулиганил на уроках, бил других детей, кидался камнями. Несколько раз он разбивал стекла, и Танцману приходилось возмещать убытки, а однажды он сломал руку одному мальчику. Суд обязал Танцмана заплатить штраф, но и Уриньке пришлось дорого заплатить за свои дела.

После этого Циля вновь сказала Уриньке, что им стоит приискать себе бойкое местечко.

- Тогда, - сказала она, - тебя никто больше не тронет.

Но Уринька не соглашался ни в какую. Он твердил, что ему нравится запах кож и что после армии он непременно займется их выделкой.

- Сначала закончи гимназию,- сказала Циля, и Уринька согласился с ней.

Соседи говорили, что у мальчика золотые руки, хотя он сорванец, каких мало, совершенно невыносим и опасен для окружающих; и они запрещали своим детям водиться с ним. Когда Уринька возмужал, его голос стал низким, плечи широкими, а мускулистые руки сделались мощными, как стволы деревьев. Теперь никто с ним не хотел связываться, и во дворе гимназии он всегда был один, даже Танцман остерегался его.

За два последних года в гимназии с Уринькой произошли перемены. Он перестал играть на губной гармошке и чинить приборы. Вместо этого он с головой окунулся в учебу, особенно он увлекался математикой, а в свободное время играл сам с собой в шахматы. Иногда он сражался и с Танцманом или ходил в кафе на взморье и наблюдал за игрой местных чемпионов. Однажды он взялся играть с лучшим шахматистом кафе и на седьмом ходу одержал победу. Все были поражены, но с тех пор Уринька бросил шахматы. Танцман теперь знал наверняка, что наступит время - и ему придется продать свою мастерскую по выделке кож. Он сказал Циле с досадой:

- Если этот преступник рассчитывает получить от меня деньги на университет, он очень ошибается.

Циля сказала:

- Тогда политехникум в Хайфе.

- Мне не важно, где это, в Иерусалиме или в Хайфе, - сказал Танцман, - денег я не дам.

Циля сказала в шутку:

- Хорошо, в таком случае я снова выйду на улицу и найду себе бойкое местечко.

Танцман посмотрел на нее узкими щелочками и сказал:

- Ты забыла, что мы подписали контракт? Слово есть слово. Но знаешь, меня это больше не волнует. Ты можешь идти. Вместе со своим сыночком. Он родился преступником и останется преступником. Да и ты такая же. Тебе уже ничто не поможет.

Циля взяла балалайку и вышла во двор. Там она села на маленькую табуретку и стала играть. Соседи слышали только звуки струн, но не ее голос. Они сказали: "Она опять играет".

Уринька этого не слышал, его не было дома. Теперь он разбирал на части танки и время от времени сидел на гауптвахте. Когда пришло сообщение, что Уринька ранен, Циля поехала в госпиталь, чтобы быть рядом с сыном. Перед ее отъездом Танцман сказал: "Раньше это был маленький преступник, теперь это взрослый преступник". Циля привезла с собой балалайку и нашла "бойкое местечко". Солдаты говорили, что у нее божественный голос. Он звенел в приемном покое, как серебряный колокольчик.

Уринька довольно долго пробыл в госпитале. Потом его послали в санаторий, после чего он отправился в Хайфу работать в порту и домой больше не возвращался.

Он много работал, у него появились деньги. По ночам и по выходным дням он сторожил покойников. В канун субботы, выходя из морга, он видел освещенные окна, людей, сидящих вокруг столов с белыми скатертями. На столах горели свечи, столы были накрыты по-праздничному. На торжественной церемонии по окончании политехникума ему вручили диплом с отличием. Танцман сказал:

- Я не еду, поскольку тот костюм, что я привез из Германии и в карманы которого ты положила нафталин, стал мне тесен.

Циля спросила:

- С чего ты это взял, ты же его не мерил?

Тут Танцман закричал:

- Ты всегда готова спорить по любому поводу!

Циля отправилась одна. После торжественной церемонии они пошли бродить по улицам, и Уринька указал ей на здание морга:

- Вот здесь, видишь, мое бойкое местечко.

После этого он повез ее на такси показать детский парк, где он любил сидеть и читать учебник. Но парк был закрыт. Циля ночевала в гостинице, а на следующий день они вместе уехали из Хайфы: Циля вернулась домой, а Уринька поехал работать на буровых установках на юге.

Однажды Циля получила письмо от Уриньки. Вот что он писал:

"Дорогая мама, я еду в Австралию. Я получил там хорошую работу. Тоже на буровых установках. Если я разбогатею, пришлю тебе билет. Я уверен, что в Мельбурне есть немало бойких местечек. Твой Уриэль".