Саймон Винчестер - Переход Страница 3

Эта короткая пробежка: слева - низкие холмы, усеянные овцебыками (и глупые, и крупные, и покорные, словно большие ходячие диваны) и северными оленями (и смышленые, и маленькие, и изящные, и игривые, и серебристо-розовые), а справа - скованная льдом гавань Дискавери, заставила нас задуматься о той долгой дороге, по которой придется тащиться со следующего дня. Мы тут же познакомились с тундровыми кочками, которым не было ни конца ни края, настоящим бичом всех путешественников по северным широтам.

Эти кочки, вызвавшие любопытство в течение первых десяти секунд и наши проклятия в последующие десять дней - результат воздействия вечной мерзлоты. Издали они похожи на бескрайнее море верблюжьих горбов, по два фута каждый, разделенные небольшими ложбинками: фут глубиной, два шириной. Большинство из них - своего рода места сборищ низкорослых растений: пурпурных камнеломок, карликовых ив и других деревьев, которые можно назвать чем угодно, но только не деревьями. Так и жмутся, бедные, к земле, будто хотят спрятаться от ветра.

Чтобы двигаться вперед, пытаешься ступать от сборища сборищу, но так же, как с железнодорожными шпалами, расстояние между ними никогда точно не повторяется, и, преодолев одну-две кочки, на третьей твоя нога ныряет в ложбинку. Ты спотыкаешься, материшься, восстанавливаешь равновесие и делаешь новую попытку.

Возможно в первую минуту было смешно - потом стало пыткой. Мы уже были на полпути к форту, как Кэйт потеряла равновесие, пропустив еще одну кочку. "Черт побери, надеюсь они закончатся когда-нибудь!" - раздался ее вопль. За весь поход это был единственный случай, когда она проявила раздражение. Потом, как оказалось, с этого места и да самого Кэмп-Хейзена впереди нас ждали пятьдесят миллионов миллиардов этих кочек. Возможно, академики обнаружили бы интересную вариацию: некоторые из них были покрыты листвой, некоторые представляли собой только кучку замершей грязи, одни были выше, другие - ниже, но мы все видели в них одну лишь угрозу, а технику передвижения так и не усовершенствовали.

Форт-Конгер, возможно тщательно охраняемый и защищаемый, представляет из себя ничто иное, как свалку старого хлама на промерзшем куске суши в несколько акров на пологом морском берегу. Там стоят три низенькие хижины, одна без крыши, которые Пири построил в 1899 году, разобрав на части большой дом, покинутый Грили и его людьми еще в 1883. Как печальный памятник трем экспедициям (первым на эту землю ступил англичанин Джордж Нарес, который решил проблему ночевки очень просто, вытащив свои суда на берег), а также человеческим попыткам выжить в этой холодной и беспощадной пустыне, разбросана повсюду всевозможная рухлядь:

старые кроватные рамы, консервные банки, обручи и клепки от бочек, кирпичи, выжженные в домашней печи, куча угля, добытого в ближайших скалах.

Могилы там тоже были. Могилы проводоников-ительменов, погибших во время экспедиции, служившие напоминанием о еще более трагичных обстоятельствах, в которых оказались остальные члены экспедиции Грили после того, как оставили это место и двинулись дальше, к южному берегу. Теперь, как и Грили когда-то, мы увидели гренландские скалы, возвышающиеся на восточном горизонте подобно крепостному валу огромного белого замка, бастиона враждебного мира. Форт-Конгер в некотором роде - место зловещее, полное дурных воспоминаний, которое, казалось, заставит дрожать каждого, кто ненароком замешкается здесь.

Но большинство из тех, кто прилетел в тот день, примерно через час уже отправились назад. Они зашли в самолет, и я услышал, как пилот приказал всем занять места в хвостовой части из-за ограниченного взлета. Вот самолет вырулил к краю взлетной дорожки, уткнувшись носом в ледяной залив, взвел мотор, покатил вперед и взмыл в воздух на высоту, как мне показалось, не более ста ярдов.

Секунда - он еще на земле, другая - он лишь пятнышко, тающее в облаках. Минуты через две даже звук его моторов утонул в бездонной тишине Заполярья. Пустое небо и мы впятером - совершенно одни, покинутые, оставленные наедине с мыслью о том, как возродить утраченную человечность дней за десять, или около того. Время пошло.

Итак, нас уже пятеро, не двое. Скотт, инструктор по туризму из Ванкувера, привез с собой двух американцев: один из них - Джим, мужчина средних лет, "живет на проценты от своего капитала", другой - Лэнс, программист с безумным взором из Далласа. Оба, похоже, все знают об Арктике: и историю Нареса и Пири, и антропологию культуры Дорсет и культуры Туле, и геологию каменноугольных отложений, но никто из них ни в Арктике раньше не бывал, ни в палатках ни разу не ночевал. У Лэнса ботинки, купленные по дешевке, с каждым шагом извергали фонтан воды. Джим, постоянно прикладываясь к пластиковой бутылочке с виски, тащил рюкзак, такой же тяжелый, как и он сам, здоровенный, сверху перегруженный, а одеть его мог только когда ложился на него плашмя, застегивал ремни и лямки, а потом переворачивался на бок. Скотт оставил свою рацию в самолете, полагая, что одной нашей будет достаточно, чтобы держать связь между двумя группами. Разумно, ничего не скажешь: мне и Скотту нужно было по крайней мере не упускать друг друга из виду. "Приклейтесь, - сказал кто-то, - как кроличий помет".

И вот, потратив один день на разминку по сопкам вокруг форта и распугав оленью пирушку, которая была в самом разгаре, мы отправились в путь. Настроили навигационный приемник на координаты лагеря и определили маршрут на первый день пути: пройти 8 миль в западном направлении до конца того водяного геометрического тела в милю длиной, которое называлось озером Александра. Мы вскарабкались вверх по крутой сопке, возвышающейся над взлетной полосой. На вершине была груда камней: я и Кейт добрались до нее всего за полчаса, а те трое ползли в два раза дольше, признав в тот день свое поражение. "Мои предчувствия относительно этого похода, - подумал я, - нельзя назвать превосходными".

День был просто великолепен: ясная, морозная погода, потрясающий пейзаж. Мы остановились пообедать близ мирно журчащего ручейка, бегущего вниз, к обширной долине, покрытой растительностью. Это был целый ковер из диких цветов Заполярья:

крошечные ярко-желтые маки, фиолетовые китайские фонарики, которые назывались "кивающими хлопушками" и целые поляны травы-пушицы, предупреждающей нас о болотистых местах. Был там и карликовый северный щавель с толстыми, мясистыми листьями, по вкусу напоминающий ревень, который, как утверждали те, кто бывал здесь раньше, служил отличным источником витамина С.

Около озера мы натолкнулись на первое непредвиденное препятствие арктического путешествия. Следуя намеченному маршруту - а там не было никаких направляющих тропинок, кроме тех случайных, проложенных овцебыками, которые, как мы выяснили, в отличии от нас знают, куда идут, мы очутились на склоне скалы, сложенной из оседающего сланца, огромных пластов и плит горной породы, которая была такой хрупкой, что обрушивалась в воду при прикосновении. Озеро покрывалось молодым тонким льдом, издававшим странные звуки звенящего колокольчика, вызывая у нас необычные ощущения: под ногами - зыбкая порода, а внизу - поющий лед бездонного озера.

Двигаться дальше мы могли только сняв рюкзаки и толкая их впереди себя, проверяя таким способом прочность горной породы. Это помогало, но занимало много времени, поэтому, когда мы дошли до травянистой дельты у истока озера и разбили палатки, было очень поздно. День Первый: мы преодолели 8 миль. С такой скоростью доберемся до Хейзена недели через три.

На следующий день я и Кейт, потеряв терпение от черепашьего темпа, оторвались от остальных. Мы продолжали двигаться на запад, пока не подошли к краю гигантской долины, окутанной туманом, отмеченной на картах под названием "Беллос".

Спускаясь, мы слышали эхо, вторящее грохоту потока, падающего вниз меж отвесных скал. Долина выходила к самому морю, к заливу Дискавери, откуда холодный ветер с воем проносился к самым сопкам: в ту ночь палатка ставилась с трудом, а печка гасла на ветру - следовало изловчиться, дабы приготовить что-нибудь. У нас были специальные арктические спальные мешки, и поэтому несмотря ни на что, ночь мы провели в относительном комфорте. Наши навигационные приемники показывали, что мы преодолели еще 12 миль; поздней ночью приковыляли остальные вместе с жалобами Лэнса на нехватку сладкого. Шатаясь под тяжестью своего рюкзака, он представлял собой не-очень-то-приятное зрелище, вызывая беспокойство окружающих.

И, конечно же, река Беллос показалась нашим попутчикам непреодолимой: слишком глубока, слишком холодна, слишком стремительна. Я сам, когда переходил через нее, чуть было не упал в воду, промочил рюкзак (следуя правилам безопасности, я расстегнул ремни, если вдруг уйду под воду, что в свою очередь и потянуло меня вниз). Но ступни ног удалось сохранить от холода неопреновыми ботинками, на которые сверху были одеты сандалии; и, очутившись по пояс в воде, я к тому же избавил себя от стирки (неприятная работа, которую я предпочитал избегать, устраивая каждые три дня ароматные костры из своего нижнего белья где-нибудь внизу, по ветру, вдали от палаток). Кэйт с легкостью преодолела реку, и мы вдвоем разложили палатку на западном берегу, теперь уже отдельно от остальных.