Джером Сэлинджер - Два рассказа Страница 3

-- Ладно, -- сказал Лайонел.

К дому они не шли, а бежали на перегонки. Лайонел прибежал первым.

И эти губы, и глаза зеленые

Когда зазвонил телефон, седовласый мужчина не без уважительности спросил молодую женщину, снять ли трубку -может быть, ей это будет неприятно? Она повернулась к нему и слушала словно издалека, крепко зажмурив один глаз от света; другой глаз оставался в тени -- широко раскрытый, но отнюдь не наивный и уж до того темно-голубой, что казался фиолетовым. Седовласый просил поторопиться с ответом, и женщина приподнялась -- неспешно, только-только что не равнодушно -- и оперлась на правый локоть. Левой рукой отвела волосы со лба.

-- О господи, -- сказала она. -- Не знаю. А по-твоему как быть?

Седовласый ответил, что, по его мнению, снять ли трубку, нет ли, один черт, пальцы левой руки протиснулись над локтем, на который опиралась женщина, между ее теплой рукой и боком, поползли выше. Правой рукой он потянулся к телефону. Чтобы снять трубку наверняка, а не искать на ощупь, надо было приподняться, и затылком он задел край абажура. В эту минуту его седые, почти совсем белые волосы были освещены особенно выгодно, хотя, может быть, и чересчур ярко. Они слегка растрепались, но видно было, что их недавно подстригли -вернее, подровняли. На висках и на шее они, как полагается, были короткие, вообще же гораздо длиннее, чем принято, пожалуй даже, на "аристократический" манер.

-- Да? -- звучным голосом сказал он в трубку.

Молодая женщина, по-прежнему опершись на локоть, следила за ним. В ее широко раскрытых глазах не отражалось ни тревоги, ни раздумья, только и видно было, какие они большие и темно-голубые.

В трубке раздался мужской голос -- безжизненный и в то же время странно напористый, почти до неприличия взбудораженный:

-- Ли? Я тебя разбудил?

Седовласый бросил быстрый взгляд влево, на молодую женщину.

-- Кто это? -- спросил он. -- Ты, Артур?

-- Да, я. Я тебя разбудил?

-- Нет-нет. Я лежу и читаю. Что-нибудь случилось?

-- Правда я тебя не разбудил? Честное слово?

-- Да нет же, -- сказал седовласый. -- Вообще говоря, я уже привык спать каких-нибудь четыре часа...

-- Я вот почему звоню, Ли: ты случайно не видал, когда уехала Джоана? Ты случайно не видал, она не с Эленбогенами уехала?

Седовласый опять поглядел влево, но на этот раз не на женщину, которая теперь следила за ним, точно молодой голубоглазый ирландец-полицейский, а выше, поверх ее головы.

-- Нет, Артур, не видал, -- сказал он, глядя в дальний неосвещенный угол комнаты, туда, где стена сходилась с потолком. -- А разве она не с тобой уехала?

-- Нет, черт возьми. Нет. Значит, ты не видал, как она уехала?

-- Да нет, по правде говоря, не заметил. Понимаешь, Артур, по правде говоря, я вообще сегодня за весь вечер ни черта не видел. Не успел я переступить порог, как в меня намертво вцепился этот болван -- то ли француз, то ли австриец, черт его разберет. Все эти паршивые иностранцы только и ждут, как бы вытянуть из юриста даровой совет. А что? Что случилось? Джоанна потерялась?

-- О черт. Кто ее знает. Я не знаю. Ты же знаешь, какова она, когда налакается и ей не сидится на месте. Ничего я не знаю. Может быть, она просто...

-- А Эленбогенам ты звонил? -- спросил седовласый.

-- Звонил. Они еще не вернулись. Ничего я не знаю. Черт, я даже не уверен, что она уехала с ними. Знаю только одно. Только одно, черт подери. Не стану я больше ломать себе голову. Хватит с меня. На этот раз я твердо решил. С меня хватит. Пять лет. Черт подери.

-- Послушай, Артур, не надо так волноваться, -- сказал седовласый. -- Во-первых, насколько я знаю Эленбогенов, они наверняка взяли такси, прихватили Джоанну и махнули на часок-другой в Гринвич-Вилледж. Скорее всего, они все трое сейчас ввалятся...

-- У меня такое чувство, что она развлекается там на кухне с каким-нибудь сукиным сыном. Такое у меня чувство. Она, когда налакается, всегда бежит на кухню и вешается на шею какому-нибудь сукиному сыну. Хватит с меня. Клянусь богом, на этот раз я твердо решил. Пять лет, черт меня...

-- Ты откуда звонишь? -- спросил седовласый. -- Из дому?

-- Вот-вот. Из дому. Мой дом, мой милый дом. О черт.

-- Слушай, не надо так волноваться... Ты что... ты пьян, что ли?

-- Не знаю. Почем я знаю, будь оно все проклято.

-- Ну погоди, ты вот что. Ты успокойся. Ты только успокойся, -- сказал седовласый. -- Господи, ты же знаешь Эленбогенов. Скорей всего, они просто опоздали на последний поезд. Скорей всего, они с Джоанной в любую минуту ввалятся к тебе с пьяными шуточками и...

-- Они поехали домой.

-- Откуда ты знаешь?

-- От девицы, на которую они оставили детей. Мы с ней вели весьма приятную светскую беседу. Мы с ней закадычные друзья, черт подери. Нас водой не разольешь.

-- Ну, ладно. Ладно. Что из этого? Может, ты все-таки возьмешь себя в руки и успокоишься? -- сказал седовласый. -Наверно, они все прискачут с минуты на минуту. Можешь мне поверить. Ты же знаешь Леону. Уж не знаю, что это за чертовщина, но, когда они попадают в Нью-Йорк, всех их сразу одолевает это самое коннектикутское веселье, будь оно неладно. Ты же сам знаешь.

-- Да, да. Знаю. Знаю. А, ничего я не знаю.

-- Ну, конечно, знаешь. Попробуй представить себе, как было дело. Эти двое, наверно, просто силком затащили Джоанну...

-- Слушай. Ее сроду никому никуда не приходилось тащить силком. И не втирай мне очки, что ее кто-то там затащил.

-- Никто тебе очки не втирает, -- спокойно сказал седовласый.

-- Знаю, знаю! Извини. О черт, я с ума схожу. Нет, я правда тебя не разбудил? Честное слово?

-- Если б разбудил, я бы так и сказал, -- ответил седовласый. Он рассеянно выпустил руку женщины. -- Вот что, Артур. Может, послушаешься моего совета? -- Свободной рукой он взялся за провод под самой трубкой. -- Я тебе серьезно говорю. Хочешь выслушать дельный совет?

-- Д-да. Не знаю. А, черт, я тебе спать не даю. И почему я просто не перережу себе...

-- Послушай меня, -- сказал седовласый. -- Первым делом, это я тебе серьезно говорю, ложись в постель и отдохни. Опрокинь стаканчик чего-нибудь покрепче на сон грядущий, укройся...

-- Стаканчик? Ты что, шутишь? Да я, черт подери, за последние два часа, наверно, больше литра вылакал. Стаканчик! Я уже до того допился, что сил нет...

-- Ну ладно, ладно. Тогда ложись в постель, -- сказал седовласый. -- И отдохни, слышишь? Подумай, ну что толку вот так сидеть и мучиться?

-- Да, да, понимаю. Я бы и не волновался, ей-богу, но ведь ей нельзя доверять! Вот клянусь тебе. Клянусь, ей ни на волос нельзя доверять. Только отвернешься, и... А-а, что говорить... Проклятье, я сума схожу.

-- Ладно. Не думай об этом. Не думай. Может ты сделать мне такое одолжение? -- сказал седовласый. -- Попробуй-ка выкинуть все это из головы. Похоже, ты... честное слово, по-моему, ты делаешь из мух и...

-- А знаешь, чем я занимаюсь? Знаешь, чем я занимаюсь?! Мне очень совестно, но сказать тебе, чем я, черт подери, занимаюсь каждый вечер, когда прихожу домой? Сказать?

-- Артур, послушай, все это не...

-- Нет, погоди. Вот я тебе сейчас скажу, будь оно все проклято. Мне просто приходится держать себя за шиворот, чтоб не заглянуть в каждый стенной шкаф, сколько их есть в квартире -- клянусь! Каждый вечер, когда я прихожу домой, я так и жду, что по углам прячется целая орава сукиных сынов. Какие-нибудь лифтеры! Рассыльные! Полицейские!..

-- Ну, ладно. Ладно, Артур. Попробуй немного успокоиться, -- сказал седовласый. Он бросил быстрый взгляд направо: там на краю пепельницы лежала сигарета, которую закурили раньше, до телефонного звонка. Впрочем, она уже погасла, и он не соблазнился ею. -- Прежде всего, -- продолжал он в трубку, -- я тебе сто раз говорил, Артур: вот тут-то ты и совершаешь самую большую ошибку. Ты понимаешь, что делаешь? Сказать тебе? Ты как нарочно -- я серьезно говорю, -- ты просто как нарочно себя растравляешь. В сущности, ты сам внушаешь Джоанне... -- Он оборвал себя на полуслове. -- Твое счастье, что она молодец девочка. Серьезно тебе говорю. А по-твоему, у нее так мало вкуса, да и ума, если уж на то пошло...

-- Ума! Да ты шутишь? Какой там у нее, к черту, ум! Она просто животное!

Седовласый раздул ноздри, словно ему вдруг не хватило воздуха.

-- Все мы животные, -- сказал он. -- По самой сути все мы -- животные.

-- Черта с два. Никакое я не животное. Я, может быть, болван, бестолочь, гнусное порождение двадцатого века, но я не животное. Ты мне этого не говори. Я не животное.

-- Послушай, Артур. Так мы ни до чего не...

-- Ума захотел. Господи, знал бы ты, до чего это смешно. Она-то воображает, будто она ужасная интеллектуалка. Вот где смех, вот где комедия. Читает в газете театральные новости и смотрит телевизор, покуда глаза на лоб не полезут, значит, интеллектуалка. Знаешь, кто у меня жена? Нет, ты хочешь знать, кто такая моя жена? Величайшая артистка, писательница, психоаналитик и вообще величайший гений во всем Нью-Йорке, только еще не проявившийся, не открытый и не признанный. А ты и не знал? О черт, до чего смешно, прямо охота перерезать себе глотку. Мадам Бовари, вольнослушательница курсов при Колумбийском университете. Мадам...