Уильям Тревор - Мистер МакНамара Страница 3

Не помню сколько прошло времени - год или полтора, прежде чем я начал задумываться о том, каким был отец. Неужели ему тоже, спрашивал я себя, тяжело давались науки? Неужели какой-нибудь человек с трубкой так же презрительно отзывался о его способностях к языкам? Неужели его, как и меня, приводили в ужас задачи по алгебре? Ты разберешься в этих цифрах, как заведенный твердил я себе, ты должен в них разобраться, если хочешь заниматься зернохранилищем и мельницей.

А он понимал математику?

Я спрашивал у матери. Но она терялась и говорила, что ей кажется, хотя она и не может сказать наверняка, что отец был не особенно хорошим математиком. Когда я спрашивал снова, она смеялась и говорила, что надо стараться.

Но чем сильнее я пытался сосредоточиться на цифрах, чем чаще думал о месте, которое собирался занять, тем сильнее меня мучило любопытство, каким же все-таки был мой отец. Когда я приезжал на каникулы, мы с матерью по-прежнему ходили гулять через сад по полю, начинавшемуся прямо за оградой, и дальше к реке, что текла в Каррансбридж. Но мать все меньше и меньше рассказывала об отце, потому что все уже было сказано, а повторять не хотелось. Я ясно представлял себе огромную площадь в Венеции, собор и уличных музыкантов рядом с кафе. Я представлял себе сотни других сцен, которые она вспоминала, их встречи до женитьбы и после. Мы гуляли теперь молча, или я говорил сам, описывая ей дорогу в противоположный конец страны, запах школьных коридоров, малорослого директора, требовавшего, чтобы мы обязательно ели высококалорийную пищу. Школа была мрачной: я рассказывал ей, как в заплеванном сарае, выстроенном специально для этих целей, мы курили американские сигареты, как входили во вкус дурацких выходок, единственной целью которых было сломать монотонность школьного существования. Там был воспитатель по имени мистер Дингл, который взял моду выспрашивать у новеньких, какого цвета ночные рубашки у их матерей. Это происходило обычно в столовой, обитой дубовыми панелями и пахнущей горелым маслом - из-за копоти, годами осаждавшейся на потолке. Мистер Дингл усаживался за стол самых младших и жадно впивался глазами то в одного мальчика, то в другого, пока они не выкладывали ему пищу для его новых фантазий. Когда приезжали родители, он пристально рассматривал сквозь сигаретный дым блузки и юбки матерей, мысленно наряжая их в ночные рубашки, подробно описанные сыновьями. Там был еще один воспитатель по прозвищу Липучка Ашен, о котором ходили сплетни, будто он питает особый интерес к пасущимся в окрестных горах овцам. И мальчик, которого все называли Иисусик-Хакет - после того, как он признался, что считает себя младшим сыном Бога. В столовой за специальным столом сидели настоятель, директор и дворецкий - гигантская, всегда одетая в черное фигура; еду им приносила служанка, про которую говорили, что она незаконная дочь дворецкого, и которую мы дразнили Спицей. Еще был Рыба Мэйор, который никогда не мылся, и Дылда, у которого болели ноги, и он безуспешно пытался их лечить слабой кислотой. Мать слушала внимательно, и я часто замечал в ее глазах тот же самый огонек, который загорался раньше, когда отец рассказывал за завтраком об отеле Флемминг и о мистере МакНамара.

- Как ты на него похож, - тихо сказала она однажды и улыбнулась.

Я представлял себя в кабинете отца на верхнем этаже Каррансбриджской мельницы, в крохотной комнатке, которую занимал сейчас человек, нанятый матерью, чтобы вести дела - мистер Майерс. Я ходил по дому и трогал вещи, когда-то принадлежавшие отцу, разглядывал его фотографии. С Фланнеганом и сестрами мы несколько раз запускали змея, которого он привез тогда из Дублина. Я без конца полировал маленького латунного дракона, которого через него подарил мне его приятель. "Это мальчику ко дню рождения", - эти слова я слышал в дымном баре отеля Флемминг, и видел, как рука мистера МакНамары медленно лезет в карман и достает оттуда дракона. Я был уверен, что рано или поздно разыщу отель Флемминг.

- Мой дядя, - сказал я как-то коротышке директору. - будет проездом в Дублине, сэр.

- Проездом? Как проездом? - директор говорил с деревенским акцентом и вдобавок немного в нос. - Что значит проездом? - к каждому слову он добавлял несколько лишних гласных.

- По дороге в Голуэй, сэр. Он служит в авиации, сэр. Я хотел бы встретиться с ним, сэр, потому что мой отец:

- Ах, да, да. Вернись к службе, пожалуйста.

Отель Флеминг - было написано в телефонной книге, - улица Уиллер, 21. Спускаясь на велосипеде с гор, я представления не имел, что буду там делать.

Это было узкое четырехэтажное здание, ничем не выделявшееся среди других, с невзрачным серым фасадом. Белые оконные рамы требовали краски, стеклянный портик казался очень грязным. И на этом пыльном стекле красовалась надпись Отель Флеминг, нарисованная белыми эмалевыми буквами прямо по стеклу. Я два раза проехал мимо отеля, заглядывая в дверной проем и в окна - их было двенадцать, по четыре в каждом ряду, и чем выше, тем они становились меньше. Из дверей никто не выходил. Я поставил велосипед у поребрика недалеко от отеля, напротив бакалейной лавки. В витрине лавки были разложены груши. Я вошел и купил себе одну.

Я покатил велосипед в сторону от лавки и, когда улица закончилась, вышел к набережной канала. Медленно доел грушу, стащил с головы красно-зеленую школьную фуражку и так же медленно покатил велосипед обратно к отелю Флеминг. Я толчком открыл дверь и на короткое мгновение услышал голос отца, описывающий дымный холл с низким потолком, камин с горящими углями, высокую стойку дежурного с раскрытой регистрационной книгой, медный колокольчик рядом. В холле были расставлены коричневые кожаные кресла, и такая же обитая кожей скамья тянулась вдоль стены.

Газовые лампы горели вполнакала, и хотя было еще только четыре часа, холл показался мне темным. Было пусто и тихо. Тикали высокие напольные часы, иногда потрескивал огонь. Пахло каким-то супом. Это был самый красивый и уютный холл из всех, которые я когда-либо видел.

За холлом сквозь проем в стене я заметил еще один камин. Там был бар, где они встречались, и где, я надеялся, должен был сидеть сейчас мистер МакНамара. Я представил, как отец проходит сквозь этот холл, и пересек его сам. Бар был похож на холл, с такими же кожаными креслами, кожаной скамьей, газовыми лампами и низким потолком. На двух окнах висели сетчатые шторы, а одну из стен отгораживала стойка с расставленными бутылками и высокими стульями с кожаными сиденьями. Около камина сидела женщина и потягивала из небольшого стакана оранжевого цвета напиток. За стойкой мужчина в белом пиджаке читал "Независимую Ирландию"

Я остановился в проеме, отгораживавшем бар от холла. Я был слишком молод. Я не имел права входить в бар, и не знал, что делать и говорить. Я не знал что заказывать. Я не знал, насколько по-детски выгляжу в этом бледном свете газовых ламп.

Я шагнул к стойке. Мужчина не поднял глаз от газеты. Смитвик Эль, было написано на одной из бутылочных этикеток: ладно, я закажу Смитвик Эль. Я хотел лишь одного - чтобы меня не выгнали, чтобы дали посидеть с пивом и подумать об отце.

Мистер МакНамара придет - не сегодня, так в другой раз. Фрэнсис была права:

нужно было ему написать. Я сам должен был написать и поблагодарить отцовского друга за подарок.

- Добрый вечер, - сказал бармен.

- Смитвик, пожалуйста, - сказал я как можно более равнодушным тоном. Не представляя, сколько может стоить эль, я положил на стойку десять шиллингов.

- Добавить лимон, сэр?

- Лимон? Ох, да. Да, пожалуйста. Большое спасибо.

- Сегодня ветреный день, - сказал бармен.

Я взял стакан, сдачу и сел подальше от женщины. Я устроился так, чтобы видеть одновременно стойку и вход в бар, так чтобы не пропустить мистера МакНамару. Мне нужно было уйти в шесть, если я хотел вернуться до начала службы.

Я допил пиво. Достал из кармана конверт и стал рисовать на обратной стороне маленькие картинки из Библии, как нас когда-то учила мисс Шейл. Потом отнес стакан к стойке и попросил еще Смитвика. У бармена было бледное нездоровое лицо, очки в проволочной оправе и очень тонкая шея.

- Вы любите самое лучшее, разве нет? - сказал он дурашливым тоном, явно кому-то подражая. - Птичье молоко, - сказал он тем же голосом. - И птичье желе-люкс. - Отец в разговорах иногда вспоминал этого бармена: у него была привычка повторять услышанную по радио рекламу. - Вы любите самое лучшее, разве нет? - проговорил он опять, подталкивая ко мне стакан с пивом. Женщина у огня издала короткий звук, похожий на одобрительный смешок. Я вежливо улыбнулся.

Вернувшись на прежнее место, я обнаружил, что женщина смотрит прямо на меня. Я подумал, что, наверное, она проститутка, иначе что бы ей делать одной в баре.

Мальчик по имени Йитс говорил, что проституток лучше всего искать на вокзалах или на набережных. Но, разумеется, ничего не мешало одной из них зайти в бар.