Дневник натурщицы - Френца Цёлльнер Страница 3

Я позвонила в его дверь и обрадовалась, услышав разговор – значит, мы не будем одни. Дверь мне отворил какой-то господин, которого я еще не знала; он был не очень красив, но выглядел веселым. Он сказал: «чёрт возьми, дитя мое, кто вы такая?» В это время в переднюю вышел художник, которому принадлежала мастерская; он пришел в некоторое замешательство. Незнакомый господин сказал тогда: «ага!! я вероятно, мешаю, гм, гм!» Тогда я сказала: «нет, вы нисколько не мешаете, тем более сейчас придет и моя мать» – Вы мне сегодня не нужны, вы можете идти», – сказал художник.

Тогда другой говорит: «а, так вы натурщица? зайдите на минуту в мастерскую»; «ты позволишь? – обратился он к художнику, – я должен посмотреть». В мастерской он сказал: «ну-ка, дитя мое, разденьтесь!».

Я посмотрела на него, чтобы убедиться, действительно ли он художник; я давно заметила, что у художников особая манера смотреть на других людей: они как будто обрисовывают глазами все, что видят. Когда же на меня пялят глаза приказчики, то в их глазах всегда видна похоть.

Он заметил мой взгляд, рассмеялся и сказал: «Детка, тебе хочется знать, художник ли я?» – Я ответила: «мне кажется, что вы, действительно, художник».

«Да еще какой», – сказал первый художник, который, очевидно, был очень рад, что между нами не произошло ссоры.

Я разделась и встала на подиум, и стала, как всегда, принимать разные позы, чтобы он увидел, что я знаю все тонкости мастерства. Затем он сказал: «хорошо, дитя мое, оденьтесь»; «и это ты отсылаешь обратно?» – обратился он к первому. Тот снова смешался, а некрасивый посмотрел на него как-то сбоку. Затем он сказал мне, что ему нужно сделать надгробный памятник для молодой умершей девушки, и он хочет вылепить фигуру, которая возносилась бы к небу как юная душа: «но при виде толстых женщин, позирующих мне, – пропадает всякая мысль о полете. Теперь я знаю, как это сделать».

Когда я снова оделась, он сказал художнику: «должен ли ты ей что-нибудь? Если да, то уплати ей сейчас, потому что в ближайшее время ты ее не увидишь».

Теперь настал момент отмщения; художник немного нервным голосом спросил: «сколько времени вы, собственно говоря, были у меня?» Я этого не помнила, но он должен был быть наказанным, и я сказала, что пять часов. Он ужасно комично посмотрел на меня и с кисло-сладким выражением лица заплатил мне пять марок.

После этого я пошла вместе со скульптором в его мастерскую. По дороге он как бы невзначай спросил: «тот парень вздумал вчера позволить себе лишнего, да?» Я ничего не ответила, и он прибавил: «прости, но ты не выглядишь святой». При этом он с веселым выражением лица посмотрел на меня и сказал: «впрочем, уверен, ты будешь молодцом».

В его мастерской, расположенной в саду, я увидела много очень красивых работ, страшно много гипсовых эскизов, и среди них глиняную модель надгробного памятника с летящей девушкой. Пока что сложно было сказать, что из него выйдет – глиняный эскиз был настолько грязен, что ничего толком не было видно.

В тот день он не хотел больше работать; ему нужно было написать письмо, которое затем должно было быть переведено на итальянский язык, так как в Италии должен был быть приготовлен мрамор, из которого он хотел высечь памятник. Он подарил мне 20 пфеннигов на конку и с завтрашнего дня ангажировал меня сразу на 2 месяца. Он не позволил мне брать работу на послеобеденное время, а велел гулять, чтобы быть свежей в утренние часы, или читать, для того, чтобы исправить мой немецкий язык. Он дал мне с собой прекрасные книги и велел читать их вслух, чтобы я слышала литературную немецкую речь. Я отправилась домой радостная и веселая; ведь одно дело каждый день раздеваться перед другими и ничего не получать за это; и совсем другое – быть ангажированной сразу на 2 месяца, – это здорово! Мать также радовалась; она была у художника, и мы получили пирожное к кофе и горячий ужин.

20 сентября

Вчера он уехал в Италию, это продолжалось гораздо дольше чем два месяца. Чудесное это было время для меня. Правда я многое вытерпела с этим неподвижным стоянием, и положением тела, которое должно было казаться, как бы летящим. Было нелегко, кроме того, по утрам он был в ужасном настроении и отпускал такие ругательства и проклятия, что окна мастерской тускнели, как он сам говорил. Но во время пауз, или, когда ему не хотелось работать – было просто восхитительно. Он добрый и веселый, и ни капельки не влюблен в меня, так что лучшего я не могла бы и желать. До его возвращения, я снова должна бегать в поисках работы. Но он написал мне адреса некоторых своих коллег, к которым я должна зайти с рекомендацией от него, он обещал, что они дадут мне работу, которой я буду довольна.

29 декабря

К Рождеству я получила из Флоренции маленькую брошку из разноцветных камней. Собственно говоря, за три месяца, это было первым толчком к тому, чтобы я снова села писать свой дневник. Пятидесяти пфеннинговая тетрадь почти закончилась, и я должна купить себе новую. Для этого нужно, чтобы мне подарили пятьдесят пфеннингов сверх оговоренного заработка, потому что мать отнимает все, что есть у меня в кошельке. Недавно она даже побила меня, так как один господин написал ей, что я слишком много верчусь на месте, и он не сможет больше приглашать меня, если я не буду сидеть спокойнее. Но тут я заявила, матери, что тогда я пойду к директору школы и расскажу ему, что в истории с раздражением слепой кишки нет ни слова правды и что на самом деле я позирую художникам. Больше бить она меня не стала, так как без моих денег ей не свести концов с концами.

За это время я познакомилась со многими художниками, во-первых, с теми, к которым меня послал скульптор, а затем с теми, к которым в свою очередь меня послали эти последние. Не всем художникам, очевидно, живется хорошо: так как никогда больше никто не ангажировал меня сразу на два месяца, а всегда лишь на пару часов. Многие из них