Герман Кестен - Казанова Страница 30

Сильвия пригласила Казанову ежедневно обедать в ее доме. Там он встретил Лелио и Фламинию, которые относились к нему свысока и порицали его произношение итальянских гласных. Когда он доказал их неправоту с помощью рифмы Ариосто, они стали всюду называть его мошенником, что делает честь их острому взгляду.

Там он встретил Карлино Бертинацци, арлекина, с которым мать Казановы когда-то проезжала из Санкт-Петербурга через Падую, где Казанова с ним виделся, хотя Джакомо был тогда еще ребенком.

Он встретил Панталоне Веронезе, богатейшего итальянского комедианта, который был автором тридцати семи пьес и отцом двух знаменитых актрис Коралины и Камиллы. Когда Жан Жак Руссо был в Венеции секретарем французского посла, то с помощью государственных инквизиторов он в 1744 году привез нарушившего договоренность Веронезе в Париж, чем хвалился позднее во втором томе своей "Исповеди". Незадолго до смерти Казанова вспоминал комические проделки Карлино, любимца Парижа, в рукописи под заголовком: "Леонарду Спетлажу, доктору прав Геттингенского университета, от Жака Казановы, доктора прав Падуанского университета, 1797."

Казанова был в восхищении от обоих дочерей Веронезе. Он нашел Коралину красивее, Камиллу жизнерадостнее. У обоих любовниками были принцы. Казанова, "человек незначительный", как он себя называет, временами, когда Коралина мечтала в задумчивости, ухаживал за нею; когда появлялся любовник, он уходил. Но иногда его просили остаться, чтобы прогнать скуку парочки.

Уже в свой первый день в Париже Казанова посетил Пале-Ройяль, где графини и жрицы радости, карманные воры и литераторы прогуливались, завтракали и читали газеты. Аббат за соседним столиком, который заговорил с ним и назвал ему каждую девушку, представил молодого человека, которого назвал знатоком итальянской литературы. Казанова обратился к нему по-итальянски, он отвечал остроумно, но на итальянском языке времен Бокаччо. Через четверть часа они были друзьями. Он был поэт. "Я тоже был им", признается Казанова. Он горел любопытством об итальянской, Казанова - о французской литературе. Они обменялись адресами.

Это был Клод-Пьер Пату, адвокат Парижского парламента, родившийся в Париже в 1729 году. Он владел домом в Пассу, писал комедии, переводил английские пьесы и умер в тридцать лет в поездке в Италию. Казанова считал, что Пату со временем стал бы вторым Вольтером. Когда Казанова познакомился с ним, Пату еще ничего не опубликовал.

В четырех главах о своем первом пребывании в Париже Казанова рисует связную картину нравов. Он был восхищен всей страной, даже скорее всей изображаемой эпохой, которая ко времени Французской революции, когда он писал свои мемуары, была уже страшно далеко позади. Казанова изображает все, от своего наемного слуги, который был столь остроумен, что Казанова дал ему имя Эспри, до Людовика XV. Он изучает характер французов, в особенности парижан, всех сословий и классов. Его эротические приключения служат лишь фоном его истории.

У Сильвии он также встретил Кребийона-старшего, конкурента Вольтера и бывшего любимца мадам Ментенон. С восьми лет, признался Казанова, он был вдохновлен им и желал с ним познакомиться, при этом он декламировал свои итальянские переводы белыми стихами прекраснейших тирад из "Зенобии" и "Радамиста". Сильвия радовалась удовольствию Кребийона. Семидесятишестилетний автор владел итальянским, как французским, и читал те же стихи в подлиннике. Это было сцена достойная дома, полного актеров. Кребийон называл переводы Казановы лучшими, чем оригинал, но его французский язык - переодетым итальянским, и предложил ему изучать с ним французский, за что хотел плату, как учитель. Казанова согласился переводить с ним итальянских поэтов.

Кребийон был колоссом шести футов ростом, "на три дюйма выше" Казановы и весом соответствовал росту. Хотя из-за своего остроумия он ценился в любом обществе, Кребийон выходил редко и не принимал посетителей. Он всегда держал трубку во рту и играл со своими двадцатью кошками. У него были кухарка, слуга и старая домоправительница, державшая в руках его деньги и не дававшая ему отчетов. Он выглядел, как кот или лев. Он был королевским цензором, что доставляло ему удовольствие, говорил он Казанове. Домоправительница читала ему вслух выбранные сочинения и подчеркивала места, где она выдела необходимость в цензуре. Часто они были различного мнения и начинали длинные горячие диспуты. Казанова однажды слышал, как домоправительница отослала автора: "Приходите на следующей неделе, у нас еще не было времени выправить вашу рукопись!" Целый год Казанова трижды в неделю ходил к Кребийону. Но он так и не смог избавиться от итальянизмов. Он показал Кребийону свои стихи, которые тот хвалил, но называл мертвыми. Кребийон много рассказывал о Людовике XIV, говорил о своих драмах и обвинял Вольтера в плагиате.

Казанова увидел во Французском Театре пьесы Мольера; сколько бы он их не смотрел потом, ему казалось, что он видит их впервые. Он легко сходился с молодыми актрисами. Он ходил с Пату во французскую оперу за сорок су (два ливра!, говорит Гугитц) в партер, где можно было постоять в высшем обществе. Он видел Дюпре, учителя великого танцора Вестриса, и знаменитую Камарго, которая танцуя не надевала панталон (о чем со многими деталями писал знаменитый театральный критик Гримм. Также и суровый Гугитц считает это, вообще говоря, возможным, по крайней мере в начале своей карьеры она танцевала без них).

Манеру дирижеров Казанова нашел просто отвратительной. Они "как бешеные" стучали палочками налево и направо, как будто заставляя звучать все инструменты силой только своих рук. Позднее в Венеции Гете тоже порицал дирижерскую палочку, которую к тому времени итальянские дирижеры переняли у французских.

Казанова восхищался также тишиной французов во время музыки. В Италии публика затихает только когда выходят танцоры, словно она смотрит ушами, а слушает глазами.

Когда двор выехал в Фонтенбло, Казанова поехал с ними как гость Сильвии, которая снимала там дом. (Казанова повторяет в воспоминаниях некоторые описания этого события, которые он уже давал в сообщении "Il Duello ovvero saggio della vita di Giacomo Casanova Veneziano") Все иностранные послы и театр следовали за двором. В эти шесть недель осени Фонтенбло выглядел ярче Версаля. Там Казанова изучил двор и познакомился с иностранными послами, среди них с венецианским посланником Морозини.

Казанова имел право сопровождать венецианского посланника в оперу. Он сидел на паркете прямо напротив ложи мадам Помпадур, не зная, кто она. Красивой дочери пекаря, Жанне-Антуанетте Пуассон, маркизе де Помпадур, было тогда двадцать восемь лет. (Казанова чрезмерно хвалил ее в своем сочинении "Confutazione ...".)

В первой сцене вышел знаменитый Ле Мауре и начал с такого сильного и неожиданного крика, что Казанова засмеялся. Кавалер с голубой орденской лентой сидевший рядом с Помпадур сухо спросил, их какой страны он приехал. Казанова ответил в том же тоне: "Из Венеции."

"Я был там и очень смеялся над речетативом ваших опер."

"Я думаю, месье, и даже уверен, что там не было людей, которые препятствовали вашему смеху."

Этот дерзкий ответ заставил рассмеяться Помпадур. Она спросила, в самом ли деле он приехал оттуда снизу?

"De la-bas, Madam?" (Откуда, мадам?)

"Из Венеции!"

"Венеция, мадам, лежит не там внизу, а там вверху..."

Этот ответ показался еще остроумнее. Вся ложа заспорила, лежит ли Венеция вверху или внизу. Нашли, что он прав. Так как у Казановы был насморк, тот же господин - это был маршал Ришелье, чего Казанова не знал, спросил, хорошо ли закрыто его окно. Казанова возразил, что его окна утеплены; все в ложе засмеялись и он тотчас понял, что имел в виду calfeutre, а из-за насморка произнес calfoutre. (cal foutre - замазаны калом).

Через полчаса дюк де Ришелье спросил его, какая из актрис по его мнению красивее?

Казанова указал.

"Но у нее некрасивые ноги!"

"Это ничего не значит, месье; кроме того, когда я пытаюсь проверить красоту женщины, то ноги - первое, что я отбрасываю в стороны."

Тут герцог спросил посланника Морозини, кто этот остроумный господин в его свите. Морозини представил Казанову герцогу.

Казанова познакомился также с лордмаршалом Шотландии Кейтом, послом короля Пруссии.

Казанова видел Людовика и королевскую семью, причем восхищается обнаженной грудью принцесс. В галерее он увидел короля, опиравшегося рукой на плечо министра д'Ардансона. В другом зале он увидел дюжину придворных и вошел. Стол для двенадцати персон был накрыт на одну. На это место села королева Франции, Мария Лещинская, дочь польского короля Станислава. Она была без румян, просто одета, носила высокую шляпу, выглядела старой и благочестивой. Две монахини поставили перед ней тарелку с маслом, двенадцать кавалеров стояли в почтительном молчании полукругом в десяти шагах от ее стола. Казанова остался среди них.