Даниэль Друскат - Гельмут Заковский Страница 30

Девочка открыла рот, собираясь возразить против странных Анниных речей, но тут в комнату с подносом в руках вошла фройляйн Ида. Одета она была в цветастое летнее платье с рюшками, в седых волосах — шелковая ленточка. Анна неодобрительно скривилась.

— Какая прелесть, что ты к нам зашла, — защебетала Ида, звеня посудой и гремя приборами. Она накрыла на стол, поставила колбасу, хлеб, масло, налила в тонюсенькие чашечки кофе, и о себе тоже не забыла. В левой руке она держала блюдце, а правой изящно поднесла ко рту чашку, но пить не стала, сперва по обыкновению завела разговор.

— Жарко, не правда ли? Сама по себе жара — это неплохо. Хотя на улице пыльно, — сообщила она, а потом очень серьезно добавила: — Зато дороги сухие, а это опять же хорошо, не так ли?

Анна закатила глаза к потолку и снова потупилась, потом склонила голову на плечо и искоса посмотрела на сестру:

— Вот рассказываю, как ее отец пришел в Хорбек, в сорок четвертом, помнишь?

— Ах, это очаровательно, — воскликнула фройляйн Ида, хотя вид у нее при этом был несколько сконфуженный.

В сорок пятом в Хорбеке много чего происходило, говорить об этом никто не любил, всем забыть хотелось — и младшая Прайбиш тоже не была исключением. Ида неотрывно глядела на девочку и думала: «Ребенок-то все больше становится похож на мать, та ведь частенько сиживала за этим столом, в сорок пятом и позже, тоже была нежная, худенькая, прямо как спичка, кожа да кости, ей-богу, тяжелая работа не по ней, но хорошенькая, как картинка... Ирена... она приехала с последним эшелоном «рабочей силы» с Востока, ни один хозяин на нее не позарился, тогда Анна взяла ее к себе... Кто знает, откуда она была родом, может, из Польши, может, нет, под конец они кого только ни хватали, прямо на улице, Ирена рассказывала. Она наверняка была из приличной семьи, во всяком случае, говорила по-немецки, хотя и с легким акцентом, позже он исчез, девочка была способная и не обижалась, что я не смела ее привечать, пока горничной в Хорбеке служила. Как-никак должность ответственная, а господин граф был то ли штурмбанфюрер СС, то ли штандартенфюрер, не помню уж, кто там главней, он потом в России погиб, госпоже графине очень траур шел... боже мой, Даниэль и Ирена, заброшенные, отринутые, нашли друг друга, но если б не я... ах, мне красивый мужчина так и не встретился, никогда...

В тот день, когда явились волынцы, Ирена крутилась возле замка, я своими глазами видела, как она сунула мальчишке-поляку рубашку, Анна ее сшила, а материя была краденая, за это полагалась смерть, мальчишку-поляка хотели повесить, но он сумел улизнуть. Ирена предупредила, я уверена, а Даниэль оказался замешанным в этой кошмарной истории, боже мой, бедный мальчуган, шестнадцать лет... госпожа графиня кричала, ломая руки: «Довольно, довольно!» — не то бы его до смерти запороли, и никто бы меня не поцеловал... Даниэль единственный мужчина, который целовал меня, хотя всего лишь в щеку...»

— Ах, это очаровательно, — сказала Ида, поставила чашку на стол и указательным пальцем осторожно смахнула с ресниц слезинку.

Аня внимательно посмотрела на старую деву.

— Отчего ты плачешь, Ида? Разве в тот день произошло что-нибудь особенное?

— Что там могло произойти? — Анна не дала сестре и рта раскрыть. — Обычное дело в те времена, беженцы в Хорбеке, ну и что? Беженцы сгрудились во дворе замка, как назло именно там. Люди выкарабкались из телег, сразу неразбериха. Тогда ведь не то что нынче в кооперативе — на дворе чтоб ни соломинки не валялось, ценили немецкий порядок и дисциплину. А тут, будто цыгане в церковь ввалились, — крик, сутолока; бабы подхватили орущих ребятишек, начали протягивать их графине и попрошайничать, да не просто нахально, а отчаянно и с ненавистью, они требовали хоть немного молока и хлеба...

Представляешь, спустя сто лет опять к своим пришли, к немцам, вернулись домой в рейх и никому не нужны. Так и стоят у меня перед глазами, точно все это было вчера.

«Странно, — думала Анна, — притащились с края света, и парень с ними. Так он пересек мой путь и путь Ирены. Случай, не больше, но он определил судьбу Ирены, да и мою тоже, мою тоже. Кто в тот день мог предположить, что еще случится».

Она опять увидела себя на лестнице... Ирену искала, та побежала сюда, в замок, с этой жалкой рубашкой, и скоро из-за клочка бязи повисла на волоске человеческая жизнь. В спешке она не нашла девушку, да и боялась привлечь к себе внимание, ведь чуть поодаль, за спиной у графини и у этой свиньи управляющего, выстроились эсэсовцы — мундиры в обтяжку, блестящие сапоги. Теперь Анна разглядела бородатого мужчину — старшину беженцев, он растолкал баб, подошел к графине, низко поклонился, почти коснувшись рукой земли, и попросил приюта, хоть на одну ночь, провизии — ради бога! — все запасы съедены.

Графиня сошла с крыльца прямо в толпу, превозмогая себя, погладила по головке замурзанного ребенка, от него, казалось, остались одни глаза, огромные глазищи на изголодавшемся личике. Она обещала еду, посулила даже молока для детей, при условии — тут ее голос зазвучал громко и повелительно — что двор замка немедленно будет очищен. Жилье она, как ни прискорбно, предоставить никак не может — жест сожаления (ах, бедняжки!) и печальные морщинки на лице мадонны. В доме военные, деревня переполнена, польский лагерь возле парка — все это не позволяет им остаться здесь. Недовольство, ропот, даже проклятия среди беженцев; и вновь, перекрывая шум, звонкий, привыкший повелевать голос — графиня была дочерью генерала: на ночь они могут спокойно расположиться в парке, но наутро должны уйти. «Ортсбауэрнфюрера ко мне!» — «Слушаюсь, госпожа графиня». — «Крюгер, распорядитесь накормить лошадей!» Потом управляющему: «За дело, господин управляющий!»

Чуть в стороне от толпы волынцев стоял бледный чернявый парнишка в изношенном комбинезоне, держа под уздцы красавца коня, благородных кровей — это графиня оценила сразу. Подойдя поближе, она ласково потрепала беспокойного коня, окинула его взглядом знатока и наконец спросила, не продается ли животное.

Даниэль Друскат — так звали парнишку — отрицательно помотал головой. Лошадь — его единственное достояние, он сам