Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард Страница 33

День за днем вокруг нас простиралось бушующее море, и судно упорно боролось со встречным ветром. Первые дни мне тоже приходилось бороться с подкатывавшими к горлу волнами отвратительной тошноты. Тут все дело в силе воли, убеждала я себя, а моя воля не допускает каких-либо уступок морю, в особенности после того, как одна пухленькая крашеная блондинка поставила свое кресло еще ближе, чем я, к мостику и явно пыталась перехватить красивого офицера, когда он спускался оттуда. Но я, ликуя, увидела, что с ней рядом он так и не сел, а подошел ко мне.

Я всячески старалась быть веселой и очаровательной. От него не укрылись мои усилия. Он посмеивался и дразнил меня — мол, Дочь Урагана, а скисла от первого крепкого ветра. Но узнав, что я ничего не ем, всерьез забеспокоился и взял с меня обещание проглотить то, что он пришлет мне на палубу, даже если часть еды угодит прямым ходом за борт.

Послушавшись его совета, я поела немного, и меня не стошнило. Вскоре я совсем свыклась с качкой и еще до прибытия в Сидней была в состоянии прогуливаться по палубе рядом со своим опекуном.

Между нами не было влюбленности и даже намека на флирт. Я не умела флиртовать. Просто у Джона Джослина добрый характер, и к тому же мы интересны друг другу — так я объясняла себе нашу дружбу, хотя глаза его цвета морской воды порой блестели и улыбались как-то совсем особенно. Мне не приходило в голову, что кто-нибудь из нас может придать этому особое значение. Когда мы прощались, он сказал, что надеется как-нибудь еще увидеться со мной.

Сбегая по сходням с чемоданом в руках, я, к своему удивлению, заметила среди встречающих одного своего знакомого из Мельбурна. Я очень ему обрадовалась, потому что впервые попала в Сидней и не знала, куда пойти, где лучше остановиться на те несколько дней, пока я буду в городе. Правда, это меня не пугало. Я чувствовала себя как птица, впервые расправляющая крылья; я думала снять комнату в гостинице неподалеку от вокзала и осмотреть исторические места города, а потом уж ехать домой.

Но у моего мельбурнского знакомого были иные планы. Первым делом он взял у меня чемодан, кликнул кэб и посоветовал остановиться в «Метрополе», тихом и очень приличном отеле рядом с небольшим парком на одной из оживленных улиц в центре города. Сам он жил где-то поблизости. Он объяснил, что о моем приезде из Новой Зеландии узнал от моих родных и, приехав в Сидней по делам, решил, что может оказаться мне полезным, поскольку неплохо знает город.

Я призналась, что в Сиднее у меня знакомых нет; правда, мама просила меня позвонить старой своей подруге, муж которой заведовал сумасшедшим домом.

— Я буду вашим Preux chevalier[12] и покажу вам Сидней, — сказал мой знакомый.

На ближайшие несколько дней я позабыла и про мамину подругу, и про сумасшедший дом.

Прежде мы с моим Preux chevalier не слишком близко знали друг друга. Он интересовался моими литературными опытами и давал мне кое-что читать. И еще он был одним из немногих, с кем я могла практиковаться во французском языке. К тому же он был женат и имел дочь моих лет — именно оттого, заключила я, он и относился ко мне так предупредительно.

Все время, пока я жила в Сиднее, он был на редкость любезным и приятным рыцарем. Каждый вечер он водил меня обедать, а потом в театр, на концерт или на прогулку в порт. Днем мы бродили по городу или совершали прогулки по изумительно живописным его окрестностям. Он рассказывал мне о первых днях освоения страны, показал Пинчгут, каменную крепость на одном из островов посреди гавани, построенную в 1857 году. Мы любовались изяществом и благородными линиями построек, выполненных по проектам архитектора-заключенного Гринвея, ходили в Художественную галерею и Публичную библиотеку, подолгу сидели при лунном свете в порту близ Манли, следя за разноцветными огоньками судов, бесшумно сновавших взад-вперед, и лучом прожектора с мыса, скользившим по темным водам залива.

Вероятно, мы были на редкость странной парой. Он, светский человек, элегантный, уверенный в себе, привыкший к всеобщему вниманию, и рядом я, в летнем, сшитом своими руками платьице и обвисшей шляпке с голубой лентой или в простеньком вечернем туалете из белого шифона по крайней мере трехлетней давности. В то время наряды меня не интересовали, но все же я чувствовала себя довольно безвкусно одетой, и мне было неловко в обществе этого Preux chevalier. Правда, сам он, казалось, не замечал этого. Он вел себя со мной так, словно я была не зеленой, малоинтересной девицей, а привлекательной, умной молодой женщиной, сопровождать которую доставляло ему истинное удовольствие.

Очарованная городом и польщенная серьезностью, с которой этот человек беседовал со мной, я все эти дни словно плыла по течению. Заядлый атеист, восстающий против всяких предрассудков, он пробудил во мне интерес к политике, к международным проблемам войны и мира, к положению женщин, заражая меня всеобъемлющим гуманизмом и страстной верой в Австралию, ее прогресс и ее будущее, когда она станет могучей, независимой державой. Политика, история, поэзия — обо всем этом он со мной беседовал, высказывая остроумные наблюдения и забавляя меня комичными историями о политических деятелях и писателях, с которыми был знаком. Я внимала ему с благоговейным удивлением. А тут еще и цветы, экипажи, в которых мы ездили в театры и концерты, обеды и ужины в модных ресторанах, струнные оркестры, игравшие на прогулочных судах по вечерам. Это была совершенно ошеломляющая, сказочная жизнь.

Однажды, когда мы сидели на скамейке в парке, пожилая женщина рядом со мной заметила: «Не доверяйте ему, дорогуша. Все мужчины — лукавые обманщики».

— Именно это я только что говорил моей юной приятельнице, мадам, — отвечал мой Preux chevalier, приподнимая шляпу.

— Скажите, а вы не считаете меня обманщиком? — спросил он потом, когда мы прогуливались по набережной, близ «скамьи миссис Маккуэри».

Я ответила:

— Нет. Я не поддалась бы обману, будь это так, но не скрою, мне странно, что вы уделяете мне столько внимания.

— Ничего странного тут нет, — холодно сказал он. — Есть бесконечное множество оттенков в отношениях