Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг Страница 33

ее спутники последовали ее примеру в некотором отдалении от нее. Вечернее солнце мягко светило в просветы между деревьями, его косые лучи проникали в часовню. Вокруг царила полная тишина, производившая тем большее впечатление, что издали, с ярмарки, доносились звуки музыки и веселья. Я не мог оторвать глаз от несчастной молящейся: перебирая четки, она шевелила губами, но молитвы произносила беззвучно. Возможно, что, благодаря этой сцене, мое воображение разыгралось. Когда она подняла к небу глаза, их выражение показалось мне поистине ангельским. Впрочем, я весьма чувствителен к женской красоте, а в этом смешении любви, благочестия и безумия заключалось нечто невыразимо трогательное и грустное.

Когда бедная девушка покидала часовню, в ее взгляде светились умиротворение и покой; мне сказали, что она теперь возвратится к себе и, по всей вероятности, на протяжении многих дней или даже недель будет весела и спокойна. Полагают, что в такие периоды надежда на свидание с возлюбленным становится ее навязчивой мыслью, тогда как близкое возвращение «темной стороны» ее разума – так подруги зовут ее меланхолию – проявляется в том, что она забывает свой ткацкий станок и кружева, напевая грустные песни и заливаясь слезами.

Она шла, как бы не замечая праздника, но улыбаясь и заговаривая со многими из толпы. Я следил за ней взглядом, пока она, опираясь на руку отца, спускалась по вьющейся петлями дороге в Гонфлер. «Небеса, – подумал я, – всегда имеют в запасе бальзам для пораженного ума и разбитого сердца, и со временем, быть может, этот сломанный цветок подымется опять и снова станет гордостью и радостью всей долины. Забвение окружающего, в котором пребывает бедная девушка, является, быть может, одним из покровов, благостно набрасываемых провидением на мысль, угнетаемую горем. Постепенно завеса, затемняющая ее разум, будет, может быть, снята, и это случится в тот день, когда она окажется в состоянии спокойно и твердо отнестись к несчастьям, в настоящее время волею милосердия сокрытым от ее глаз».

Примерно через год, на обратном пути из Парижа я свернул с большой руанской дороги, намереваясь с нова посетить наиболее запомнившиеся мне места Нижней Нормандии. Я проехал живописную область Пеи дʼОж и достиг Гонфлера уже к вечеру, предполагая на следующее утро отправиться в Гавр и там сесть на корабль, отплывающий в Англию. Не зная, чем заполнить оставшиеся часы, я поднялся на холм – тот самый, на котором стоит часовня Нотр-Дам-де-Грас, – чтобы насладиться открывающимся оттуда видом. Находясь там, я вспомнил о судьбе несчастной Аннеты Деларбр. Священник, поведавший мне ее грустную повесть, служил вечерню, и по окончании службы я подошел к нему и выслушал продолжение рассказа. Он сообщил, что вскоре после того, как я ее видел, в ее состоянии обнаружился резкий поворот к худшему, и ее силы начали убывать. Периоды жизнерадостности и бодрости сделались более краткими, наступали все реже и реже, сопровождались большим возбуждением. Она становилась печальней и молчаливей. Она похудела, побледнела и таяла на глазах; жизнь ее находилась в опасности. Всякое веселье вызывало в ней раздражение; только в присутствии матери своего дорогого Эжена она чувствовала себя спокойнее. Добрая женщина ухаживала за нею с терпением и ласкою и, стремясь разогнать чужое горе, наполовину забывала свое. Иногда, вглядываясь в ее бледное лицо, она начинала плакать, и Аннета, замечая ее слезы, заботливо осушала ее глаза и уговаривала не предаваться печали, так как Эжен скоро вернется. Как в былые дни, она напускала на себя деланную веселость и пела какую-то бодрую песенку; затем ею снова овладевали внезапно нахлынувшие воспоминания, она заливалась слезами, обнимала бедную женщину, молила не проклинать ее за то, что она сгубила Эжена.

Вдруг, к изумлению всех, пришло известие, что Эжен жив. Почти утопая, он, по счастью, ухватился за бревно, смытое с палубы корабля. Чувствуя, что силы его на исходе, он привязал себя к бревну, и носился по волнам целые сутки, после чего потерял сознание. Придя в себя, он узнал, что находится на борту корабля, направляющегося в один из индийских портов. Он был, однако, настолько слаб, что не мог самостоятельно двинуться с места. В продолжение всего путешествия его положение продолжало оставаться тяжелым. По прибытии в Индию, он испытал много превратностей; его переправляли с корабля на корабль, из одного лазарета в другой. Тем не менее, благодаря крепости своего сложения он перетерпел свалившиеся на него бедствия и теперь находился в дальнем порту, ожидая попутного судна, чтобы возвратиться домой.

Это известие было сообщено его матери со всеми необходимыми предосторожностями; тем не менее, неожиданно посетившая ее радость едва не отняла у ней жизнь.

Открыть эту новость Аннете было делом гораздо более сложным. Близкие оберегали ее покой и стремились не вмешиваться в ее душевную жизнь; рассудок ее находился в глубоком расстройстве, настроение подвержено резким переменам, причина безумия неустранима! Они не позволяли себе ни малейшего намека на ее горе, никогда не поддерживали разговора на эту тему даже в тех случаях, когда она сама заговаривала о ней; они старательно обходили эти вопросы молчанием, надеясь, что время изгладит воспоминания или, по крайней мере, лишит их мучительности и остроты. Теперь они оказались в затруднительном положении: каким способом сообщить Аннете, что Эжен жив, если внезапное возвращение счастья могло затянуть безумие навсегда или окончательно сломить ее надломленный организм? И все же они рискнули коснуться раны, которую до сих пор не решались затрагивать, ибо теперь в их распоряжении находился бальзам заживления. Они осторожно подводили беседу к тем темам, которых прежде тщательно избегали, и стремились вызвать в ней те настроения, которых раньше так опасались. Они обнаружили, что ее рассудок расстроен в гораздо большей степени, чем они полагали. Все ее мысли были спутаны и неустойчивы. Периоды бодрости и жизнерадостности, в последнее время более редкие, чем когда-либо, оказались в действительности не чем иным, как следствием тяжелого умственного расстройства. В эти периоды она забывала, что ее милый погиб, и без устали твердила о его возвращении. «Когда зима минет, – повторяла она, – деревья покроются почками и ласточка прилетит из заморской страны, он возвратится». Напротив, в период меланхолии она бывала печальной и удрученной; попытки напомнить ей ее собственные слова, сказанные в минуты просветления, и убедить, что Эжен, вправду, скоро вернется, оказывались напрасными. Она тихо плакала и, по-видимому, не понимала их слов. По временам она приходила в сильное возбуждение, винила себя в том, что отняла Эжена у матери и навлекла беду на ее седины. В ее уме умещалась лишь одна, всецело поглощавшая ее мысль, которую