Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза - Фицджеральд Френсис Скотт Страница 34

Когда после полудня зазвонил телефон, я, услышав, что меня вызывает Чикаго, подумал: ну вот, наконец, и Дэйзи. Однако в трубке прозвучал мужской голос, тонкий и далекий:

– Это Слэгл…

– Да?

Имя было мне незнакомо.

– Черт знает что, верно? Ты получил мою телеграмму?

– Никаких телеграмм я не получал.

– Молодой Парки попух, – затараторил он. – Взят при передаче облигаций. Они всего за пять минут до этого циркуляр из Нью-Йорка получили, там все номера были указаны. Представляешь, а? В нашем захолустье ни черта заранее не угадаешь…

– Алло! – прервал я его, перейдя на шепот. – Послушайте, это не мистер Гэтсби. Мистер Гэтсби мертв.

Долгая пауза, восклицание… резкий клекот, и связь прервалась.

Помнится, подписанная Генри К. Гэтцем телеграмма из Миннесоты пришла на третий день. В ней значилось только, что пославший ее немедленно выезжает и просит отложить похороны до его появления.

Это был отец Гэтсби, печальный старик, совершенно беспомощный, смятенный, прятавшийся под длинным дешевым пальто от теплого сентябрьского дня. Глаза его слезились от волнения, и когда я отобрал у него саквояж и зонт, он принялся подергивать себя за реденькую седую бородку так часто, что избавить его от пальто оказалось делом непростым. Опасаясь, что он того и гляди свалится с ног, я отвел его в музыкальную гостиную, усадил и попросил слугу принести для него какой-нибудь еды. Однако есть старик не стал, а молоко, стакан с которым он взял трясущейся рукой, расплескал.

– Я узнал обо всем из чикагской газеты, – сказал он. – Там все было. И сразу поехал.

– А я не знал, как вас найти.

Глаза его, ничего толком не видевшие, безостановочно обшаривали гостиную.

– Это дело рук сумасшедшего, – сказал старик. – Он наверняка был сумасшедшим.

– Не хотите немного кофе? – спросил я.

– Ничего не хочу. Я уже пришел в себя, мистер…

– Каррауэй.

– Да, со мной все в порядке. Куда увезли Джимми?

Я отвел старика в гостиную, где лежал его сын, и оставил там. Какие-то мальчишки, поднявшись на террасу, заглядывали в вестибюль, я сказал им, кто приехал, и они неохотно удалились.

Спустя некоторое время приотворилась дверь, и из нее вышел мистер Гэтц – приоткрытый рот, чуть покрасневшее лицо, из глаз капают беспорядочные, редкие слезы. В его годы смерть уже не кажется страшной неожиданностью, и когда он, оглядевшись вокруг, впервые увидел высоту и пышность вестибюля и огромные комнаты, уходящие от него к другим таким же, к горю старика начала примешиваться благоговейная гордость. Я помог ему подняться в спальню наверху и, пока он избавлялся от пиджака и жилета, объяснил, что все приготовления были отложены до его приезда.

– Я не знаю, чего вам хотелось бы, мистер Гэтсби…

– Я не Гэтсби, я Гэтц.

– …мистер Гэтц. Я думал, может быть, вы пожелаете увезти тело на Запад.

Он покачал головой.

– Восток всегда нравился Джимми сильнее. Он и добился-то всего на Востоке. Вы дружили с моим мальчиком, мистер…?

– Да, мы были близкими друзьями.

– Знаете, его ожидало большое будущее. Совсем молодой, а вот тут у него много чего было.

Он важно прикоснулся ко лбу, я кивнул.

– Остался бы жив, стал бы великим человеком. Вроде Джеймса Дж. Хилла. Из тех, что строят нашу страну.

– Это верно, – согласился я, ощущая некоторую неловкость.

Он повозился с расшитым покрывалом, пытаясь стянуть его с кровати, неуклюже прилег – и мгновенно заснул.

В ту ночь мне позвонил явно чем-то напуганный мужчина, пожелавший, прежде чем назваться, узнать, кто я такой.

– Мистер Каррауэй, – сказал я.

– О… – В голосе его послышалось облегчение. – А я Клипспрингер.

Облегчение испытал и я – похоже, Гэтсби будет теперь провожать к могиле еще один человек. Я не хотел помещать в газетах объявление о похоронах, собирать толпу любопытных, и потому позвонил лишь нескольким людям. Дозваться каждого из них к телефону оказалось непросто.

– Похороны завтра, – сказал я. – В три часа, здесь, в доме. Скажите о них всем, кому это интересно.

– О, непременно, – торопливо произнес он. – Конечно, я навряд ли кого увижу, но если вдруг увижу, скажу.

Я заподозрил неладное.

– Сами вы, разумеется, будете.

– Ну, постараюсь, конечно. Я вот почему звоню…

– Минуту, – перебил его я. – Почему же не сказать, что вы приедете?

– Ну, дело в том, что… я, по правде сказать, живу сейчас в Гринвиче, у одних знакомых, а они вроде как рассчитывают, что завтрашний день я проведу с ними. В общем, у нас пикник намечается, что-то такое. Конечно, я очень постараюсь выбраться.

Я невольно выпалил: «Ха!» – и он это услышал, по-видимому, так как продолжил уже несколько нервно:

– Я позвонил потому, что оставил в доме пару туфель. Вы не могли бы велеть дворецкому прислать их мне? Понимаете, это теннисные туфли, я без них как без рук. Мой адрес можно получить у Б. Ф…

Фамилию я не услышал, потому что повесил трубку.

А потом я даже обиделся немного за Гэтсби – один из тех, до кого я дозвонился, дал мне понять, что тот получил по заслугам. Ну, тут уж я сам был виноват, поскольку этот джентльмен принадлежал к числу тех, кто, вдоволь напившись вина Гэтсби, насмехался над ним с особенной злобой, – я мог бы и сообразить, что обращаться к нему не стоит.

В утро перед похоронами я отправился в Нью-Йорк, чтобы увидеться с Мейером Вольфшаймом; никакими иными способами достучаться до него мне не удалось. На двери, которую я толчком открыл по подсказке лифтера, значилось «Холдинговая компания «Свастика», и сначала мне показалось, что в офисе никого нет. Однако после того, как я несколько раз безрезультатно прокричал в пустоту «Эй!», за перегородкой разразился какой-то спор и в конце концов из внутренней двери вышла и окинула меня взглядом враждебных черных глаз миловидная еврейка.

– Здесь никого нет, – сказала она, – мистер Вольфшайм уехал в Чикаго.

Первая часть этого заявления была очевидной ложью, поскольку за дверью кто-то принялся немелодично насвистывать «Розарий».

– Пожалуйста, доложите, что его хочет видеть мистер Каррауэй.

– Я же не могу вернуть его из Чикаго, верно?

Тут голос, несомненно принадлежавший Вольфшайму, позвал из-за двери: «Стелла!»

– Оставьте на столе бумажку с вашим именем, – торопливо произнесла она, – когда вернется, я ему передам.

– Но я же знаю, что он здесь.

Женщина на шаг подступила ко мне и принялась гневно оглаживать ладонями бедра – вниз-вверх.

– Вы, молодые люди, считаете, что можете в любое время врываться, куда вам захочется, – сварливо заявила она. – Сил уже нет никаких. Раз я говорю, что он в Чикаго, значит, он в Чикаго.

Я назвал имя Гэтсби.

– Ох-х! – Она окинула меня еще одним взглядом. – Так вы… как, говорите, вас зовут?

Женщина скрылась за дверью. А миг спустя на пороге ее показался и протянул ко мне обе руки торжественный Мейер Вольфшайм. Он провел меня в свой офис, отметив исполненным благоговейного сокрушения тоном, что времена для всех нас настали печальные, предложил мне сигару.

– Помню, как я познакомился с ним, – сказал он. – Молодой майор, только что из армии, весь в орденах. Бедный до того, что ему приходилось носить мундир, обычный костюм купить было не на что. Впервые я увидел его, когда он пришел, ища работу, в бильярдную Вайнбреннера на Сорок третьей. К тому времени у него дня два уже и крошки во рту не было. «Присядьте, позавтракайте со мной», – сказал я. Ну и он за полчаса уплел на четыре доллара еды.

– И вы помогли ему начать бизнес? – спросил я.

– Помог! Да я, что называется, сделал его.

– О!

– Он был никем, я его, можно сказать, из канавы вытащил. Он мне сразу понравился – приятной внешности молодой человек с манерами джентльмена, ну а когда он сказал, что учился в Оксфорде, я понял: мне от него одна только польза будет. Устроил его в Американский легион, он там мигом в гору пошел. Сразу же провернул одно дельце для моего клиента из Олбани. Мы с ним во всем были неразлейвода, вот так. – Вольфшайм поднял два пухлых пальца.