Под крики сов - Дженет Фрейм Страница 35

арабская девочка начала качаться на своей лошадке, вздымая клубы песка и пыли, причем они не поднимались до облаков, и я увидела, что песок состоит из частичек золота, и пыль тоже, и закричала Тиму: Тим, Тим, пусть она прекратит, пусть она перестанет, она уничтожает золото. Гляди. Все песчинки улетят в небо, и мы никогда их больше не увидим. Пусть она перестанет, Тим.

И Тим ответил: Тереза, ей ведь это нравится. Смотри, ее маленькое арабское личико озарилось улыбкой. Пусть покачается еще.

А я закричала в ответ: А как же золото, Тим. Золото. Останови ее.

Тогда Тим подошел к маленькой девочке и заговорил с ней, после чего она слезла с лошадки, и вдруг лошадка исчезла вместе с ребенком, не оставив никаких следов, кроме языка в ярко-красных, желтых и синих полосках, теперь выросшего и ковром расстилавшегося на песке. Потом появились двое наших гостей, они вышагивали по ковру. Сначала я подумала, что это Элисон и Герберт Бессики, это точно Элисон и Герберт Бессики; но, когда они подошли ближе, я увидела, что это мы с Тимом, только другие; поскольку Тим злобно улыбался, а я прижимала руку к своему боку, под грудью, и удивительно, что я вообще могла ходить, ведь кровь текла из раны в боку, и на красной полосе ковра образовывался узор, словно так и задуманный. И вот пара из сна подошла к нам, и я заплакала и повернулась к Тиму; но его там не оказалось, я нигде не могла его найти, были только двое сон-людей, идущих ко мне; и я затянула детскую песенку, которую мы пели в школе много лет назад, про Миску и Панни:

Скачет верхом Миска-весельчак,

Красавица Панни ждет у ручья,

Он в курточке красной и желтых сапогах,

Но ручей между ним и любимой – увы и ах.

И когда я допела эту песню, на мир вокруг внезапно упала тьма, и я вспомнила из школьной географии, что в пустыне темнеет так быстро, будто солнце вырезали с неба; и я увидела недосягаемо далеко наш дом, разглядела жалюзи на окнах и террасу, каждую деталь до желтого карниза, но дом казался бумажным, поскольку его стены колыхались и шли волнами. Теперь я думаю, стены были черные, и я смотрела, как они колышутся, в течение многих секунд, прежде чем поняла, что смотрю на что-то другое. На черного бумажного человечка, свисающего с неба.

Доктор Бессик, – вскричала я.

Потом я поняла, что это Тим, и он держал под мышкой портфель с золотыми буквами, я могла прочитать надпись: Отчет о продажах Отчет о продажах Отчет о продажах.

Мне это показалось очень смешным, и я начала смеяться, а потом почувствовала боль в боку и не могла больше стоять, поэтому легла на ковер, расстеленный в пустыне, думая, что вот-вот умру. Где Тоби, Фрэнси и Дафна? А мои мать с отцом? Фрэнси, Фрэнси, крикнул я. Тоби, Тоби. Дафна.

Никто не пришел. Я чувствовала себя одинокой и несчастной, поскольку ко мне никто не пришел. Снова появилась маленькая арабская девочка, только уже изменившаяся, счастливая; она стояла, улыбаясь и держа в одной руке метелку тои-тои, а в другой – соленый крекер, намазанный сыром. Вряд ли она меня заметила. Я снова заплакала, и тогда я проснулась и в полусне увидела мертвого человечка из черной бумаги, лежащего рядом со мной; и я закричала. Все это было так странно, и на одну какую-то секунду мне захотелось стать маленькой темноволосой девочкой в перепачканном сарафане, сидящей на помойке и смотрящей на облака, похожие на белые тапочки или шелковые рыбки.

Рассказ об этом сне меня утомил. Спокойной ночи.

Суббота

Думаю, от возвращения в Уаймару я все-таки испытаю определенное удовольствие – оттого, что я по-новому раскроюсь перед людьми, знавшими меня ребенком и запомнившими оборванной смуглой девчушкой, цыпленком, тихой, застенчивой старшеклассницей в жакете таком маленьком, что он не мог прикрыть даже мое незначительное физическое развитие; грязной оборванкой, идущей с поручениями к мяснику или бакалейщику и лопочущей испуганно, потому что ни одна монетка не пригрелась в моей ладони – Фарша на шесть пенсов, пожалуйста, или – Два фунта бифштекса и фарша на два пенса для кота. Неужели никто не вскрикнет от радости, когда я вернусь и люди узнают, что я взрослая, замужем, родила детей (два мальчика и девочка – какая комбинация может быть удачнее?), что в моем доме есть стиральная машина «Электролюкс», холодильник, паровой утюг, электрическая плита и все современные приборы, какие и не снились моей маме и какие, я уверена, никогда не появятся у половины моих бывших друзей. Застряв там, в Уаймару, как бы я это вынесла, если бы нечем было похвастать?

Среда

Сегодня утром пришло известие о смерти матери. В телеграмме говорится, что она мирно скончалась ночью и что все хорошо. Как странно писать, что все хорошо! Как будто моя мать сама оставила этот постскриптум. Она и правда умерла? Я еще даже не плакала, все это кажется таким нереальным. Мы не поедем на юг на похороны, поскольку у нас дети и прочие дела, но мы послали красивый венок из самых ранних фиалок и нарциссов и открытку, купленную у Петерсонов, они специализируются на изысканной печати для похорон, свадеб, дней рождения и других важных событий.

Как же мать будет выглядеть? Похожа на пергамент, а веки свисают желтым крепом, как я читала в книге? Не верится, что она мертва, но я рада, я рада ее смерти.

Четверг

Получила несколько телеграмм и открыток с соболезнованиями от друзей, которые знают о матери или прочитали в газетах. Лучше бы папа ничего не публиковал —

И когда пойду и приготовлю вам место,

– или даже любой другой текст в газете. Это кажется безвкусицей; теперь я опасаюсь, что каждый год семья будет придумывать и печатать в мемориальной колонке какой-нибудь стишок и позорить меня перед моими друзьями из высшего света.

Похороны сегодня.

Питер принес записку от школьной медсестры, где говорится, что ему нужно лечить зубы, и я поведу его в клинику в следующий вторник к трем часам.

Мать похоронят рядом с другими членами семьи, если для нее найдется место. Теперь отец будет чахнуть, и я боюсь, что он умрет, и как будет странно, что мой отец мертв, маленький дерганный человечек из жестокости, тирании и детского послушания. Что тогда станет делать Тоби? А Дафна?

О, моя мать была такой большой, словно рука суши, которая удержит море и не прольет ни капли. Я не могу представить ее смерть. Я вижу ее дома, как она выкладывала оладьи на сковороду, или напевала