Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг Страница 37

Внимание общества обратилось к рассказчику. Это был пожилой джентльмен, одна половина лица которого ничем не напоминала другую. Одно веко повисло и сползло вниз, как сорвавшийся с петли ставень, и поэтому одна половина его лица была изуродована и походила на заколоченный флигель, в котором водится нечистая сила. Я готов поручиться, что именно эта сторона была начинена сверхъестественными историями.

Все нетерпеливо ожидали начала рассказа.

– По правде говоря, – сказал пожилой джентльмен, это – всего-навсего простой анекдот и, быть может, даже банальный, но каков бы он ни был, я его все-таки расскажу. По словам моего дядюшки это произошло с ним самим. К нему так и валили всякие необыкновенные приключения. Я слышал от него другие рассказы и почище, чем этот.

– А что за человек был ваш дядюшка? – спросил любознательный джентльмен.

– Это был, пожалуй, человек сухой и язвительный; страстный путешественник и любитель порассказать о своих приключениях.

– Скажите, пожалуйста, а сколько ему было приблизительно лет, когда это случилось?

– Когда это случилось? – вскричал нетерпеливо джентльмен с подвижным носом. – Постойте, ведь вы ничему не дали случиться! Возраст дядюшки безразличен; давайте примемся за его приключения.

Любознательный джентльмен на мгновение замолк; старый джентльмен с головой, начиненной привидениями и духами, начал рассказ.

Происшествие с моим дядюшкой

– Много лет назад, незадолго до Французской революции, мой дядюшка провел несколько месяцев в Париже. Тогда англичане и французы находились в неизмеримо лучших отношениях, чем теперь, и охотно встречались в обществе. Англичане отправлялись за границу проматывать деньги, а французы с готовностью помогали им в этом – теперь они ездят за границу, чтобы сэкономить деньги, и отлично справляются с этим делом без участия французов. Возможно, что путешествующие англичане встречались в те времена не столь часто и принадлежали к более избранным классам, чем ныне, когда вся нация сорвалась с места и наводнила собой континент. Во всяком случае, их охотнее принимали в свете, и мой дядюшка, за время своего пребывания в Париже, завязал немало дружеских связей с представителями французской знати.

Путешествуя как-то зимою в той части Нормандии, которая зовется Пэи-де-Ко, он увидел однажды вечером башенки старинного замка, возвышавшиеся над деревьями обнесенного оградою парка; каждая башенка со своей высокой, конической серой шиферной крышей была похожа на свечу с надетым на нее колпачком-гасителем.

– Кому принадлежит этот замок, приятель? – крикнул мой дядюшка тощему болтливому вознице, восседавшему на козлах в своих воинственных ботфортах и в треуголке.

– Монсиньору маркизу де…, – сказал почтальон, прикасаясь рукою к шляпе частью из почтительности к моему дядюшке, частью из уважения к знатному имени, которое он произнес.

Мой дядюшка вспомнил, что, проживая в Париже, он сошелся с маркизом и что маркиз нередко выражал желание видеть его у себя в родовом замке. Дядюшка был опытным путешественником и умел пользоваться подвернувшимся случаем. Он предался мыслям о том, насколько приятно будет его другу, маркизу, это неожиданное посещение и насколько приятнее для него самого оказаться в уютном замке и насладиться прославленной кухней маркиза и его отличным бургундским и шампанским, чем довольствоваться жалким ночлегом и жалкой едой в деревенской гостинице. Поэтому через несколько мгновений тощий возница начал щелкать бичом, как сам дьявол или как настоящий француз, погоняя лошадей по длинной прямой аллее, которая вела к замку.

Вы, без сомнения, видели французские замки, так как в наши дни решительно все бывали во Франции. Это был один из стариннейших замков; он стоял голый и одинокий среди посыпанных гравием дорожек и холодных каменных террас; к нему примыкал холодный, чопорный сад, расчерченный ромбами и углами, и холодный, оголенный от листвы парк, пересеченный с геометрической точностью прямыми аллеями; тут же можно было увидеть две-три холодные, безжизненные статуи с отбитыми носами и фонтаны, бьющие такой студеной водой, что при взгляде на них зуб не попадал на зуб. По крайней мере, таково было впечатление, которое они оставляли в тот зимний день, когда дядюшка посетил замок, хотя в летний зной, готов поручиться, здесь царит ослепительный блеск, при котором невозможно открыть глаза.

Пощелкивание бича, становившееся все громче и громче по мере приближения к замку, всполошило стаю голубей, вылетевших из голубятни, грачей на крышах и, наконец, толпу замковых слуг во главе с маркизом. Он был в восторге, что видит у себя дядюшку, ибо в его замке, в отличие от дома нашего уважаемого хозяина, в то время не было столько гостей, чтобы нельзя было всем разместиться. Итак, облобызав дядюшку в обе щеки, как это принято у французов, он повел его к себе в замок.

Маркиз приветствовал гостя с чисто французской учтивостью. Он гордился старинным родовым замком, ибо одна из его частей, действительно, была исключительной древности. Здесь были башня и часовня, построенные почти в незапамятные времена; все остальное, правда, было поновее, так как замок подвергся почти полному разрушению во время войн Лиги. Маркиз упомянул об этом обстоятельстве с особенным удовольствием, и казалось, что он испытывает нечто вроде благодарности к Генриху IV за то, что тот счел необходимым снести до основания его родовое гнездо. Он любил рассказывать многочисленные истории о доблести своих предков, а также показывать ермолки, шлемы, самострелы и чудовищной величины сапоги и кожаные камзолы, которые носили во времена Лиги. Главнейшею достопримечательностью маркиза был обоюдоострый меч; он с трудом поднимал его, но всегда представлял в качестве доказательства, что в его роде встречались гиганты.

Сам он, говоря по правде, был весьма невзрачным потомком воинов-великанов. Взглянув на их грубые лица и могучие члены, как они были изображены на портретах, а затем на маленького маркиза с его журавлиными ножками и бледным худым лицом, обрамленным двумя припудренными рожками парика, ailes de pigeon, «голубиными крыльями», готовыми, как казалось, взлететь вместе с ним, вы с трудом могли бы поверить, что он принадлежит к той же самой породе. Но если бы вы взглянули на глаза, горевшие по обе стороны его крючковатого носа, вы сразу увидели бы, что он унаследовал пыл и горячность своих предков. Впрочем, душа француза никогда не утрачивает своей живости, и это справедливо даже в том случае, если его тело хиреет. Она становится более пламенной по мере того, как теряет часть своей земной оболочки, и в маленьком пылком французе мне приходилось наблюдать столько огня, что его хватило бы на великана средней руки.

Когда маркиз, по своему обыкновению, надевал один из старинных шлемов, что