О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд - Джон Эрнст Стейнбек Страница 38

Кино захлестнула ярость. Двигаясь так же бесшумно, как Хуана, он выскользнул из дома и услышал звук торопливых шагов, направляющихся в сторону моря. Кино тихо крался за ней по пятам. Мозг его был докрасна раскален от гнева. Хуана выбралась из зарослей кустарника и теперь спешила к воде, спотыкаясь о камни. Внезапно она услышала, что ее преследуют, и бросилась бежать. Хуана размахнулась, но тут Кино налетел на нее, схватил за руку и вырвал из пальцев жемчужину. Кино ударил жену кулаком в лицо, а когда она упала, пнул в бок. В тусклом свете Кино видел, как набегают на тело Хуаны легкие волны, как ее юбка то надувается, то опадает и липнет к ногам.

Кино оскалил зубы и зашипел, как змея, а Хуана лишь смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых не было страха, – смотрела, точно овца на мясника. Хуана знала, что сейчас он способен на убийство. Она приняла это и не стала бы ни сопротивляться, ни даже роптать.

Внезапно ярость оставила Кино – ей на смену пришло брезгливое отвращение. Он отвернулся и зашагал прочь – вверх по берегу, через заросли кустарника. От гнева чувства его притупились.

Кино услышал шорох, выхватил нож и налетел на одну из темных фигур. Он почувствовал, как нож вонзился во что-то мягкое, а потом его бросили на колени и повалили на землю. Жадные пальцы принялись обыскивать Кино, лихорадочно обшаривать одежду, а выбитая из руки жемчужина закатилась за камень и лежала на тропе, слабо поблескивая в неярком лунном свете.

Хуана с усилием приподнялась с камней. Все лицо отзывалось тупой болью, бог саднило, мокрая юбка липла к ногам. Хуана немного постояла на коленях, приходя в себя. Злобы в ней не было. Кино сам сказал: «Я мужчина», а для нее это значило нечто определенное. Это значило, что Кино наполовину сумасшедший, наполовину бог; значило, что он готов помериться силой и с горой, и с морем. Своей женской душой Хуана понимала, что гора останется стоять, а мужчина разобьется; что море поднимется волнами, а он утонет. И все же именно это и делало его мужчиной, наполовину сумасшедшим, наполовину богом, а Хуане нужен был мужчина – по-другому она не могла. Хотя различия между мужчиной и женщиной приводили ее в недоумение, Хуана знала их, принимала, нуждалась в них. Разумеется, она последует за ним – ни о чем другом не могло быть и речи. Может, ее женскому естеству – благоразумию, осторожности, чувству самосохранения – удастся пробить мужественность Кино и спасти их всех. Превозмогая боль, Хуана с трудом поднялась на ноги, зачерпнула вонючей соленой воды и омыла покрытое синяками лицо, а затем начала осторожно подниматься по берегу вслед за Кино.

С юга набежали узкие длинные облака. Бледный месяц погружался в них и тут же снова выныривал, так что Хуана шла то в темноте, то по свету. Спина у нее была сгорблена от боли, голова опущена. Пока она пробиралась меж кустов, месяц прятался за облаком. Когда же он выглянул снова, на тропе за камнем блеснула великая жемчужина. Хуана встала на колени и подняла ее, а месяц тем временем скрылся вновь. Стоя на коленях, Хуана размышляла, не вернуться ли к морю и не закончить ли начатое, но тут опять посветлело, и впереди на тропе она заметила два неподвижных тела. Хуана бросилась туда и увидела Кино и еще одного, незнакомого человека, из горла которого сочилась блестящая темная жидкость.

Кино слабо пошевелился. Его руки и ноги задергались, словно лапки раздавленного жука, изо рта вырвалось хриплое бормотание. В тот миг Хуана поняла, что к прошлому возврата больше нет. Поняла, когда увидела на тропе мертвеца и валяющийся рядом нож Кино с испачканным лезвием. Раньше Хуана пыталась спасти хоть какую-то часть того мирного существования, которое они вели, пока не нашли жемчужину. Однако то время миновало, и его было не вернуть. Поняв это, Хуана тут же оставила мысли о прошлом. Теперь им оставалось только одно – спасать свою жизнь.

Боль и медлительность как рукой сняло. Хуана проворно оттащила покойника в кусты, затем вернулась к мужу и мокрой юбкой отерла ему лицо.

– Они забрали жемчужину, – простонал Кино. – Я ее потерял. Все кончено. Жемчужина пропала.

Хуана принялась утешать его, словно больного ребенка.

– Тише, – сказала она. – Вот твоя жемчужина. Я нашла ее на тропе. Слышишь? Вот она, твоя жемчужина. Ты убил человека, так что надо уходить. За нами пошлют погоню, понимаешь? Надо уходить, пока не рассвело.

– На меня напали, – напряженно ответил Кино. – Я защищался – иначе меня бы убили.

– Разве это кого-то волнует? Помнишь, что было вчера? Помнишь городских дельцов? Думаешь, твои объяснения чему-то помогут?

Кино глубоко вздохнул и попытался совладать с собой.

– Нет, – ответил он наконец. – Ты права.

Воля его окрепла: он снова был мужчиной.

– Сходи за Койотито, – велел Кино. – Захвати с собой всю кукурузу, которую найдешь. Я спущу каноэ на воду, и мы тронемся в путь.

Кино подобрал нож и заковылял вниз по берегу – туда, где лежало его каноэ. Когда сквозь облака вновь прорезался свет, он увидел, что в днище зияет огромная дыра. Жгучая ярость охватила Кино, придала ему сил. Тьма обступала его семью со всех сторон. Мелодия зла заполнила собой ночь, повисла над мангровыми деревьями, завыла в шуме прибоя. Пробить дедову лодку, шпаклеванную и перешпаклеванную секретной замазкой! Немыслимое злодеяние, худшее, чем убийство человека. Ведь у лодки нет сыновей, она не может обороняться, а раны в ней не заживают. Хотя к ярости Кино примешивалась скорбь, это последнее несчастье сделало его несгибаемым. Он превратился в животное, способное только прятаться и нападать. У него осталась одна цель – выжить и защитить семью. Не чувствуя боли от удара по голове, Кино скачками поднялся по берегу и сквозь заросли кустарника бросился к дому. Ему даже не пришло на ум взять чужую лодку. Это было так же немыслимо, как пробить в ней дыру.

Уже вовсю кричали петухи: скоро рассвет. Сквозь плетеные стены хижин кое-где струился дымок, и пахло кукурузными лепешками. В кустах возились утренние птицы. Ущербная луна быстро меркла, облака сгустились и отступили на юг. Подул свежий ветер, нервный и порывистый; от его дыхания пахло бурей. В воздухе веяло тревогой и переменами.

Кино ощутил прилив радостного возбуждения. Замешательство прошло: теперь ему оставалось только