Замок Отранто и другие истории - Гораций Уолпол Страница 46

Старый король принял гостя со всеми почестями, сенат обратился к нему с самыми что ни на есть пространными речами, принцессы были им настолько очарованы, что вражда между ними разгорелась пуще прежнего, а придворные дамы и кавалеры принялись подражать его стилю, и пошла мода на все кифферикиминийское. Мужчины и женщины перестали краситься, дабы более походить на трупы; одежды расшивали иероглифами и прочими неприглядными знаками, которые сумели раскопать в египетской античности и которыми отныне принуждены были довольствоваться, не имея возможности выучить утраченный язык; все столы, стулья, кресла, серванты и кушетки отныне имели по три ножки вместо четырех — последнее, впрочем, быстро вышло из моды по причине чрезвычайного неудобства.

Принц, здоровье которого после смерти заметно ухудшилось, порядком подустал от такого избытка внимания и все мечтал воротиться домой и залечь в свой склеп. Труднее всего было отделаться от докучливой младшей принцессы. Она с таким воодушевлением скакала за ним по пятам, куда бы он ни шел, беспрестанно восхищалась его тремя ногами, скромно сокрушаясь о своей единственной, так живо интересовалась, каким образом крепятся эти три ноги, что, будучи наидобрейшим человеком на свете, он до боли в душе скорбел о каждом брошенном в порыве раздражения грубом слове, неизменно повергающем несчастную в бурные рыдания, отчего она становилась такой безобразной, что лишала его всяких сил соблюдать хоть какие-либо приличия. Впрочем, и к средней принцессе нежных чувств принц не питал. Говоря по правде, его сердцем всецело завладела старшая сестра, и к утру вторника страсть в нем разгорелась до такой степени, что, забыв о благоразумии (несмотря на множество причин остановить свой выбор на одной из живых сестер), он поспешил к старому королю, поведал тому о своей любви и попросил руки старшей дочери.

Ничто не могло обрадовать доброго монарха больше! Ничего не желал он сильнее, чем дожить до того дня, когда свершится этот брак. Он обнял костлявую шею принца, омочил слезами радости его ввалившиеся щеки, дал свое благословление и добавил, что незамедлительно отречется от престола в пользу принца и любимой дочери.

За неимением достаточного места я вынужден опустить многие подробности, кои непременно украсили бы эту дивную историю, и попросить прощения у читателя за неуважение к его нетерпению, ибо сообщу, что, несмотря на рвение старого короля и юношеский пыл принца, свадьбу пришлось отложить в связи с заявлением архиепископа, в котором тот указывал на необходимость получить разрешение у папы римского. Выяснилось, что брачующиеся стороны состоят в недозволительной степени родства: женщина, которой никогда не было, и мужчина, которого больше нет, с точки зрения канонического права считаются двоюродными.

Так возникло новое затруднение. Вероисповедание кифферикиминийцев полностью противоречило религии папистов. Первые верили исключительно в милосердие. У них был собственный верховный жрец, провозгласивший себя мастером милосердия и способный за небольшую плату обращать то, что никогда не существовало, в то, что уже было, и наоборот, обращать то, что уже существовало, в то, чего на свете не бывало.

— Нам ничего не остается, — заявил принц королю, — как отправить официального посла к верховному жрецу милосердия с подарком в сотню тысяч миллионов слитков и умолить его сделать так, чтобы твоя очаровательная недочь существовала, а я никогда не умирал, и тогда не придется выпрашивать у вашего старого римского шута разрешения.

— Ах ты, нечестивый безбожный мешок с костями! — вскричал старый король. — Как смеешь ты осквернять нашу святую религию? Не видать тебе моей дочери, скелет трехногий! Убирайся, пусть тебя погребут и проклянут как следует — раз ты по-всякому мертвец, то и каяться тебе поздно. Я скорее отдам свое дитя последней обезьяне, у которой ног на одну больше, чем у тебя, нежели вручу ее такому нечестивому мертвецу!

— Лучше отдайте обезьяне свою одноногую инфанту, — не растерялся принц, — вот кто два сапога пара. Я хоть и покойник, а все же предпочтительнее, чем никто, — ведь на твоей недочери, кроме как труп, никакой черт больше не женится! Что до моей веры, я в ней жил и умер, и не в моей власти изменить ее, даже если бы захотел, зато с вашей стороны…

Необычайный шум прервал тот диалог. Вбежавший в королевские покои капитан гвардии сообщил его величеству, что средняя принцесса, желая отомстить отвергнувшему ее принцу, отдала свою руку москательщику, состоящему в городском совете, и что совет, посовещавшись, провозгласил их королем и королевой, положив его величеству пожизненное сохранение титула сроком на шесть месяцев, а также постановил, что ввиду королевских кровей принца тому надлежит немедля возлечь для торжественного прощания и пышных похорон.

Развитие событий было до того внезапным и всеохватывающим, что с ним на месте согласились (или сделали вид, что согласились) все его участники. Старый король умер на следующий день, по словам придворных, от радости; принца из Кифферикимини похоронили, несмотря на его возражения и призывы не нарушать Закон наций; младшая принцесса лишилась рассудка, и ее заперли в сумасшедшем доме, где до конца своих дней она беспрестанно молила о муже с тремя ногами.

Сказка III

Стаканчик для костей. Волшебная сказка

Переведено с французского перевода графини Донуа для забавы мисс Каролины Кэмпбелл [16].

Жил в Дамаске купец по имени Абулкасим, и была у него единственная дочь Писсимисси. Имя означало «воды Иордана» и было дано ей из-за предсказания феи о том, что девочка станет одной из наложниц Соломона. Когда ангел смерти Азазель перенес Абулкасима в страну вечного блаженства, в наследство возлюбленному чаду досталась лишь скорлупка от фисташкового ореха, запряженная слоном и божьей коровкой.

Писсимисси, которая все свои девять лет жизни провела в строжайшем заточении, не терпелось увидеть свет; как только отец испустил дух, она прыгнула в свою скорлупку, стегнула слона и божью коровку и, поспешно выехав за ворота, отправилась куда глаза глядят.

Так скакали они без устали, пока не приблизились к подножию медной башни без окон и дверей, где вместе со своими семнадцатью тысячами мужей жила старая ведьма. В башне имелось одно лишь отверстие — небольшая труба с решеткой, через которую и рука бы не пролезла. Нетерпеливая Писсимисси приказала скакунам подлететь к самой трубе, что они, будучи наипослушнейшими существами на свете, тот же час и исполнили. На беду, слон угодил передней ногой в трубу, решетка под его тяжестью проломилась, а отверстие при этом закупорилось так, что все мужья ведьмы враз задохнулись.

Можете себе представить, в какое бешенство впала колдунья, у которой тщательная подборка мужей отняла