Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко Страница 6

— Менезес, что сие означает?

— Это наши друзья и родичи, они приехали нас встречать.

— А какое столетье сейчас в этих горах? — продолжала свои расспросы придворная дама.

— Как это — какое столетье? Здесь тот же восемнадцатый век, что и в Лиссабоне.

— Ах, вот как? А мне показалось, здесь время остановилось на двенадцатом...

Муж счел уместным посмеяться шутке, но она не показалась ему особенно лестной.

Фернан Ботельо, родитель главного судьи, прошествовал вперед, дабы подать руку невестке, вышедшей из своей литейры, и подвести ее к литейре семейства Ботельо де Мескита-и-Менезес. Дона Рита, так и не поглядев на лицо своего свекра, стала изучать сквозь лорнет бант на косичке его парика и стальные пряжки у него на башмаках. Позже она говаривала, что угольщики из Лиссабона куда опрятнее дворян из Вила-Реал. Прежде чем сесть в родовую литейру супруга, дама осведомилась с подчеркнуто напускною серьезностью, не опасно ли передвигаться в этакой древности. Фернан Ботельо уверил невестку, что литейре нет и сотни лет, а мулам, в нее впряженным, не более тридцати.

Учтивые речи местной знати — древней знати, родоначальники коей прибыли сюда во времена дона Диниса[13], основателя города, — были выслушаны доной Ритой так высокомерно, что самый молодой из кортежа, который двенадцать лет назад был еще жив, сказал мне: «Мы знали, что она фрейлина государыни доны Марии I, но с нами она обходилась так надменно, что нам подумалось, это сама королева». Когда кортеж приблизился к собору Богоматери Алмуденской, в городе стали звонить во все колокола. Дона Рита сказала супругу, что встречать гостей колокольным звоном — пошло и шумно.

Они вышли из литейры у дверей старого дома Фернана Ботельо. Фрейлина оглядела фасад и проговорила как бы про себя: «Красивое жилище для женщины, выросшей во дворцах Мафры и Синтры, Бемпосты и Келуша»[14].

По прошествии нескольких дней дона Рита объявила мужу, что боится, как бы ее не сожрали крысы; что это не дом, а звериное логово; что потолки вот-вот обвалятся; что зимой стены будут пропускать холод; и что правила супружеского согласия не обязывают погибать от стужи хрупкую даму, привыкшую к мягким подушкам королевского дворца.

Домингос Ботельо смирился с волей обожаемой супруги и приступил к постройке особняка. Его собственных средств едва хватило на фундамент; он написал королеве и получил щедрое вспомоществование, так что смог достроить дом. Балкончики были последним даром, каковым августейшая вдова удостоила свою фрейлину. По нашему суждению, дар этот — еще одно доказательство, доселе не публиковавшееся, душевной болезни государыни доны Марии I[15] .

Домингос Ботельо заказал в Лиссабоне каменный гербовый щит; дона Мария потребовала, чтобы на щите фигурировал и ее родовой герб, но было поздно: ваятель уже прислал заказанный щит, а на новый у заказчика не было денег и он не хотел огорчать отца, который своим гербом гордился. Таким образом дом остался без герба, а дона Рита — победительницей[16].

У главного судьи было в городе немало знатной родни. При всем своем высокомерии дона Рита снизошла до общения с цветом провинциального дворянства, или, верней сказать, сочла за лучшее поднять их до высот, где сама обреталась. При ней образовался двор, состоявший из кузенов, часть которых довольствовалась положением кузенов, а часть завидовала жребию мужа. Но и самый дерзновенный не решался поднять взор на дону Риту, когда она лорнировала его с такою надменной насмешливостью, что не будет вычурностью назвать лорнет Риты Пресьозы самым бдительным стражем ее добродетели.

Домингос Ботельо не был уверен, что собственных его достоинств довольно, дабы занять сердце супруги. Его донимала ревность; но он не давал воли вздохам, опасаясь, что Рита оскорбится его подозрениями. Она и впрямь оскорбилась бы. Внучка военачальника, поджаренного сарацинами в котле, посмеивалась над кузенами, которые из любви к ней завивали и пудрили волосы с тщанием, не оправдывавшимся результатами, и с грохотом гарцевали по мостовой на своих скакунах, делая вид, что им, провинциальным берейторам, доступны тонкости высшей школы верховой езды, коими блистал маркиз де Мариалва.

Однако же для городского судьи все это было малым утешением. Интриганом, не дававшим его разуму покоя, было зеркало. Он видел, что явно безобразен, а Рита становится все красивее и все досадливее в интимных сношениях. На ум ему не приходило никаких примеров из античной истории, которые повествовали бы о нерушимой любви меж уродом — мужем и красавицей — женою. Лишь один терзал его память, и хоть пример сей был из мифологии, отнюдь его не радовал: то был брак Венеры и Вулкана[17]. Вспоминались ему сети, каковые хромой кузнец сотворил, дабы уловить в оные божественных прелюбодеев, и Домингос Ботельо дивился Вулканову долготерпению. Мысленно он говаривал, что, если б убедился в вероломстве, не стал бы жаловаться Юпитеру и ставить крысоловки для кузенов. Вспомним про мушкетон Луиса Ботельо, коим тот уложил прапорщика; вот и у судьи имелась коллекция мушкетонов, в обращении с коими смыслил он много больше, чем в толковании свода законов или королевских указов.

Столь беспокойная жизнь тянулась лет шесть, если не больше. Главный судья стал хлопотать через друзей о переводе в другой город и добился болышего, чем рассчитывал: назначения в Ламего на должность проведора[18]. В Вила-Реал Рита Пресьоза оставила безутешных вздыхателей и неизгладимые воспоминания о своей надменности, красоте и остроумии. Муженек ее также оставил кое-что: анекдоты, каковые рассказываются и поныне. Приведу лишь два, чтоб не наскучить. Одному крестьянину пришло на ум прислать в дар судье телушку, и он отправил ее вместе с коровой, дабы дочка не тосковала по матушке. Домингос Ботельо распорядился отвести в хлев и корову, и телушку, объявив, что кто дарит дочку, дарит и матушку. В другой раз прислали ему в подарок пирожные на круглом серебряном подносе искусной работы. Городской судья раздал пирожные детям, поднос же велел спрятать, заявив, что счел бы оскорблением такой дар, как грошовые пирожные, если бы они не были всего лишь естественным украшением подноса. Так что и в наши дни, когда кто-нибудь подобным же образом приберет к рукам и содержимое и упаковку, местные жители говорят: «Он точь-в-точь как доктор Кукурузник».

Я не располагаю никакими преданиями, дабы остановиться подробнее на житье-бытье проведора в