Кашпар Лен-мститель - Карел Матей Чапек-Ход Страница 6

Героини «Доченьки Иаировой» — Ирма и Барушка — предстают перед читателем такими, какими их «видел» Иржи Стах. Импрессионистичность придавала гротеску Чапека-Хода особое жизнеподобие, но субъективизм, свойственный импрессионистической литературе, начисто отсутствовал в произведениях чешского прозаика. В «Антонине Вондрейце» автор отмечал различия между тем, что иногда казалось больному поэту, и тем, что происходило на самом деле. Рассказ любившего Юленьку Сватоплука Слабы о ее красоте и обаянии Чапек-Ход подтвердил словами повествователя, который также хорошо знал девушку. Относительно же героини новеллы «Кто кого...» — Мариши, выступавшей в представлении Коштяла как идеал женственности, писатель заметил, что она была красавицей, но тут же добавил, что суждения Коштяла о женственности не совпадали с общепринятыми.

О том, что критический реализм не знал какого-то одного стиля и что в наше время художникам «бывают нужны очень различные приемы письма», говорили многие исследователи[7]. Своеобразный «синтетический» стиль позволил Чапеку-Ходу достичь того гармоничного слияния условности и жизнеподобия, смысл которого уловил К. Чапек. «Ни одна область жизни, — писал великий чешский фантаст, — не была чужда К. М. Чапеку и в то же время не была для него обыденной; тайна его реализма во взаимопроникновении фантастики и жизнеподобия. Мало сказать, что его фантастика удивительно конкретна, нужно добавить, что и его конкретность поразительно фантастична»[8]. То, что так точно выразил К. Чапек, ощущали и высоко ценили многие тонко чувствовавшие литературу современники Чапека-Хода. Классиком чешской литературы Чапека-Хода стали называть еще при жизни. Эпитет «чешский Бальзак», который часто прилагали к имени Чапека-Хода, был равносилен наивысшей похвале: чешская литература стремительно развивалась, и критика подчеркивала сопоставимость ее успехов с достижениями всемирно известных писателей.

Слова «чешский Бальзак», впервые сказанные о Чапеке-Ходе знаменитой чешской певицей Э. Дестиновой[9], были справедливой оценкой, которая вытекала, однако, из односторонних представлений о литературной классике. В начале XX века классическим продолжало казаться лишь то произведение, автор которого следовал высоким образцам, созданным в прошлом. В этом была доля истины. Освоение традиции — непременное условие, при котором становится возможным рождение классики, но классичность — явление, всегда обращенное в современность и в будущее, к своему народу и человечеству. Классиками становились те писатели, чье творчество способствовало расцвету национальной литературы и стало достоянием литературы мировой.

Современные чешские литературоведы, видящие в Чапеке-Ходе выдающегося экспериментатора, который творил в пору взлета чешской прозы 1920‑х годов и предвосхитил многие открытия, сделанные ею в 1930‑е годы, по сути дела вновь назвали писателя классиком чешской литературы. Путь же Чапека-Хода к зарубежному читателю еще только начинается. Залогом того, что жизнь чешского прозаика в мировой литературе будет долгой и светлой, может служить популярность лучших его произведений на родине, где они выдержали трудное испытание временем.

В. Зинченко

КАШПАР ЛЕН-МСТИТЕЛЬ

Роман

Перевод А. Агаркова

ПОСВЯЩАЕТСЯ АЛОИСУ ИРАСЕКУ

Лишь простой неученый люд сохранил еще здоровое тело и здоровую речь.

Ф. Маутнер[10]. Суть речи

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

Отслужив три года, Кашпар Лен возвращался домой.

Домой!.. Дома-то у него не было. Но, выходя из вагона на пражском вокзале, он знал, что пойдет туда, где до солдатчины его принимали как своего, хотя уверенности, что и сейчас его встретят с прежним радушием, у него не было.

А все по своей вине, ведь за годы службы он об этом и думать не думал. У последнего поворота, за которым стоял тот самый, вроде бы его дом, Лена охватили сомнения.

Он поднялся по узкому, крутому проулку, выходящему на Н‑скую улицу в самой верхней части Нового Места, и положил на высокую, старинную тумбу свою ношу — небольшой чемоданчик, в котором, бывало, носил на стройку мелкие инструменты. Лен был по профессии штукатуром.

Чемоданчик послужил и солдату.

Сейчас он был набит виноградом, который Лен купил на свои гроши, чтобы привезти гостинец из южного Тироля. Дно видавшего виды чемоданчика за полтора суток езды раскисло, и Кашпар то и дело вытирал липкую жижу, сочашуюся ему на шею из ветхой тары, тысячу раз проклятой владельцем. Лен не сомневался, что вместо винограда — там сплошное месиво.

Виноград вез он домой в подарок. Домой? Это еще как получится. Как еще его там встретят! Хотя, в общем-то, что будет, то и будет.

Встретят плохо — пойдет себе с богом дальше, он же им никто, и рассчитывать на них не может.

И все же дорога из Роверето в Прагу вела его именно сюда, на улицу Н‑скую. На чужбине он не больно-то и вспоминал о ней, но когда на роверетском вокзале демобилизованным объявили, что в Прагу они прибудут в понедельник около шести вечера, ему подумалось, как хорошо, что он сможет явиться туда засветло.

На вокзале он задержался с дружками, на прощанье они, как положено, выпили. И вот Лен здесь.

Идет наудачу, кто знает, свободна ли у них сейчас койка. Не ждать же им было три года своего постояльца, они, наверное, как только постель освободилась, подыскали квартиранта.

Но уставшего в дороге Лена огорчило бы, если бы ему пришлось где-нибудь еще искать приюта.

Он вскинул чемоданчик на плечо и зашагал вперед.

Если бы Лен не был уверен, что он на месте, то ни за что бы его не узнал. Из газет, которые солдаты покупали в складчину, он, конечно, знал, что и на Н‑ской улице сносили, но чтобы столько!

Впрочем, чем больше, тем лучше! Каждому строителю любо видеть стройку.

Три года назад, когда они, двадцативосьмилетние новобранцы, уезжали в Тревизо, все здесь выглядело так, словно фельдфебель скомандовал домам: «Ruht» — «Вольно!» Сегодня против южной стороны в черте строительства еще остались три-четыре старых дома, но ряд выравнен.

Дома стоят «Hergstellt!» — по стойке смирно.

А рядом кипит строительство.

Над готовым первым этажом в лучах низкого солнца, глядевшего на улицу и слепившего глаза, лоснились отмытые дождем доски лесов. Висевший на угловой балке веночек с поникшими бумажными лентами был пропитан водой и светился, как серебряный.

Лен остановился прямо напротив украшенной венком стройки, перед ветхим, покосившимся домишкой, державшимся, как говорится, по воле божьей да милости двух соседних домов, которые, как добрые братья, подпирали старика с обеих сторон. Старая Прага! Давно лишенная поддержки, она рассчитывала только на свои силы!