Линкольн Стеффенс - Мальчик на коне Страница 7

Ещё мальчиком я уезжал далеко-далеко в какое-нибудь местечко, отпускал пони на длинном поводу, а сам сидел и ничем не занимался, кроме размышлений. Я много читал. Обнаружив, что книги питают мое воображение, я брал с собой книжку и, найдя укромный уголок, усаживался читать. И в чтении я всегда находил что-то для себя. Мне нравилось превращаться из того героя, которым я был в то время, во всадника, и полностью войдя в роль, я снова садился на коня и настолько перевоплощался в Наполеона, Ричарда Львиное Сердце или Байрона, что при столкновении с действительностью вдруг приходил в себя ошеломлённый, как бы вдруг проснувшись. Люди моей мечты жили и поджидали меня в кустах за рекой, так что пустое пространство за рамками моего старого горизонта, за дамбой, стало не только интересным, но и увлекательным в ожидании славы, и было населено Личностями.

- Эй, паренёк! Не купайся здесь. Течение унесёт тебя до самого Сан-Франциско.

Я поднял голову. Это был мостовой обходчик, человек, который обходил эстакаду через Америкэн-ривер после каждого поезда, чтобы погасить возгорания на сухих шпалах, вызванные горящими углями, выпавшими из паровоза. Я уважал человека, занимавшего такой ответственный пост, но всё же скользнул в воду, поплавал у берега, вышел назад и оделся. Я мог бы сообщить ему, что Байрон переплывал Геллеспонт, что было гораздо труднее, чем пересечь Америкэн в этом месте, и мне не хотелось признаваться, что на той стороне реки, где у китайцев была арахисовая ферма, у меня поставлен капкан, а китайцы для меня были сарацинами.

Когда я оделся, обходчик пригласил меня встретиться с ним в конце эстакады. Я так и сделал, и это положило начало нашей дружбе. Он не стал ругать меня, даже похвалил, как я плаваю, но заметил, что в этом месте течение очень быстрое, и купаться там вовсе не признак храбрости, а глупости. - Мальчику не следует делать того, что не будет делать взрослый человек. - Он задал мне несколько вопросов, как меня зовут, сколько мне лет, где я живу, чем занимается мой отец.

Он погладил и похвалил моего пони. Я же спросил его, как это он ходит так быстро по эстакаде, переступая со шпалы на шпалу, ведь там нет настила.

- О, - сказал он, - теперь я могу ходить по ним быстро потому, что вначале ходил по ним медленно.

Мне захотелось попробовать. Он взял меня за руку и медленно повел со шпалы на шпалу до тех пор, пока я не пообвык. Когда я научился ходить сам, он пригласил меня в свою сторожевую будку, которая была примерно на расстоянии трети пути отсюда. Я пошёл вперёд, он следом. Добравшись до домика, мы уселись и долго приятно беседовали как мужчина с мужчиной. Разговор стал настолько доверительным, что я рассказал ему о том, что я охотник, и у меня поставлены ловушки на бобров как вверх, так и вниз по реке. И он оправдал моё доверие. Он не стал говорить мне, что в той реке бобры не водятся, да мы и сами знали, что их там нет, но мы оба понимали, что это не имеет значения. Он же сообщил мне, что он золотоискатель... и надеется когда-нибудь разбогатеть.

- Я не очень-то усердно занимаюсь этим, - признался он. - Главным образом я слежу за мостом. Но между поездами, когда делать совершенно нечего, я размышляю об этом. Я думаю о том, как я приехал на запад, чтобы найти золотую жилу, разработать её и стать богатым. Я пишу домой, что именно этим и занимаюсь, золотоискательством, и иногда я действительно делаю это, и тогда воображаю, что нашёл, возвращаюсь домой и трачу деньги.

После этого я поймал ещё бобров, и мы с ним израсходовали прибыль так, как мне хотелось. Да, а потом он напал на богатую жилу, и мы с ним вернулись на восток и просадили деньги так, как хотелось ему. Это было интересно. Из-за этого я получил плохое прозвище. Кое-кто из взрослых стал звать меня "ужасным лгуном", и без сомненья иногда мои россказни были весьма неубедительны. Отец стал расспрашивать меня, и я рассказал ему о мостовом обходчике. Я сказал, что обходчик может бегать по эстакаде со скоростью поезда, а отец отчитал меня за то, что я несу такой вздор. Мне стало так неприятно, что я поделился этим с обходчиком.

Тот поразмыслил, а затем сказал: "Когда отец твой поедет в следующий раз на поезде в эту сторону, сообщи мне, а ему скажи, чтобы сел на последнюю платформу."

И вот когда подоспел такой случай, я сказал отцу, как быть, и пошёл к обходчику.

Он спустился с эстакады, исчез в кустах, и вскоре вернулся, неся в руках несколько спелых дынек. Мы дождались поезда. Поезда шли по эстакаде медленно, икогда паровоз проходил мимо, обходчик подал машинисту дыню и попросил того не торопиться. Так что, когда поезд прошёл, обходчик бросился за ним вслед, догнал последний вагон и вручил дыню отцу, который помахал ему рукой, затем снял шляпу, поклонившись в мою сторону.

Мы с обходчиком очень возгордились. Смеясь, мы разговаривали об этом. Это его приструнит, - сказал обходчик и пожалел, что у нас нет ни одного бобра, чтобы показать им. - Я бы заплатил хорошие деньги, если бы можно было где-нибудь купить его.

А меня бобры совсем не волновали. Мужчины фыркали, и вначале так поступали и некоторые мальчишки, но вскоре вся наша ватага стала ставить и проверять ловушки на речке. И к тому же мы вели войну. Всё та же арахисовая ферма, которой управляли китайцы, для нас они были турками и сарацинами. Мы же, мальчишки, были крестоносцами, рыцарями. Так что, когда мы переплывали речку, чтобы воровать арахис, то либо возвращались с орешками, что было хорошо, либо нам приходилось воевать с сарацинами, что было ещё лучше. Они нападали на нас, бросаясь комками грязи. мы же отстреливались, а когда те подходили слишком близко, мы ныряли в речку и, уворачиваясь и виляя, уплывали домой к христианскому берегу.

Моя ватага была небольшой и пополнялась очень медленно. Это всё были ребята, у которых были лошади, весьма разношёрстная компания. Первым... и последним...был Хьялмар Бергман, шведский мальчик. Его отец был гончаром, они с матерью жили в избушке на окраине города, по-английски не говорили и были очень бедными. Лошадь оказалась у Хьялмара по тому, что отцу его она досталась в уплату долга, а тому она была ни к чему. Чёрная Бесс, как я называл её, была большойкобылой, очень своенравной, но хорошо выученной для работы со скотом. Если только надо было выполнить какую-нибудь опасную работу, то ковбои брали для неё Чёрную Бесс, а мы, мальчишки, отправлялись за ней, чтобы получить удовольствие. Джейк Шорт, лучший ковбой в городе в то время, хорошо знал Бесс, а она знала его и его дело.

Однажды в поле появился бешеный бык, и его надо было пристрелить. Мы уселись на забор и смотрели, как Джейк выехал на Бесс с большим револьвером "кольт"

наготове. Когда Бесс увидела быка, несущегося с опущенной головой прямо на них, она остановилась, напряглась и стала намертво, поворачиваясь только для того, чтобы бытьлицом к бешеному быку. Джейк бросил поводья сдвинулся на седле влево и склонился далеко на правую сторону. Бык несся как угорелый прямо на них, и когда оставалось метра три, Джейк выстрелил, Чёрная Бесс бросилась всем корпусом влево, и бык упал как раз на то место, где она стояла. Джейк спрыгнул и докончил быка, а Бесс так и осталась стоять там, где он её оставил.

- Вот это лошадь, - сказал он, и я был горд этим. Хоть Бесс и принадлежала Хьялмару, но она ведь была из нашей ватаги.

Были и другие ребята с лошадьми, разного рода ребята и разномастные лошади, но и те и другие большей частью имели отношение к скотоводству и мясопереработке. У Уила Кланесса, сына доктора, был пони "просто для того, чтобы кататься", но он не очень-то хотел водиться с нами. Он предпочитал шарики, волчки и прочие игры на земле. Я же изобретал или приспосабливал другие игры для верховой езды, и Уилу нравились некоторые из них. Например, прятки. Мы нашли длинный прямой отрезок дороги в старом Ист-парке, по сторонам которой были кусты и тропинки.

Там в конце отрезка примерно в восьмую часть мили, мы прочертили поперёк дороги черту. Мальчик, которому выпадало водить, оставался у черты, а остальные рассыпались по лесу. Водивший время от времени кричал :"Готовы?" до тех пор, пока ответа не было, и он отправлялся на поиски. Он старался оставить себе хороший путь назад к черте, но ему надо было выследить либо нас, либо лошадей.

Игра заключалась в том, что нам надо было незаметно пробраться к той черте. Если водивший замечал кого-либо из нас, то выкрикивал имя наездника, указывал на него и, повернувшись назад, гнал лошадь к черте. Тот, кого узнали, тоже бросался к черте и начиналась гонка.

Лошади вскоре выучились этой игре и иногда, заметив водившего, бросались к черте так стремительно, что порой мальчик оставался позади. Однажды я прятался под деревом, а мой пони заметил лошадь водившего Эрни Саутуорта. Он прыгнулвперёд и прижал меня к ветке дерева. Я схватился за ветку, а мой пони выскочил из леса, встретил водившего на дороге, бросился вдогонку и выиграл. Мы было заспорили, должен ли всадник быть на лошади в конце гонки, и так как нередко оказывалось, что лошадь приходила к финишу одна, то мы установили правило, что лошадь, пришедшая к финишу первой или последней, хоть с наездником, хоть без него, выигрывала илипроигрывала.