Даниэль Друскат - Гельмут Заковский Страница 7

Холм порос реденьким чахлым сосняком. Если пройти через него, то скоро выберешься к приземистому дереву с могучей кроной. С незапамятных времен дерево зовется Судной липой.

По сей день попадаются люди, которые в темноте избегают этого места. В подгнивших дуплах дерева хозяйничают совы. Когда эти ночные птицы стонут, человеку становится не по себе. А вот днем здесь любит играть детвора из Альтенштайна и Хорбека.

В прежние времена, говорят, на этом месте совершались казни, но письменных свидетельств на этот счет нет, должно быть, книги сгорели, подобно многим документам прошлого: война не раз опустошала здешние края. Снова и снова война и насилие — и всегда пылали деревни. Их жгли имперские солдаты, потом с Узедома явились шведы под штандартами Густава Адольфа, за ними вновь имперские. Несколько времени здешними землями правили от имени империи и с выгодой для себя наследные славянские герцоги, затем правителем Мекленбурга стал Валленштейн[1], но ему не дали развернуться шведы. Так рассказывает история. Кто знает, что стало с простым людом?

Монах-хронист из Неверова лаконично сообщает: после тридцати лет войны от Хорбека и Альтенштайна не уцелело ни единого очага. Недалеко от Судной липы высятся руины каменной стены, их и поныне называют Пустынным храмом.

Липа в ту пору уже стояла, и на самых толстых сучьях наверняка качались трупы повешенных крестьян. Никто уж не помнит, кто здесь «повеселился»: имперские, шведские, католические мародеры, а может, поборники Реформации. В деревне — если можно назвать деревней то немногое, что с трудом удалось восстановить, — появлялись то одни всадники, то другие: «Эй, мужик, где вражеский лагерь?» Что есть человек в междувластии?

Не так давно хорбекские ребятишки рылись в песке и наткнулись на могильник — хорошо сохранившиеся урны с прахом сожженных. Одному из детей особенно повезло: с радостным воплем он извлек из пепла голубую стеклянную бусину. Должно быть, некогда она украшала девичье ушко, много-много веков назад, пока умершую не сожгли.

И как в незапамятные времена, блестящая голубая бусина стала желанным предметом торга, переходила из рук в руки и в ходе обмена на западную жевательную резинку добралась до самого Карбова. Дети простодушно играли костями и черепками, пока до всего этого не докопались учителя и не положили конец безобразию. Некрополь блокировали, потом его обследовали специалисты: собирать все находки не имело смысла. Куда девать тысячи и тысячи обломков бесчисленных погребальных урн?

Негодную землю в конце концов пустили под плуг, а голубой бусиной — той самой, которая некогда, видимо, принадлежала девушке славянского племени, — теперь можно полюбоваться в краеведческом музее в Веране. С недавних пор там выставлен еще и короткий германский меч: тракторист из Борнхофа вырыл его плугом во время вспашки зяби.

Может, холм был вовсе не местом казней — так думает, например, альтенштайнский учитель Кунов, — а капищем древних богов? Судя по валунам, к которым тянутся узловатые корни липы, такой вывод напрашивается почти сам собой.

Что это были за божества и кто их чтил, здесь, у Судной липы, между Альтенштайном и Хорбеком — деревнями, которые уже лет десять, как полностью кооперированы? И все это тоже вехи истории.

Если по пути из Альтенштайна встать спиной к сосняку, увидишь Хорбек: крохотные домишки крестьян-новоселов вдоль дороги к озеру, широкие окна бетонных кубов новой постройки, а над вершинами парка зубцы замка Хорбек, неуклюжего сооружения в стиле «тюдор». По правую руку сквозь прибрежный кустарник поблескивает озеро. Отсюда берет начало Волчья топь и тянется до самого Альтенштайна. С этой стороны холма не видно, но по левую руку полыхают вдали черепичные крыши Карбова. И куда ни глянь — поля, словно мазки широкой кисти, тона приглушенные: желтые, зеленые, коричневые — и легкие пятна голубоватых перелесков, нивы до самой насыпи, где проходит магистральное шоссе, тополевая аллея, точно намеченный легкими штрихами заборчик, отделяющий горизонт от невероятной вышины летнего неба.

Меньше чем за четверть часа от липы можно спуститься в Хорбек.

Шагая утром через поля вниз, в Хорбек, Аня видела, до чего нынешнее лето изменило окрестности: хлеба сохли, кой-какие стебли солнце окрасило желтизной. «Все засыхает, — думала Аня, — один польдер[2] посреди топи зеленеет. Стоит поднять воду в озере, и солнце уже ничего не спалит, наоборот, лишь травы станут сочнее. Польдер с виду зеленый, зеленый от травы. Надо показать Штефану, он ведь не хотел верить, а может, не помог отцу просто из упрямства, с ним такое случается. Отец, конечно же, был прав, когда надумал превратить болото в луг. Теперь каждый поймет, а раньше Штефан выступал против, многие были против. Одни заявляли об этом открыто, другие нет. Например, учитель Кунов не так давно в школе, на уроке биологии, рассуждал о работе крестьян на Топи, о пользе осушения — в кои-то веки интересный вопрос! — и вдруг говорит, даже голос у него дрогнул: к сожалению, мол, уничтожены гнездовья несчастных пташек, и пошел... к сожалению, к сожалению... Факты перечислил, и все вроде и не в упрек господину Друскату, но весь класс обернулся и уставился на меня, будто я одна виновата в исчезновении журавлей и уток. Ну, это было слишком, так я Кунову и сказала, прямо с задней парты. Эдак я тоже умею: «Любой прогресс чего-то стоит». У отца переняла, фраза отличная и такая естественная. В классе сперва притихли, а потом кто-то из мальчишек как завопит: «Вот так шутка! Вот так шутка — или что-то в этом роде. Ясное дело, хохот. Верно, думали, я растеряюсь. «Отцу, — говорю, — тоже жаль, что уткам негде выводить птенцов. Что, если мы всем классом нарежем ивовых саженцев? Землеустройство, господин Кунов, разумеется, под вашим руководством, вы ведь в этом разбираетесь. Папа считает, хватит тысячи прутьев. Надо только ткнуть их в землю у запруды, растут они быстро и на вид красивые. Чего смеетесь? По-моему, ивы на редкость красивые! А через пару лет, вот увидите, под каждой ивой появится по утиному гнезду!» Господину Кунову идея пришлась по вкусу, классу тоже. Весной приступим к посадке. Следующей весной, и что тогда? Буду ли я еще здесь? Где будет отец? Где он сейчас? Сегодня утром его постель так и осталась нетронутой.

Пойду к Штефану — они с отцом частенько не ладили, но ведь и дружили