Александр Шленский - Загон предубойного содержания

Александр Семёнович Шлёнский

Загон предубойного содержания

Всегда во время передышки

Нас обольщает сладкий бред

Что часовой уснул на вышке

И тока в проволоке нет.

* Игорь Губерман *

Июльское солнце стояло ещё довольно высоко, но уже начинало подумывать о закате. Иногда к нему подплывало небольшое облако, вежливо предлагая искупаться в мягком пару, и тогда солнце, не торопясь, залезало понежиться в облачную ванну. Там оно на мгновение задрёмывало, но быстро продирало глаза и опять вылезало в небесную синь. Вылезши, светило внимательно осматривало проплывающий под ним земной ландшафт, пытаясь понять, что там успело поменяться за пару минут, и в это самое мгновенье оно, само того не замечая, от любопытства начинало светить немножко ярче. Взглянув вниз после очередного купания, солнце обратило внимание на вереницу микроскопических машинок-муравьёв, едва заметно ползущих по тонюсенькой ниточке дороги. Ниточка обрывалась у небольшой серой заплатки в зелёном крапчатом море, пересечённом серебряными жилками рек, ртутно-тёмными зеркалами озёр, паутинными трещинками оврагов, и испятнённом множеством других разноцветных заплаток. Солнце внимательно вгляделось в эту картину, а затем снова вспомнило о закате, слегка вздохнуло и чуть быстрее покатилось к размытому воздушными струями, по-космически изогнутому краю горизонта.

***

То, что с высоты солнечного полёта напоминало цепочку муравьёв, вблизи оказалось колонной новеньких итальянских скотовозов IRMA, въезжавших на территорию Мервинского мясокомбината. Из решётчатых окон грузовиков блеяли утомлённые долгой дорогой овечки. Нарядные сине-жёлтые автопоезда один за другим ныряли в широкие ворота, окружённые нескончаемым бетонным забором, выглядевшим почти как крепостная стена. По верху трёхметрового забора вились широкие спирали фирменной колючей проволоки «Егоза». Близкое знакомство с её острыми как бритва лезвиями-шипами могло легко превратить любителя поживиться чужим мясом в бесплатную мясную нарезку для подкормки местных ворон. Мервинский мясокомбинат славился замечательной колбасой, изумительной бужениной, великолепными ароматными копчёностями, отменного качества грудинкой и рулетом, а также гуманным отношением к домашним животным, из которых делались все вышеперечисленные продукты.

Местная легенда гласила, что когда-то в стародавние времена была в этих местах знаменитая лошадиная ярмарка, где круглый год продавали скаковых, рысистых и тягловых лошадей. Именно последних больше всего раскупали местные крестьяне. Неприхотливые и сильные животные с кротким вследствие кастрации характером и дали название селу, в которое постепенно разрослась небольшая поначалу деревенька — Мериново. Жить бы селу да богатеть, но тут грянул 1917 год. В революцию и гражданскую войну лошадей забирали, не платя, и белые, и красные. Знаменитый конезаводчик и инженер барон фон Дервиц сгинул в чекистской Бутырке, а разграбленный конезавод в конце концов сгорел.

Когда в округе почти не осталось ни лошадей, ни лошадников, название села как-то само собой усохло до Мервино, а потом и самого села не осталось. В советские времена оно постепенно обезлюдело и в конце концов вымерло как и множество других сёл. Осталась лишь платформа «Мервино», которую местные жители именуют «блок». Несколько раз в день на блоке останавливается на пару мгновений простуженная усталая электричка, подхватывая или сбрасывая горстку людей, живущих в окрестных деревнях. Деревенские ездят в город за спичками, солью, белым хлебом, сливочным маслом, кефиром и другими колониальными товарами, которые они, в отличие от самогонки, сами делать не умеют.

Работники же Мервинского мясокомбината электричкой не пользуются. Их забирают и привозят на работу комбинатские автобусы — Пазики и пассажирские Газели, а после окончания смены развозят по домам. Местные жители не жалуют комбинатских за то, что они не ездят зимой в студёной, а летом в раскалённой электричке, что будучи чистокровно деревенскими, живут они в комбинатских тёплых городских квартирах, жгут на кухне не баллонный а подведённый газ, и получают хорошую зарплату. А больше всего деревенские не любят комбинат за то, что стоит он у них под боком, процветает и богатеет, а поживиться с него ни свежатиной, ни колбаской, ни нужным хозинвентарём не даёт высокий забор и суровая неподкупная охрана. Не по-русски это, когда у кого есть чем поделиться, не делится ни по добру ни по здорову. Вот потому и не любят деревенские комбинат и его работников.

***

Машины одна за другой подъезжали к ограждению, рабочие в комбинезонах с лязгом открывали железные двери, и испуганный и усталый живой груз, цокая копытцами по металлическому пандусу, перетекал в просторный загон под высоким навесом. Овцы робко жались к ближнему краю загона, стараясь держаться подальше от противоположной стороны. Там, у дальнего края загона в деревянной ограде зияло нечто необычное и страшное. Это было жерло узкого коридора, образованного сплетением толстых металлических труб. У входа в этот коридор мягкий соломенный настил заканчивался, обнажая голый шероховатый бетон. Метров через тридцать зловещий коридор приводил к низким железным воротам серого приземистого здания. В описываемый момент эти ворота были закрыты наглухо. Над ними тускло в свете дня горела служебная лампа, обязанностью которой было освещать в тёмное время суток железную вывеску "Убойный цех N1". Буквы были выведены красной масляной краской, а в конце вместо точки художник с мрачным юмором поставил жирную кроваво-красную кляксу.

В загоне совсем не было еды. Ни привычных кормушек со свежесрезанной люцерной, ни корытец с зерном, лишь в центре стояла небольшая автопоилка. От сгрудившегося у ограды овечьего стада отделился крупный баран с лихо закрученными рогами. Он с деловым и вместе с тем испуганным видом подбежал к поилке. Напившись, баран постоял несколько секунд, как бы потрясённый собственной храбростью, а затем бегом направился назад и быстро втиснулся в скученную толпу овец. Постепенно загон наполнился. Когда овцы покинули последнюю машину, и рабочие уже собирались закрывать двери, из глубины опустевшего грузовика вдруг неожиданно раздалось гулкое цокание копыт по металлу, и громадный винторогий козёл с патриаршей бородой и густой длинной гривой церемонно прошёл по пандусу и, не торопясь, спустился в загон.

— Ты глянь, Лёха! Во даёт, а! — восхитился один из рабочих.

— Чего даёт? — хмуро переспросил Лёха.

— Да козёл. Ты погляди, выступает прямо как премьер-министр!

— Смотри-ка, и впрямь козёл. Откудова он тут взялся?

— Да забежал, поди, вместе с овцами, а пастухи-то и не заметили.

— И куды нам его теперь девать, Митяй?

— Девать куды? А вон туды… — ткнул пальцем Митяй в направлении убойного цеха. — Куды и всех. Рога у него уж больно хороши. Я черепушку выварю вместе с рогами, наждаком зачищу, отполирую и дома на стену повешу. А ты, Лёха, шкуру забирай. Мездрить-то умеешь?

— Скажешь тоже! Чё там уметь-то? Растянул её на доске да и скобли потихоньку. — Лёха оценивающе оглядел козлиную шкуру, хозяин который в этот момент спокойно утолял жажду водой из поилки. — Только её надо сперва с солью отмачивать.

— Это ещё зачем? Сохлые шкуры — те правильно, отмокают. А парную не надо. Как сдерёшь, так сразу и мездри пока тёплая.

— Тады давай уже завтра его завалим, а то сегодня на собрании допоздна сидеть. Слышь, Митяй, а тушу-то евоную куды ж девать?

— Так в отходы, на мясо-костную муку. Курям да свиньям без разницы, что бараньи кости трескать, что козлячьи. Понял, рогатый? — обратился Митяй непосредственно к козлу. — Завтра рога свои мне подаришь, а Лёхе шкуру. А до завтра — поживёшь!

Козёл внимательно выслушал человека, глядя ему в лицо узкими вытянутыми зрачками, а затем, подойдя к ограде, чинно опустился на передние ноги и низко склонил голову, выставив вперёд витые рога. Сделав поклон, козёл грациозно выпрямился и отошёл назад.

— Во как! — хохотнул Лёха. — Митяй, это он так тебе спасибо сказал, что ты ему день жизни подарил.

После этих слов благородное животное неожиданно повернулось, внимательно глянув человеку в глаза, и вновь слегка поклонилось, после чего неторопливо направилось вглубь загона.

***

Проводив последний грузовик, Митяй и Лёха закрыли внешние ворота загона на большой деревянный засов. Привезённые овечки стояли по краю ограды, тесно прижавшись друг к другу. Каждая овца пыталась втиснуться поглубже в стадо, словно пытаясь раствориться среди себе подобных, чтобы подступающее неведомое зло, взыскующее дани, не заметило её среди остальных, а забрало кого-то ещё. Многие овцы дрожали от испуга. Все они, не сговариваясь, стояли, повернувшись хвостами в направлении страшного коридора, как будто сознавали, что опасность исходит именно оттуда. Козёл подошёл к мятущемуся стаду и устремил на него хмурый сосредоточенный взгляд. Под этим взглядом овцы постепенно оттаяли и перестали дрожать, с надеждой глядя на вожака. Козёл приблизился к поилке и сунул в неё бороду, но пить не стал. После этого он подошёл совсем близко к стаду, но так чтобы оставаться на виду, и чинно улёгся, умостив рогатую голову на соломенном настиле. Успокоенные поведением вожака овечки одна за другой потянулись к поилке, а попив, тоже стали ложиться.