Ирвин Уэлш - Кошмары Аиста Марабу Страница 10

Я улыбнулся:

– И на смену старой культуре придут специалисты по рекламе и маркетингу, которые будут говорить людям, от чего получать удовольствие, – вклинился я. – Это будет несложно, если у людей не будет, с чем сравнивать, например, себя с другими людьми в том же экономическим и социальном положении. И с помощью СМИ вы даете потребительские установки людям из разных экономических и социальных слоев. Ключ же в увеличении выбора через процесс подразделения, о котором вы уже упомянули. То, что люди все больше отдаются досугу и спорту не напрямую, а через соучастие, приводит к тому, что люди все меньше и меньше участвуют лично в процессах, которые непосредственно и составляют сообщество. Таким образом, вместо одного или двух стоящих переживаний мы получаем кучу бессмысленных эмоций.

– Да, но вы всего лишь проиллюстрировали мою мысль.

– Или вы мою. Может, это спорт покорил капитализм, а не наоборот. Необузданная самореклама бизнесменов 80-х тому пример. Они называли себя ведущими игроками, пользовались спортивными терминами: «новая ситуация на поле», «исходная позиция», «выйти на финишную прямую» и все в том же духе.

Доусон, похоже, начинал сердиться:

– Да, Рой, но это мы покорили спорт, и в качестве добычи нам достался его язык…

– Но преобладание подобной терминологии подтверждает, что спорт и спортивный инстинкт доминируют, что капитализм – это всего лишь вид спорта, немного извращенный, скорее даже подвид, игра с деньгами…

– В таком случае если в накопительстве есть спортивный элемент, это опровергает ваш аргумент, что погоня за прибылью, единственно истинное побуждение, не может вести к самореализации.

– Вовсе нет. Капитализму пришлось привить культуру спорта, природу игры с тем, чтобы погоню за прибылью сделать достойной прилагаемых усилий.

– Послушайте, – начал раздосадованный Доусон, – вам, очевидно, незнакомы принципы дискуссии. В любом случае пора поливать растения.

Он щелкнул пальцами и начал сквозь фланелевые брюки натирать пах. Три девицы приняли позы, усевшись на корточки над горшками с растениями, лицом к нему. Доусон расстегнул ширинку, достал свой полувялый и, пока девушки пускали горячие, дымящиеся струи в почву крепких растений, он зверски надрачивал.

Кончил он мощно, казалось, будто с ним случился сердечный приступ, он задыхался, как

как

как кто-то другой. Не помню кто.

Я ВСПОМИНАЮ

Я ВСПОМИНАЮ

Обратно, выше, выше

выше

выше

выше

выше

туда, на «Паром», выше, где с парнем случился припадок после того, как дядя Джеки его покоцал, он чуть концы не отдал

Я ВСПОМИНАЮ вечеринку в баре заведения под названием «Паром», которую мы устроили за пару дней до отъезда в Лондон, откуда мы летели в Йоханнесбург. Для этого был заказан верхний бар. Нас тоже взяли: я, Ким и Бернард тянули лимонад, Тони дали выпить пива. Это был блестящий вечер.

Мама спела в честь Джона песенку «Шикарный кутила»:

Едва ты вошел в казино,

Как сразу затмил остальных,

Богатый красавчик,

Шикарный кутила,

Я глаз на тебя положила.

Хочешь знать, что подумала я? Да-да!

Мало кто так заводит меня,

Богатый красавчик,

Шикарный кутила,

Ты не прочь поразвлечься со мной? Да-да-да-да-да!

– А голос-то у Вет все тот же, – сказал дядя Джеки.

Как насчет пошалить-лить-лить,

Порезвиться, резвиться-виться?

Я могу показать тебе класс,

Я такой покажу тебе класс…

Мы с Бернардом и Ким сидели в углу, трескали чипсы и запивали их кока-колой. Я был счастлив. Мама хорошо пела, особенно в сопровождении оркестра. Я упивался сорванными ею аплодисментами и чувствовал себя принцем крови. И только Элджин был как привидение на этом празднике жизни. Было решено, что в Южную Африку он с нами не едет.

Ему подыскали место в ИНТЕРНАТЕ ДЖОРДЖИ ВЕНТУРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ С ОТКЛОНЕНИЯМИ. Там, объяснили нам, квалифицированный персонал, и за ним будет достойный уход. Бабушка будет навещать его, дядя и тетя Джеки тоже. (Их звали соответственно Джон и Жаклин, но, поженившись, оба не захотели уступать привычного Джеки, потому и стали известны под одним именем.) Придет день, говорил отец, и мы возьмем Элджина к себе. Ким ужасно расстроилась, а я вздохнул с облегчением. Одним поводом для беспокойства и смущения стало меньше, а сколько их еще осталось.

Я помню тот вечер. Все было хорошо, пока мама не напилась и не стала вести себя как шлюха. Папа заехал парню, с которым она болтала. А дядя Джеки покоцал приятеля того парня розочкой, и тогда прибежали копы и всех разогнали. Папу обвинили в нарушении общественного порядка, что для него вылилось в небольшой штраф, а дядя Джеки получил шесть месяцев за умышленное нанесение телесных повреждений. У того парня случился припадок, за которым последовал приступ, и сердце его остановилось. Команда «скорой помощи» реанимировала его. Станция была поблизости, в Западном Дженерал, так что они приехали быстро. Потом травмпункт и станцию «Скорой помощи» закрыли, так что, случись это сейчас, он бы, наверное, умер.

– Да я его и пальцем не тронул, мать вашу! – неубедительно орал Джеки, в то время как из подрагивающего тела текла кровь, а их с отцом выталкивали в участок, находившийся в соседнем доме.

Помню, как мы с Тони, Бернардом, Ким и мамой шли домой по Пеннивел-роуд. Вечер закончился катастрофой, наш последний вечер в Шотландии, и все из-за мамы. Ненавижу женщин, у которых хватает наглости так по-блядски себя вести. Ненавижу

Ну нет.

Глубже

Меня раздражает, что я

не

могу

углубиться.

На самом деле я поднялся еще выше, судя по тому, что слышу, как Патриция Дивайн говорит, что ко мне пришли. Я в сознании, я почти проснулся. Я боюсь просыпаться.

Я боюсь этого, как никогда.

Голос Патриции Дивайн – приторный, но в то же время резкий. Когда мы одни, она мне все рассказывает о своей жизни. Я хочу подобрать ее, защитить, полюбить за всю ту боль и разочарования, которые она испытала. Я хочу сделать это, чтобы загладить… нечего тут заглаживать. Это все Лексо виноват.

Мои представления о внешности Патриции изменились. Теперь она кажется мне постарше, чем я себе представлял сначала; некогда весьма привлекательной, но уже немного увядшей. Возможно, макияжа чуть больше, чем нужно, да, пожалуй, пара кило лишнего веса. Она так и не вышла за того хирурга. Она немного напоминает стюардессу которую я встретил в самолете, когда впервые летел в Йоханнесбург. Она стала раздражительной оттого, что не женила на себе пилота; от постоянных перелетов из одного чудовищного аэропорта в другой, из одной типовой гостиницы в другую. Очарование полета? В гробу она видала это очарование. Кем же она была? Воздушная подстилка, надувной матрас. Даже в десять лет я понимал, кто она такая.

Патриция – такая же. Сначала доктора, потом медбратья, потом, может, техслужба, скоро она доберется до санитаров. Секс-машина катится под откос. Но ты все равно божественна, Патриция. Если бы я только мог утереть твои слезы. Нет. Я слишком хорошо себя знаю. Я стал бы для тебя новым источником страданий и предал тебя, как и все. Это крик отчаяния. Чтобы остановить твое падение, разбить порочный круг, должно произойти нечто невероятное.

Почему я вижу людей только с плохой стороны, узнаю их только через боль и неудовлетворенные амбиции?

Потому что я

– Да, Рой, это твоя подруга, которая приходила вчера. Она вернулась.

Да, теперь мы не одни. Это слышно по интонации, с которой Патриция говорит. Она включила свой «мы не одни» голос – сладкий, притворно доверительный, а на самом деле совсем наоборот.

Посетитель не отвечает. Во всяком случае это женщина. Я чувствую шлейф от ее духов. Кажется, я слышу этот запах. Возможно это всего лишь мое воображение. Во всяком случае мне он кажется до странности знакомым. Может, я ее однажды трахнул.

У меня был период, когда я перетрахал множество женщин. Началось все после того, как я сделал для себя открытие: чтобы развести на фак, нужно всего лишь побыть минут двадцать тем, кем она хочет тебя видеть. Я полагаю, все понимают, что речь идет об определенном типе женщин. Только ты наплетешь ей чего-нибудь, чтобы она подпустила тебя поближе, как тебя заносит так далеко, что уж и не рад. Тогда это льстило моему самолюбию, ведь я был еще совсем молод. Период фачилова обозначил коренные перемены в моей повседневной жизни, ведь до этого мне никто не давал, а в такой ситуации, как ни крути, хорошего было мало. Сейчас меня это вполне устроило бы, но тогда я думал иначе. Вряд ли теперь секс может поднять мне настроение. Едва ли я вообще когда-нибудь буду трахаться. Дело-то было совсем не в сексе, все было замешано на… ну его в жопу, весь этот кал. Обратно, к Марабу. Если я убью Марабу, может быть, тогда…

Нет.