Рю Мураками - Экстаз Страница 10

— Ну все, я ухожу!

Акеми поднялась, прошла к выходу, проталкиваясь сквозь толпу посетителей, которые все до одного были моложе ее лет на десять. У двери она обернулась ко мне, как бы говоря: «Так ты идешь или нет?» Я почувствовал, как на меня обратились взгляды раскрасневшихся студентов, в большинстве своем довольно пьяных. «Что за тип, не может послать подальше эту невзрачную дамочку». — казалось, говорили они. У официанта были лисьи глаза, и взгляд его пронзила ярость: не дав ему договорить, что с меня всего две тысячи восемьсот семьдесят одна иена, я сунул ему три тысячных банкноты и кинулся вслед за Акеми. Когда я выбрался наконец на улицу, Акеми стояла у края тротуара и ловила такси.

— Я… — прошептала она в такси, которое везло нас по району Иоцутани, — я никчемная, пустая… не только сейчас, с тобой, я всегда была такой, с самого рождения. Когда-то… видишь ли… я тебе уже говорила, что я из города, который стоит на берегу океана? Когда-то, не знаю точно, когда, за нашим домом по краю холма тянулись мандариновые поля. От них доносился невероятный, изумительный запах, и в этом аромате расцветали каны, я… я… я все время говорила себе, что я пустая, глядя на океан, но почему? Почему? Почему?

Зрачки ее настолько расширились, что я не мог уже различить даже радужную оболочку. Глядя на нее, я вдруг вспомнил годы своей учебы в коллеже, курс пластических искусств, тот день, когда я чуть было не разрыдался, увидев впервые «Весну» Боттичелли. Сейчас я чувствовал то же самое. Огромная симпатия, столь резкая и пронзительная, что я уже готов был закрыть руками лицо, дрожал и стучал зубами. «Что-то произошло», — понял я, отводя взгляд от лица Акеми, пораженный и возбужденный до предела. Я попытался сконцентрировать внимание на городском пейзаже, разворачивавшемся за стеклами такси. Вдалеке я заметил наш отель. В каких-то окнах горел снег, в других уже погасили, все вместе было похоже на мозаику, приветствовавшую нас.

— Смотри, — сказал я Акеми, — смотри, как нас встречают!

Таксист взглянул на меня в зеркало заднего вида. Я улыбнулся ему. Он мне не ответил. Между тем я знал, что ему хочется улыбнуться, но по правилам этого, вероятно, делать было нельзя, если только он не решил вообще никогда в жизни не улыбаться после какого-нибудь несчастья с одним из его близких.

Я улыбнулся также и всему персоналу, выстроившемуся в приемной, пока заполнял карточку посетителя; дрожь в пальцах мешала мне четко написать мое имя и адрес. Переполняемый чувством глубокой признательности, я улыбнулся и основателю этого отеля, чей портрет висел над стойкой. Пока я бился над карточкой, Акеми держала за руку мальчика какой-то американской пары, которого она остановила, когда он бежал через холл. Она высыпала содержимое своей сумочки на пол и тщетно пыталась отыскать в этой куче что-то, что она хотела ему подарить. Кошелек с изображением Снуппи, тюбик губной помады, какие-то стеклянные флакончики. В лифт мы вошли вместе с какой-то пожилой четой, которые вежливо отказались от моего предложения поднести им чемодан. «Откуда вы? У Мексики колоссальный внешний долг, не правда ли? Ресторан в этом отеле очень дорогой, вам лучше пообедать завтра в „Макдоналдсе“!» Они вышли раньше нас.

Очутившись одни в нашем номере, мы повалились, обнявшись, на кровать.

— Так странно, странно себя чувствую, — залепетала Акеми, расстегивая мою ширинку, чтобы высвободить член, который тут же стал твердым. Она взяла его в рот. Я сразу понял, что ее агрессивность прошла. Желание, которое я испытывал, не было похоже на волну, которая подняла меня, когда я попробовал кокаин, предло-женный Мартышкой. Акеми попыталась освободиться от своей одежды сама, не выпуская мой член изо рта, при этом она не была похожа на собаку, сосунка или нимфоманку. Она стояла на четвереньках, задрав зад, промежность ее увлажнилась, но залах влагалища, растекавшийся по бедрам, не тревожил меня. У меня было такое впечатление, что мы повисли в воздухе, на ладони у Бога, под стеклом микроскопа, на ковре-самолете, на паковой льдине. Я воображал себе тысячи мест, и все они представлялись бесконечно чистыми островками пространства, купающимися в мягкой влаге. Когда она прикасалась ко мне, кончики пальцев моих рук и ног немели, при этом раздавался какой-то приглушенный звук, мне казалось, что каждая моя клеточка вытягивается в струнку, а железы разбухают, выделяя влагу. Капля этой влаги, переполненная бесконечной нежности и чистоты, заключала в себе всю теплоту, какой могло обладать человеческое существо или животное. Прорываясь, пузырьки этой влаги высвобождали теплоту, которая распространялась по поверхности тела, собираясь под верхним слоем кожи. Когда я вошел в Акеми, теплая слизь выступила наружу, тонкими прозрачными струйками разливаясь по ее влажному влагалищу, жар, скопившийся у меня под кожей, вдруг бросился мне в вены и распространился по всей нервной системе, собравшись затем на конце моего пениса. «Как это возможно, чтобы этот орган, доставлявший мне столько удовольствия, был частью меня?» — думал я, двигаясь все быстрее. Я уже готов был кончить. Мне казалось, что какие-то карлики или какие-то маленькие, едва различимые под микроскопом путти, расположившиеся вдоль вагины Акеми и с ног до головы покрытые ее клейкой влагой, улыбаясь, щекочут конец моего пениса. Много раз мой вулкан готов был извергнуть семя, но тут же волна отступала, я менял положение, раздвигал еще больше бедра женщины. Ее лицо исказилось, как фотография, которую, сначала смяв, потом разгладили. Мне казалось, что выражение ее лица меняется с каждым толчком моих почек. Я превратился в порыв ветра, раздувающий парус, или во что-то подобное. Если бы я мог заснять этот момент, сцена вышла бы неповторимая. Мы оба вспотели, пот пропитал покрывало, и когда Акеми попыталась при жаться ко мне, мы мягко съехали на пол, продолжая слизывать друг с друга пот и другие выделения, покрывавшие наши тела. Затем мы громко рассмеялись, прильнув друг к другу и мерно раскачиваясь. Я ласкал пальцем ее шрам на бедре, похожий на маленькое чернильное пятнышко.

— Это сокровище, которым обладаешь только ты, — сказал я ей, прикоснувшись к нему.

— Перестань, это всего лишь мой детский стыд, сконцентрированный в этом шраме, проделки непослушного ребенка! — ответила она, поморщившись.

Она проговорила это. склонившись надо мной, и струйка слюны, скопившейся в уголке ее рта, пролилась мне на лицо. Я собрал слюну свободной рукой — другой я ласкал ее шрам — и облизал пальцы.

— Скорее, это выражение, а не концентрация стыда, ты не находишь? — спросил я.

— Концентрация или выражение, во всяком случае, мне еще никогда не говорили ничего подобного, — ответила она, все теснее скользя своим животом по моему.

Смех вырывался из нее толчками, как будто она задыхалась, отчего вагина ее сжималась еще больше. Маленькие карлики или путти, едва различимые под микроскопом, защекотали меня быстрее и тоже громко засмеялись. Внутри моего черепа, как песчинки на поверхности пустыни во время подземных толчков, маленькие черные крапинки покрыли вдруг мой мозг, они всё скапливались, всё сгущались и скоро превратились в кишащую тьму — «Тьму зимней ночи без звезд», — подумал я в тот момент, когда Акеми впала в транс, по животу ее пробежали судороги, а пальцы ног свело. Я продолжал одной рукой вытирать слюну, сочившуюся у нее изо рта, а другой, оторвавшись от шрама, принялся растирать ей пальцы ног.

— Сейчас, сейчас все сделаем, — приговаривал я, массируя ей пальцы, отчего у меня вдруг возникло впечатление, что я раздвоился, что нас теперь двое — я и мой брат-близнец, или мой сын, который когда-нибудь у меня появится, я и мой ребенок, играющий со своим обожаемым концом, действуя при этом из лучших побуждений, будто бы для сохранения чего-то жизненно важного, для спасения всего мира и рода человеческого. Я сказал это Акеми, но она уже больше ничего не слышала, она орала, с пеной у рта и полузакрыв глаза, это был один монотонный звук, рвущийся к бесконечному.

— Акеми! Акеми! — звал я ее. Она наконец уловила мой голос и попыталась проглотить слюну. Ее влагалище сжалось еще плотнее, будто пытаясь всосать себя, и тут яркая вспышка пронзила мой мозг, погруженный в темную беззвездную зимнюю ночь, вспышка, рассыпавшаяся на тысячи других, подобно электрическому току. заполняющему неоновую лампу: я извергал себя по мере того, как поток света проникал в самые потаенные уголки моего черепа. Минут двадцать нас одолевали спазмы, и все это время я ласкал ее чернильное пятнышко, повторяя:

— Это сокровище, это сокровище.

— Я хочу, чтобы ты выслушал мою историю. Я хочу, чтобы ты выслушал мою историю.

Завязав на бедрах полотенце, Акеми стала набирать номер room-service. Она заказала шампанское и кока-колу, минеральную воду и пиво, яблочный сок и содовую. Первые три для себя, последние — для меня. Парень, который доставил нам заказ, был явно удивлен: «Это все для вас двоих?» — спросил он. Когда он вышел, мы оба рассмеялись, глядя на батарею стаканов, выстроившихся перед рядом бутылок. И так как Акеми смеялась, струйка спермы вытекла, запачкав ей бедра.