Хантер Томпсон - Проклятие Гавайев Страница 10

Минуло 49 лет. Что эти люди празднуют? И почему в этот замызганный кровью юбилей?

Гонолулу – это загадочная жопа, обрастающая тайнами все больше и больше. Мы ведем речь о том, чего не знаем. То, что выглядело, как оплаченный отпуск на Гавайях, обернулось сверхъестественным кошмаром – и как предположил один-единственный респондент, мы ищем Последнее Убежище для либерального ума или, по крайней мере, Последнее Средство, которое может помочь.

Беги, чтобы выжить, спорт – это все, что тебе осталось. Те же люди, что сжигали свои чековые книжки в шестидесятых и канули в семидесятые, сейчас на дистанции. После того, как политика провалилась, а личные взаимоотношения доказали свою непредсказуемость; после того, как Мак-Говерн пошел на дно, а Никсон лопнул у него на глазах… после того, как застрелили Теда Кеннеди, а Джимми Картер сунул руку в карман каждого, кто ему доверял, нация повернулась лицом к атавистической мудрости Рональда Рейгана.

И вот, наконец, пришли восьмидесятые, а вместе с ними и время узнать, у кого острее зубы… Примешь ты это или нет, но ты – зритель на странном спектакле двух поколений политических активистов и социальных анархистов, которые переродились – двадцать лет спустя – в бегунов.

Как так вышло?

Вот что нам предстоит выяснить. Ральф проделал путь из самого Лондона – с женой и восьмилетней дочерью – чтобы разделаться с этим вопросом, который я описал ему, как жизненно важный, при том, что он может оказаться заурядным пустословием.

Почему было не рвануть в Эспен пострадать фигней?

Или проскрести в Голливуд? Только бы добраться, несмотря на сброд… Или даже вернуться в Вашингтон – на последний акт "Спи спокойно, Снаряд с радиовзрывателем"?

Зачем мы проделали путь на острова, которые называют не иначе как «бутербродными», чтобы посетить даун-шоу подобно тем восьми тысячам человек, что измываются над собой прямо на улицах Гонолулу, называя это спортом?

Ну… причина есть; или, по крайней мере, была, когда мы на это соглашались.

Фата-моргана.

Она всему виной – некая дикая и утонченная галлюцинация в небе. Мы оба ушли из журналистики; десять лет работы в мыле за все более скромное вознаграждение наделяют человека причудами. И однажды ты понимаешь, что можешь поднимать куда больше денег, просто снимая телефонную трубку раз в неделю, нежели разгребая мусор на потребу толпе в ритме, сочетающем нечто вроде трех часов сна за 30, 60 или даже 88 часов на ногах. После этого сложно внушить себе мысль о том, чтобы вновь залезть в долги к "Америкэн ЭКспресс" и «Мастеркард» ради лишнего взгляда на происходящее с малой высоты.

Журналистика – это билет на аттракцион, в ходе которого тебя вовлекают в те новости, которые другие смотрят по ТВ – что приятно, но аренду этим не оплатишь, а тот, кто не в состоянии оплатить аренду в восьмидесятые, неминуемо попадает в переплет. Мы переживаем крайне гадкое десятилетие, Дарвиновский бестиарий, который не несет ничего хорошего вольным каменщикам.

В самом деле. Настал час писать – или даже снимать кино – для тех, кто способен сохранять каменное лицо. Потому что тут водятся денежки; в журналистике – нет.

Но деятельность бурлит, и на нее легко подсесть. Заманчиво знать, что ты всегда можешь набрать номер и отправиться куда угодно – при оплате за 24 часа и, особенно, если за чужой счет.

Вот что мы упускаем: не деньги – активность; именно поэтому я все же уломал Ральфа вырулить из его замка в Кенте для поездки на Гавайи, чтобы взглянуть на этот странный, неизведанный феномен под названием «бег». Настоящего повода не было; просто я почувствовал, что пора куда-то вырваться… разозлись и настройся… езжай на Гавайи под Рождество.

Зачем они лгут нам?

Мы слились из Гонолулу на следующий день, опережая шторм, из-за которого закрыли аэропорт и отменили турниры серфингистов на северном побережье. Ральф ополоумел от боли в спине и погоды, но Уилбур убедил его, что Кона – место солнечное и уютное.

Дома были подготовлены, и агент, мистер Хим, должен был встретить нас в аэропорту. Дядя Джон обещал приехать навестить нас с семьей через несколько дней. Между тем, загорай и ныряй прямо перед домом, где море мирное, как озеро.

Ну-ну. Я был к этому готов – и даже Ральф разволновался в предвкушении. Непрекращающийся дождь в Гонолулу надпомил его дух, а рана в спине все не заживала.

– У тебя нездоровый вид, – сказал я, когда он плелся ко входу в аэропорт с гигантской печатной машинкой IBM, украденной из отеля.

– Я болен, – заорал он, – мое тело гниет. Слава Богу, мы едем в Кону. Мне нужен отдых. Я должен увидеть солнце.

– Не волнуйся, Ральф, – успокоил я, – Уилбур все устроит.

Так я тогда полагал. Ему не было резона лгать, во всяком случае, очевидного.

Это было… как будто корабли невзначай вторглись в их жизнь в самую кульминацию, катарсис, изменивший их судьбу. С полинезийским возбуждением моряки были уже хорошо знакомы. В этой бухте целый народ, казалось, находится на грани массового помешательства…

Каноэ привел шлюпку Кука в деревню Килакекуа на востоке бухты. Как только они причалили, и Кук сошел на берег, все моряки ощутили контраст между нынешней тишиной и бедламом, окружавшим корабли. Они также ощутили, что атмосфера намного отличалась от предыдущих церемоний, словно они угодили в смешанное положение почитания и ограничений – между богами и пленниками.

Канина крепко взял Кука за руку, когда они пристали к вулканической скале и повел его, как заключенного. Туземец шел впереди них, снова и снова растягивая погребальную песнь. Слово «Лоно» преобладало над другими, и когда его слышали аборигены, выходившие поприветствовать прибывших, они падали ниц.

Шеренга людей выстроилась во всю длину стены камней из лавы, во всю деревню, согласно традиции, которая здесь называлась хеиау. Они пришли к огромной и впечатляющей прямоугольной черной постройке 20 на 40 метров посреди покачивавшихся кокосовых деревьев, окруженной сумбурно составленным забором, на колья которого были насажены 20 человеческих черепов.

Грубо высеченные гротескные деревянные маски скалились им со столбов, прибавляя грозности этому святому месту. Тему развивал устрашающий эшафот с установленными полукругом двенадцатью масками и высокий алтарь, на котором лежали подношения, среди которых было множество фруктов и громадный, полусгнивший боров.

Появились четверо туземцев, ритуально облаченные, несущие жезлы в собачьей шерсти и монотонно распевающие слово "Лоно".

Но он лгал. Почти все, что он говорил, всплыло обманом. Нам предстояло жить в аду. Рождество превращалось в кошмар. Страху и одиночеству было предначертано завладеть нами, а жизни – выйти из-под контроля. Хиреть день ото дня. Без намека на перепихон и малейшего смешка. Впереди были лишь сумасшествие, безысходка и мерзость.

Мистер Хим, риэлтор, ждал нас в аэропорту Каилуа-Кона, маленьком пальмовом оазисе у моря, в 16 километрах от города. Солнце слабело, а на посадочной полосе были лужи воды, но мистер Хим заверил нас, что погода стоит чудная.

– Мы, конечно, примем небольшой душ после обеда, – сказал он, – но, я думаю, вам он покажется освежающим.

В его машине не хватало места для нашего багажа, поэтому я ехал в город с местным рыбаком, представившимся Капитаном Стивом, который сказал, что мы будем жить на пляже совсем рядом с ним. Мы запихнули багаж в его пикап шевроле, а остальных я отправил с мистером Химом.

Ральф агитировал против того, чтоб оставить меня с незнакомцем.

– Он – наркоман. По глазам видно. Не случайно он сидел здесь, как тролль, когда мы сходили с самолета.

– Нелепо, – сказал я. – Он встречает свою подружку. Тут дружелюбные люди, Ральф, не то, что в Гонолулу!

– О, Господи, – простонал он, – опять ты врешь. Они повсюду, как кусты марихуаны, и ты – один из них!

– Верно, – сказал я, – равно как и этот Хим. Он сунул мне бокс травы, не успели мы сойти с самолета.

Ральф вытаращился на меня, а потом быстро притянул к себе дочь.

– Это ужасно, – заворчал он, – вы хуже любых извращенцев.

Дорога по шоссе из аэропорта в город была одной из отвратительнейших за всю мою жизнь. Пейзаж составляла пустыня враждебных черных камней, километр за километром по лунному ландшафту под зловещими, нависающими облаками. Капитан Стив объяснил, что мы пересекаем поток застывшей лавы, оставшийся после одного из последних извержений четырехкилометровой горы Мауна Ки слева от нас, там, в тумане. Где-то далеко справа проклевывалась тонкая линия кокосовых пальм, ставших визитной карточкой запада Америки, одинокой стены рваных вулканических скал, маячащих белыми шапками в океане. Мы были в 4 километрах восточнее таверны "Тюлений камень", на полпути к Китаю, и первым, что я увидел на окраине, была бензозаправка впритирку к "МакДональдсу".