Не донские рассказы, или Время колокольчиков - Марк Зайтуновский Страница 10

понимал, что все его забавы, все эти компании, дружбы, симпатии всего лишь промежуточная станция, которая, пока мы на ней ждем отправки своего поезда, вроде и интересна и есть на ней, что-то любопытное и особенное, можно с кем-то даже познакомиться, тепло и задушевно поговорить. Однако, трогается твой поезд, ты запрыгиваешь в свой вагон и из тамбура, пока проводник не закрыл дверь, машешь собеседнику рукой, как самому закадычному другу, а расставание с ним кажется несколько болезненным, но стоит тебе направиться в свое купе, как, еще не дойдя до него, уже забыл и лицо станционного собеседника, и тему задушевной беседы, да и сама станция растворилась в твоей памяти, в твоих многочисленных мимолетных впечатлениях. Ты вновь занят только конечной целью твоего путешествия…

Такова участь всех промежуточных станций, полустанков, людей!

Вот и сейчас по правую руку от него сидел «промежуточный», нет, не полустанок и, тем более, не станция, а так ничего не значащий персонаж, на котором, почему-то пришлось приостановится, потратить свое личное время, чуть-чуть притормозить и…не больше!

В грузовичке ехали два Сашиных приятеля, помочь выгрузить вещи и занести их в новую квартиру. Венер не посадил их к себе в машину.

* * *

Саша молча смотрел в сторону, на мелькающие придорожные деревья, был слегка напряжен и о чем-то думал. Непростые и смешанные размышления о будущем вдруг приутихли, сами собой отошли на задний план. Он почему-то вспомнил, как давным-давно, в один из поздних летних вечеров отец Саши пришел домой сильно избитый: у него была разбита голова, сломан нос, на руке не было часов «Луч», с него сняли дешевую мастерку китайского спортивного костюма, футболка была в крови.

Саша плакал, рвался на улицу, с диким желанием найти и покарать тех подонков, кто обидел и унизил его отца, но куда бежать и где их искать он не знал, таких не то волчьих, не то обезумевших человеческих стай тогда появилось слишком много. Мальчик страдал не от того, что у его отца сотрясение мозга и сломан нос, нет, он страдал от того, что его отца, добрейшей души человека, унизили и, скорее всего, такие же, как и он сопляки и, что он-сын не может ничего сделать. С тех пор к чувству какого — то необоснованного внутреннего одиночества прибавилось чувство беспомощности и незащищенности.

Отца этот случай здорово подкосил, он все больше молчал, был печален и даже когда смеялся, что стало редкостью, глаза оставались грустными и потускневшими, не было в них жизни, в них читался немой и мучительный вопрос: «А зачем нужна такая жизнь?..»

Через год отец Саши умер от инфаркта. Он лежал в гробу в своем старом выходном костюме, выражение лица было спокойное, но сквозь закрытые и холодные веки прорывался, так и не озвученный за последний год жизни вопрос, прорывался и продолжал жить, жить в воздухе, жить в уме и сердце Саши: «А, действительно, зачем все это?».

Зачем-то пригласили священника, настояла на этом какая-то подруга мамы, тогда это стало модным. Не важно верил в Бога — не верил, ходил в церковь — не ходил, главное, чтобы был крещенным. Отец Саши был крещен еще ребенком, в деревне.

Нестарый и нетолстый поп лет сорока — сорока пяти, в черном подряснике поверх, которого висел большой четырехконечный крест, уверенным шагом зашел в комнату, где стоял гроб, без лишней суеты, испросив на ходу разрешение и получив ожидаемый ответ: «да, конечно», разложил на стоявшем в углу оставшимся от бабушки комоде необходимые для предстоящего действа предметы: кадило, уголь, книжку-требник, ладан, горсть земли в полиэтиленовом мешочке. Его помощник молодой парнишка с абсолютно равнодушным выражением лица, резко контрастирующем с лицами всех присутствующих в комнате, со знанием дела воткнул четыре свечи в гроб: у изголовья, по обе руки и со стороны ног, тут же их зажег, разжег кадило, которое передал священнику, облаченному по верх подрясника в епитрахиль и поручи.

Отпевание началось, священник, что-то басил, размахивая дымящимся кадилом, в определенные моменты в его басистое пение вливался более тонкий голос парнишки — помощника. Несколько женщин, которые присутствовали на отпевании, держали в руках горящие свечи и с грустными лицами смотрели на усопшего. Со стороны казалось, что смысл молитвословий, изливаемые попом и его помощником, не проникали в их умы и сердца, они думали о чем-то своем, но, как-то связанным с отцом Саши.

Отпевание закончилось. Саша, сам не зная почему, внимательно наблюдал за священником, который торопливо снимал богослужебные одежды, скручивал кадило и одновременно осматривал комнату сашиной двухкомнатной квартиры. Саша заметил, что взгляд священника был беглый, но цепкий и внимательный.

Было не понятно, что пришло на ум батюшке после осмотра, но только перед тем, как уйти, держа в левой руке свой чемоданчик, он подошел к маме Саши и, что-то тихонечко ей сказал. Саша видел, как мама, словно проснувшись широко открыла глаза, замотала головой со словами: «нет, нет, да вы что?». Но батюшка, стоявший спиной к Саше, по-видимому, был убедителен, мама скоро успокоилась и прослезилась. Священник своей правой рукой пожал руку вдовы, а потом перекрестив её, быстро зашагал к выходной двери. Мама проводила его полными слез глазами, её руки были согнуты и что-то сжимали в зажатых кулачках. Чуть позже Саша узнал, что батюшка вернул маме деньги за отпевание отца, а на ее категорический отказ строго сказал: «Купите сыну, что-нибудь, он отца потерял, ему и вам сейчас очень непросто…я знаю». «Странно, — подумал Саша, говорят, что попы жадные».

Мужики, друзья отца курили в подъезде, пока их умерший товарищ, поддерживаемый молитвами священника, настраивался на вечность. Ну, не мужское это дело Богу молиться, подпевать попу — это для женщин, они слабые, им Бог нужнее.

* * *

ПТУ Саша так и не окончил, потому что на втором курсе сорвал зимой шапку у женщины, получил за это срок и отправился в колонию для несовершеннолетних.

Профессиональные училища к тому времени представляли собою сборище подростков большинство, из которых абсолютно не думали о получении профессии, а остервенело жаждали самоутвердиться в этом неуклонно дичающем мире. Их умы, сердца и воля были подчинены одной цели — доказать себе и всему миру: «Я смел, дерзок, силен, нагл, никого и ничего не боюсь»! А для этого не нужно образования, не нужно специальности, необходим лишь небольшой набор сомнительных качеств, благодаря которым и получится выжить в городских джунглях.

«Детям подземелья» девяностых казалось, что «джунгли» заселены только матерыми хищниками, которые явно, так сказать, с открытым