Генри Миллер - Книга о друзьях Страница 11

Я мало размышлял об этом довольно странном происшествии, ибо, когда я жил с кузеном Генри, меня почти ничего не удивляло. Впрочем, я отдавал себе отчет в том, что с этого дня между мной и Уизи установилась секретная связь, и даже смутно прикидывал, когда мы сможем пожениться.

Следующий день был одним из самым мучительных — словно нас всех запихнули в духовку. Один за другим ребята потянулись в подвал кузена Генри — самое прохладное место в доме. Мы приносили с собой шарики, карты и кости — все, что помогло бы скоротать время. На девочек ложилась задача приготовления всяческих прохладительных напитков и экономного их расходования.

Этим утром Уизи поприветствовала меня теплой улыбкой и нежным объятием, во время которого я впервые осознал, насколько плотно ее платье обтягивает фигуру. Оно было сделано из мягкого материала, как бы это сказать, очень женского — такой носят только женщины. К моему искреннему удивлению, едва отстранившись, она промолвила:

— Я не требую от тебя немедленного ответа. Можно и завтра или послезавтра. Просто я хочу знать, что ты думаешь о Боге. Ты в него веришь? Он тебе нравится? Только не повторяй мне, что болтают в церкви, — этой ерунды я и сама наслушалась. Скажи, что ты сам думаешь. Для меня, ладно?

Зной, горячий воздух, облегающее платье, вкус ее губ — все вместе придало ее словам совершенно другое значение. Это, конечно, был неожиданный и самый неподходящий в данной ситуации вопрос, особенно от девочки ее возраста. Раньше на такие темы я мог говорить только со Стэнли, сидя на пороге его дома. Теперь же в постановке этого вопроса на миллион долларов так и читалось: «Сегодня чертовски жарко. Почему бы нам не раздеться и не заняться любовью? Я так давно этого хочу. С тех пор, как ты приехал. Но у тебя на уме, кажется, дела поважнее». Как же объяснить, почему я остался равнодушен? Был ли я слишком молод? Или это как раз и значит «быть не похожим на других»? Или все дело во врожденном целомудрии? Сейчас я затрудняюсь ответить. Разумеется, Уизи была достаточно привлекательна, чтобы совратить кого угодно: на ней был минимум одежды, никаких трусиков, и она буквально предлагала себя. Возможно, это случилось бы, будь она еще на два-три года постарше. В таких делах разница в возрасте имеет решающее значение — будь ей двадцать или двадцать один, все могло пойти по-другому. Однако оставим в покое сослагательное наклонение… Да и будь Уизи старше, она бы не стала играть с нами в подвале.

Я еще ни разу не упомянул о других девчонках. У каждого мальчика в банде была своя подружка, но мне они казались скучными и совершенно неинтересными.

В то время район Генри заселяли в основном немцы, а по окраинам кочевали цыганские таборы. В округе насчитывалось много пивных, ресторанов, танцевальных площадок и бильярдных, насчет публичных домов — сомневаюсь. Несмотря на всю свою грубость и вульгарность, район считался скорее респектабельным.

В отличие от меня Генри не ходил в церковь. Его родители к религии никак не относились, поэтому мальчик в этом вопросе был полностью предоставлен себе. Однажды, когда он гостил у нас, я взял его с собой в воскресную школу. Он очень заинтересовался и тут же выразил удивление тем, как у нас все легко и свободно устроено. Еще нас пускали в театр на водевили по субботам, а для Генри театр был чем-то совершенно неведомым, хотя он сразу же почувствовал себя в нем как дома. Понравилось ему и просто шататься со мной по улицам — они отличались от улиц в его районе и странным образом его притягивали.

Забыл упомянуть об одном эпизоде, произошедшем, когда я привел Генри в пресвитерианскую церковь. Пастор, состоятельный англичанин, считал себя аристократом и к простым смертным относился со снисхождением. Мы уже собирались уходить, как вдруг он подошел нам и спросил, откуда мой друг. Я сказал.

— А какую веру он исповедует? — поинтересовался пастор добродушно.

— Никакую, — отозвался я. — Он атеист.

— Ах, он атеист, — повторил священник. — Так, с этим нужно что-то делать… — И, посмеиваясь себе под нос, отошел.

Кузен Генри был страшно разгневан. Сначала он поблагодарил меня за откровенность в разговоре со священником, а затем излил свою ярость по поводу того, как бесцеремонно отреагировал священник на мои слова. Для Генри быть атеистом значило то же, что и анархистом. Нельзя не принимать анархистов всерьез, то же самое касается и атеистов. Реакция Генри раскрыла мне его характер с новой стороны, и это возвысило кузена в моих глазах как человека с твердыми принципами, каковых у меня самого не было и в помине.

И все-таки самое сильное впечатление на Генри произвели миссис О’Мейло и ее кошки. Как и Стэнли, он отнесся с большим уважением к женщине, которая готова уделять столько времени и внимания этим созданиям. Кроме того, он был просто очарован конюшней рядом с ее домом, мог часами наблюдать, как врач кастрирует жеребцов. Такого в его районе не увидишь… Жаль, что нет Луи, сетовал он, вот ему бы понравилось.

Генри казалось, что в моем районе больше магазинов, фруктовых лотков и булочных. Его восхищало, что я на короткой ноге со всеми, включая мистера Дейли, владельца рыбного магазинчика. Тот частенько бросал мне пару рыбных голов со словами: «На, отнеси-ка миссис О’Мейло для ее кошек».

В то время как я приходил к выводу, что работать мне не нужно, родители Генри уже поговаривали о том, чтобы пристроить парня на фабрику по производству футляров для курительных трубок, где работал его отец. Никто бы не заподозрил, что такой большой, грузный мужчина, как дядя Генри, может производить такие изящные и красивые футляры. Тогда это было важно — настоящие джентльмены курили трубки (в основном пеньковые), а не сигареты. (Помню, как мне подарили такую на двадцать первый день рождения.)

У меня был еще один дядюшка Генри, такой же большой и неповоротливый, как этот, который, однако, тоже работал на фабрике и справлялся с тонкой работой. Этот дядюшка производил зубочистки, которые носили на цепочке для часов. Кажется, их делали то ли из золота, то ли из перламутра, и они стоили бешеных денег.

Оба этих занятия отражают дух времени — в моде было все буржуазное, броское, примитивное и ультра-респектабельное.

Но вернемся к кузену Генри. Несмотря на наше сходство, кое-что в его поведении я понимал с трудом. Во-первых, его привязанность — и даже страсть — к Альфи Мелте, этому лжецу, ворюге, садисте и трусу. Генри словно околдовали лидерские способности Альфи, поставившие того во главу шайки. Тут чутье моего кузена не подвело: впоследствии Альфи стал отъявленным гангстером и даже пользовался славой в определенных кругах, пока его не прирезал другой претендент на лидерство, которого, в свою очередь, пристрелили в темной аллее. Да уж, веселенькое это дело, такое же простое, как разделение на Север и Юг… У парня вроде Альфи просто не остается выбора: ты либо против, либо за; либо делаешь, либо не делаешь. Ты должен принадлежать к одной стороне, это императив. Ты должен выбрать, но на самом деле нет другого выбора, кроме той стороны, где ты родился, вне зависимости от того, плоха она или хороша. Север и Юг должны существовать, потому что существуют разный климат и разные образы жизни. Это неизбежно, и поэтому с самого детства человека учат ненавидеть и убивать то, что ему не по душе.

Так что Альфи и остальным кичиться было особенно нечем. Единственное исключение из преступного мира составляли мои идолы, однако Генри, как назло, словно не замечал их и никогда о них не спрашивал. Меня это расстраивало. Как он мог проглядеть Джонни Пола?

В обоих районах мы видели приблизительно одно и то же: дураки, слабоумные, идиоты, лунатики, начинающие гангстеры, и везде — потенциальные лидеры. Разницу между нашими мирами найти гораздо труднее, чем сходство.

В этом девчонки оказались прозорливее нас: они искали индивидов, а не одинаково стриженных баранов. Однако что еще остается американскому мальчишке, раз уж ему не дано достичь свободы мысли какого-нибудь шведа или швейцарца или, на худой конец, жителя нейтральных стран вроде Люксембурга и Лихтенштейна. С самого рождения мы были обречены на один и тот же путь — из политических пешек в политические монстры, принимающие войну, преступления и ограбления как должное.

Каждый раз, приезжая в гости к Генри, я все лучше осознавал ценность того, что получаю там. Его родители относились ко мне так же, как к сыну, — с теплотой и нежностью. Это так не походило на атмосферу в нашем семействе.

Никогда не забуду чудесные ломти ржаного хлеба, щедро намазанные сладким маслом или посыпанные сахаром, которые его мать давала нам, когда мы забегали домой в перерывах между играми. Она ласкала нас, словно двух маленьких ангелочков. Это невинное создание даже представить себе не могло, что вытворяли на улице ее «сладкие детки», и она бы никогда не поверила, что мы двое убили мальчика в драке. Нет, в тот день мы выглядели совершенно так же, как обычно, может быть, казались лишь чуть-чуть бледнее, поскольку на нас давило только что совершенное преступление. Целыми днями мы с дрожью ожидали стука в дверь, все время думая о полиции. К счастью, никто из нашей шайки не знал, что это мы его убили, — у нас хватило ума прикусить языки. К тому же это было непредумышленное убийство в результате несчастного случая, и мы тут же слиняли с места преступления, не видя в содеянном ничего героического.