Герард Реве - Тихий друг Страница 11

— Письмо?.. — возбужденно предложила Кристина.

— Например… А у тебя есть?..

Кристина встала, пошла в прихожую, и я услышал, как она открывала дверь, ведущую в комнатку в передней части дома. Все, все превосходно складывалось в мозаику, но, несмотря на сладострастное покалывание — результат моего дешевого успеха, — я почувствовал, как бесполезен, бесцелен и лжив весь затеянный мною цирк.

Кристина вернулась.

— Нет, стой, где стоишь, — выкрикнул я, как только она зашла в комнату, — я не должен его видеть. Положи этот листок, или что там у тебя, куда-нибудь: между других листов бумаги или… Погоди, вот тут есть конверт…

На одном из маленьких столиков лежал большой коричневый конверт. Я протянул его:

— Держи это письмо — или что там у тебя — за спиной. Вот, положи в конверт так, чтобы я его не видел.

Кристина сделала все, как я сказал: одной рукой она держала письмо за спиной, а другой взяла конверт. Она отвернулась, а потом протянула мне конверт, положив в него то, что держала в руках.

И снова я сел напротив нее, снова закрыл глаза, беспокойными пальцами ощупывая конверт. Я прикинул, какого размера были лежащие в нем листки. Да, это должен быть тот самый конверт, что я видел на письменном столе в комнате, и, судя по толщине, оба листика — там. Из-за чуть заметного утолщения мне даже казалось, что, как и должно быть, марка на внутреннем конверте больше, чем нидерландские.

— Все зависит от того, получим ли мы раппорт, — сказал я мягко.

Я приоткрыл глаза. Кристина сидела прямо, не шевелясь, и пристально следила за мной. Слегка сжав коричневый конверт между большим и указательным пальцами, я несколько раз провел им туда-сюда… Нет, фотографии в нем не было… она припрятала ее — она настороже, эта проститутка… — Опять вокзал, — сказал я, словно извиняясь. — Эта бумага, эти строчки были отправлены оттуда, с вокзала… в другой стране… И это… мужчина. — Я не могу его разглядеть… Опять туман или дым… Но он двигается быстро, гибко, ловко… Он не стар, нет… еще молодой мужчина… моложе меня, я бы сказал, моложе, чем… — я вовремя заткнулся и открыл глаза. — У тебя нет фотографии? Нет, мне не нужно на нее смотреть: можешь всунуть в конверт… Но фотография не так абстрактна, как письмо, и тогда будет легче наладить контакт… Жаль, что у тебя нет фотографии…

— Есть, — пылко ответила Кристина и поднялась.

— Вот, положи ее сюда же, — сказал я, протягивая конверт, когда она выходила из комнаты.

Она быстро вернулась, потому что загорелась представлением и была под впечатлением, и… нет, она ничего, совершенно ничего не подозревала…

…Я продолжил сеанс. Сквозь два конверта я нащупал толстую каемку и, да, точно, круглые углы — эта фотография, наверняка, та самая фотография…

— Это точно фотография? — спросил я, так сказать, недоверчиво сверля ее взглядом. — А то некоторые, — продолжил я, улыбаясь, — дают что-нибудь другое, так, шутки ради… Но это ведь фотография?

Кристина уверенно, с достоинством кивнула. Я закрыл глаза.

— Да, теперь я вижу его, но не полностью… Он стоит за… — «столом», хотел я сказать, но мне показалось, что это рискованно, — за изгородью или стеной?.. Я хочу сказать, что не вижу его ног… Ты ведь не подсунула в конверт игральную карту, а?..

— Нет, правда, нет, Герард, — искренне уверила меня Кристина.

— Я вижу его где-то по пояс… Да, он молод… В нем что-то есть… Он многим очень нравится… Елки, он простодушный, но и такой очаровательный… и все же… и все же очень ребячливый… в душе еще совсем ребенок… — короче, мне пора было нанести главный удар. — Он любит носить простую одежду… И терпеть не может строгую, солидные костюмы…

— Ах… — выдохнула Кристина, в полном восхищении.

— И его… его имя… — запинался я дальше, — я постараюсь вызвать буквы…

С какой-то болезненной четкостью я видел перед собой его фотографию, и тут внезапно мне стало не по себе… что-то происходило, и я уже не играл, что-то происходило по-настоящему… Я задрожал… Его изображение начало растворяться в тумане цвета охры и перестало быть статическим образом, превратилось в ощутимую фигуру здесь, в комнате, это был фантом: он шевелил губами, неслышно… Боже правый!.. Я никогда не звал тебя, никогда… «Опасные игры», пискнул, угрожая, голос где-то в голове. Я дышал тяжело, сердце безумно билось. Через секунду он прикоснется ко мне… Помогите… Кристина тоже видела его или только я?.. Это был тот же мальчик, только одежда на нем была другая, удобная одежда, например, для поездки в поезде?.. Или эта одежда была как-то связана с морем?.. Он стоял на берегу или на краю пропасти?.. И рядом с ним, прямо посередине, будто перерезая его пополам, — нос корабля… Один глаз его был прикрыт… из-за солнца?.. Но откуда такой страх?.. Он чего-то хотел от меня… но это было… что-то невыносимо ужасное…

— Э-э… Чуть передохну… — я провел рукой по лицу. — Это стоит больших усилий, понимаешь, отбирает много энергии, — объяснил я.

Кристина, кажется, не заметила того, что произошло перед моим внутренним взором за последние несколько секунд.

— Но… Все верно?..

— Еще бы, — прямо ответила она.

— Мне кажется, я видел часть его имени, — сказал я, преуменьшая результаты моей экскурсии по ту сторону… но что это было, почему я решил, что поту?

Может, это звучит глупо, но мне не хотелось опять закрывать глаза… Случается и такое: люди вызывают кого-нибудь или что-нибудь из чистого духа соревнования, но ведь вызванный мог подчинить их себе?.. Ну, нет… Да, сказочки у камина, фильмы ужасов, ничего больше… И все же…

— Захватывает, — сказал я, пытаясь успокоиться и дышать ровно. — Наверное, не очень умно заниматься подобными вещами, если ты недостаточно силен и уравновешен…

— Я видела, что ты правда… ненадолго ушел… — уверила Кристина, глядя на меня с восхищением.

— Первая буква его имени должна быть Г, — решился я. — Но что с того? Уверяю тебя, любой шутник, любой шарлатан знает, с какой буквы начать, чтобы был шанс угадать… Мужское имя, которое начинается на Г?.. Ганс, Генк, Гендрик, Гельмут, Гедвиг, Галевайн, Герберт… Герберт… Герберт…

— …Герман, — коротко ответила Кристина.

— Его зовут… Герман?..

Кристина кивнула.

— Так, а теперь поди-ка сюда, — сказал я строго. — Иди-ка сюда, сядь рядом. Кто такой Герман? Рассказывай все, ничего не скрывая. Или только женщина, — да, это хорошо прозвучало, вовремя, — только женщина имеет право на ревность?..

Из-за того, что Кристина принимала меня за ясновидящего, она думала — так некоторые женщины, к примеру, думают, что тот, кто ремонтирует радио, наверняка может настроить гитару, — что я человек очень мудрый и прекрасен душой, что мне можно довериться полностью, и стала исповедоваться — ну да, как потом выяснилось, она рассказала только то, что посчитала нужным.

Я все еще хотел знать, почему и зачем я здесь, и решил по возможности только слушать, избегая вопросов, которые могли вызвать подозрение. Это требовало определенного терпения, потому что Кристина, в отличие от меня, не была «прирожденной рассказчицей». Способность «начинать с начала» у нее была развита весьма слабо: она говорила что-нибудь вроде «так вот, значит, когда Герман вышел из больницы…», не позаботившись уведомить меня о том, что он туда вообще попал; или заводила речь о некой «Хильде», которая до этого в повествовании не присутствовала, и рассказывала, что «сердце ее совсем не лежало к делу, которым они занимались», что она «никогда, ну, знаешь, никогда не выкладывалась полностью» — последнюю фразу Кристина явно где-то вычитала или кто-то вбил ей в голову, потому что это выходило за рамки ее обычного словаря; или же начинала вдруг рассказ о матери Хильды, которая своей дочери об этом «уже столько раз говорила», и так далее.

И все же жизнь Кристины проступала передо мной четче. Для начала: она не была богата, даже не «при деньгах», что меня очень разочаровало; хоть она может бесплатно меня подстригать, но бедную женщину я могу найти где угодно.

Она выучилась на парикмахера, получила диплом и работала по найму. Вышла замуж и уволилась из парикмахерской, но муж вскоре умер. Как и почему, об этом я так и не узнал, но «Йохан» — так звали мужа — «будто бы все еще жив. Странно, правда?» И так далее. Я, конечно, понятия не имел, кто научил Кристину таким образом выражать глубину своих чувств, может, она сама додумалась. (Должен заметить, что тогда я думал иначе; теперь же считаю, что неуклюжие фразы или стереотипы тоже могут быть признаком настоящих, глубоких переживаний.)

После смерти мужа Кристина опять пошла работать в парикмахерскую, потому что тот не оставил ни денег, ни другого наследства, кроме очень маленькой пенсии — жалкое подобие суммы, на которую можно было свести концы с концами. У них с подругой — с которой Кристина долгое время работала в одной парикмахерской — появился план: они решили открыть свое дело. Подругу звали, как уже упоминалось выше, Хильда. У ее родителей были деньги, и они помогли им с ипотекой и другими расходами, так что появилась возможность купить помещения и оборудовать их под собственную фирму. Прилегающий магазинчик бижутерии был идеей Хильды и не принес доходов. По словам Кристины, она сама была деловой женщиной, а Хильда — мечтательницей; хоть и не каждое слово было истинной правдой, но в основе своей мне это показалось достоверным. Под тяжестью начальных расходов, оказавшихся, по-видимому, непомерными, дело продвигалось плохо и окупалось с трудом, им не раз угрожало банкротство. Со временем интерес Хильды как к парикмахерской, так и к торговле бижутерией упал, и она сбыла магазинчик с рук — каким образом: отдала ли внаем или продала, вместе со зданием или нет, Кристина не рассказала — но и после этого дело не зацвело пышным цветом. Хильда совсем забросила работу и ушла; неизвестно, прихватила ли она при этом вложения, сделанные ее родителями, но с тех пор Кристина была единственной хозяйкой.