Инго Нирман - Именно это Страница 11

— Ты его знаешь?

— Он был на вечеринке.

Ребекке захотелось самой немедленно устроить какую-нибудь вшивую вечеринку со скандалом, чтобы все ушли домой разобидевшись и упали в обморок у себя в сортире.

Ей не было жаль Акселя за то, что с ним произошло или происходило сейчас. Сам он не был ей неприятен, однако воспоминание о той ночи вызывало у нее тошноту.

Ребекка не могла скрыть свою злость, но обе сделали вид, будто не замечают этого, одна — чтобы не выглядеть смешной в глазах другой, а другая — чтобы не заставлять ее стыдиться себя, и они начали по новой.

— У тебя такое правило отбора? Если человек не…

— …То он для меня не человек!

— Не любишь таких, значит?

Отвечать надо было немедленно, и Ребекка приняла вызов:

— Люблю. Но не до такой степени.

— Ты боялась, что он тебя совратит? — засмеялась Крис.

Ребекке надоело, что они топчутся на месте.

— Ты знаешь, откуда я его знаю? Крис снова засмеялась:

— Думаю, ты сама не знаешь, что давно уже все о нем знаешь.

И продолжила уже серьезно:

— Тебе кажется, что жизнь только и делает, что подкидывает тебе вопросы. На самом деле она дает и ответы. А потом догоняет и еще раз дает, чтобы ты их наконец услышала.

Это означало, что ей пора прекратить гоняться за новой информацией и упорядочить уже имеющуюся. Новых нитей, которые нужно разматывать, больше не будет. В принципе она уже знала о вечеринке все и даже немножко больше. Появился Аксель, но она действительно знала о нем и раньше, не только с той ночи в комнате Юлиуса. Надо было лишь сопоставить все, что ей уже известно, а через оставшиеся лакуны просто перепрыгнуть. Это Акселю Крис писала письма — скорее всего от имени Лейлы. Ему удалось ее вычислить, возможно, не без помощи самой Крис, хотя это мог быть и замысел самого Юлиуса. Узнав, что Лейла — это Юлиус, Аксель тем не менее не отстал он нее. Юлиусу это надоело или он просто не знал, что делать дальше, но не оттолкнул Акселя от себя, потому что тот был химиком и поставлял наркотики или их ингредиенты. На вечеринке Юлиус столкнулся с Акселем — то ли это Крис умышленно пригласила его, то ли его привел Бруно как своего коллегу по работе. В общем, все позаботились. Потому-то Крис и ушла с Бруно.

Возможно, ни Аксель, ни Бруно не знали, что встретят друг друга на вечеринке, куда их пригласили, чтобы соединить все ингредиенты в коктейль и заодно проверить, догадаются ли они, в чем соучаствуют? И Бруно решил убить себя с помощью этого коктейля еще тогда, а Аксель — сейчас? Или их убили — либо за то, что они догадались, либо чтобы не успели догадаться? Юлиус ушел раньше, чем началась разборка с Акселем. Тот отравил его, когда он понял, зачем нужен этот коктейль, не зная — до сегодняшнего дня, — что Крис не только все было известно, но она сама больше была Лейлой, чем Юлиус?

Кусочки мозаики укладывались плотно, без зазоров, но картина из них могла по-прежнему сложиться любая. Как ни пыталась Ребекка ограничиться лишь самым необходимым, все равно для «эврики» не хватало еще слишком многого.

В клубе

Когда гости ушли, Крис и Даниель решили пойти куда-нибудь потанцевать. Было еще довольно рано, но они сочли время вполне подходящим.

Крис ненадолго исчезла в ванной, к которой Ребекка не приближалась после ухода Акселя, и вернулась без грима, со смытыми бровями, волосы заправлены за уши. Получилось неожиданно хорошо. Ей невольно вспомнилось правило Юлиуса: всегда разбавлять прекрасное неожиданным. Скажи: «Брюки — это супер». Через пять минут скажи это еще раз. А через два часа: «Брюки — это нонсенс». Возьми любой пример и не делай никаких исключений.

Выдавливая лимон в бокал, думай: «Напиток с зернышками — а что, неплохо. В рот они не попадут, если не открывать его слишком широко, но бывает приятно иногда и разжевать зернышко».

Меняй свое мнение на противоположное без всякого повода и без усилий. Когда кто-нибудь скажет, что принципиально пьет пиво только из банок, знай: он на твоей стороне.

Ребекка с Юлиусом никуда не ходили уже год.

Для Юлиуса это был отказ от привычки к ежедневному эскапизму такого рода. Ему надоело настраивать себя на то, что ему все равно, как выглядит заведение, какая музыка там играет, кто окружает его и его друзей, тупые взгляды, смех, а им самим приходится кричать, чтобы услышать друг друга, да и увидеть тоже, стоит отойти лишь на пару шагов. Ссориться не из-за чего, из-за недоразумения, и потом бурно мириться. Ощущать единение, когда давно уже не понимаешь, о чем другой говорит. И даже когда уже надоело, сидеть еще целый час и уйти вместе с последними посетителями, вовремя пристроившись за ними. Успокаивать уставшее тело снотворным. И на следующий день все сначала, до новой ночи.

Ребекка любила самый момент перед выходом, который всегда растягивался надолго. Они перебирали безумную кучу фотографий, оставшихся от других выходов. Люди почти на всех одни и те же, снятые в разных ракурсах, сидят вдвоем или втроем, гримасничая от вспышки на фоне полной темноты. Несколько снимков были ничего, однако каждый снимок все равно подвергался ехиднейшим комментариям. Любая деталь, любое замечание служили поводом для поиска новых ракурсов и мотивов, новых поз и движений.

Они говорили на разные голоса, интонируя по-новому одну и ту же фразу, увлеченно экспериментируя. Потом приезжало такси, которое вызывал кто-нибудь из них, потому что их уже ждали.

В последний раз они попали в пивную, полную мужчин, изо всех углов таращившихся на экран подвесного телевизора, где показывали спортивные соревнования. Их компания, теснясь, уместилась на П-образной скамье за столиком в отдельном «кабинете», защищавшем от чужих взглядов, но не от шума. Ребекка в жизни не слышала таких громких и таких продолжительных воплей. Ноги ее упирались в опору тяжелого деревянного стола, а взгляд — в развешанные на стене металлические зеркала, оклеенные старинными рекламками пива. Напитки были вдвое дороже обычного, а кельнерши требовали чаевых сверх ресторанной наценки. Это была плата за потрясающую красоту официанток, неуместную для такого заведения, а также за то, что тут не воняло — ни застоявшимся алкоголем, ни дезинфекцией.

Но раз сели, значит, сели, кто-то даже решил поесть. Решение провести вечер здесь было ошибкой. Другие тоже чувствовали себя неуютно, но, раз уж кто-то предложил пойти сюда, никто не хотел обвинять его в ошибке, по крайней мере сразу, да и самой Ребекке не хотелось уходить одной и ждать остальных где-нибудь в другом месте — как, впрочем, и разговаривать здесь с кем-либо.

Она вдруг поняла, что это их последний совместный вечер. Ее предложение выпить текилы никто не поддержал, и она одна судорожно сглотнула совсем уже размягчившуюся жвачку, чтобы освободить место для той небольшой порции алкоголя, которую заказала.

Текила — несмотря даже на то что сейчас всякие жлобы стали называть так своих собак, — оставалась ее любимым напитком вне зависимости от меняющейся моды. Ей нужно было совсем немного текилы, чтобы ощутить приход и подъем. Если пить другое, то этот момент трудно заметить, а потом ты уже пьяна.

После этого ей был нужен спид или кокаин, особенно если вечеринка была не по ней, и она без всяких церемоний требовала у тех, у кого с собой было, нужную ей дозу как нечто само собой разумеющееся. Не как плату за то, что она пришла, а по общечеловеческому праву, как всегда можно попросить аспирину, хотя сама она никогда не носила с собой ни аспирина, ни вообще чего бы то ни было.

Ей всегда доставляло удовольствие наблюдать, как другой реагирует на такую просьбу, прячась за ничего не значащими жестами, чтобы не утратить солидарность со своими и не показаться мелочным.

Та душевная общность, которую создают определенные наркотики, еще усиливается, если их правильно принимать. Регулярно, через известные промежутки времени, новый заход или новая затяжка, и так весь вечер, ни от кого не таясь. С каждой новой затяжкой, новым заходом, кто-то выпадает, а кто-то, наоборот, входит. Подлинная общность возникает, когда все чувствуют, что главное еще впереди.

Самое важное было — как подать дозу. Всегда находились умники, начинавшие скандалить по поводу того, что вот, мол, не так курят, не разогрели или развели плохо. Самый запрещенный товар приносили в виде полуфабрикатов. Кто-то один набивал косяк, толок кокаин или разогревал ложку, трубку, фольгу, остальные садились в кружок. Прямо как дети, особенно когда доходило до дележки — все следили, чтобы каждому досталось поровну: раздающий берет последним, таково было правило, — и раздающий вел себя так, будто делил на всех подарок чужого доброго дяди.

Тот, кто готовил смесь, действовал медленно и со всей приличествующей серьезностью. Остальные ждали, переминаясь с ноги на ногу, в тесном сортире или на задней террасе кабака; стена, отделявшая их от окружающего мира, делалась все плотнее, толще и выше, так что от неба оставался кусочек размером не больше сортирного потолка, и вонь перегара и прогорклого жира застаивалась, как вонь кала и мочи.