Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла Страница 11

— Знаешь, как выглядели клубы в моём городе? — начал он, не поворачиваясь к Герману. — Это был какой-то советский ДК колхозника или кинотеатр тех же годов. Место с обшарпанными стульями и стёсанными ступенями. Там всегда пахло побелкой и пылью. Этот запах было не переглушить даже сигаретами, пивом и потом. И я ходил туда, чтобы один день из моей жизни не был похож на другой. И мне было наплевать на качество звука. Я бы мог напиваться и под жужжание бензопилы.

— Тут получше. Только всё равно шлак, — ответил Герман. — Мне больше нравились клубы в Лондоне или Амстердаме.

Они снова погрузились в молчание. Машина летела сквозь вечернюю демоническую Москву, сливаясь с общим потоком разноцветного огня. Макс выводил пальцем на стекле узоры из ломаных линий. Герман гладил чехол гитары, которую не позволил запихнуть а багажник.

— Знаешь, а я всё ещё боюсь… — начал Макс.

— Выступления? — спросил Герман. — Мы все его боимся.

— Да не ссыте вы, — отозвался с водительского сиденья барабанщик, делая резкий поворот.

— Нет, я о вчерашнем, — Макс перешёл на шёпот. — Вдруг он подстерегает меня, чтобы отпилить мне ноги.

— Прекрати ты. После того, как я набил татуировку, мне снилось, что ворон выклёвывает мои глаза и относит на могилу глухого музыканта, и только потом осознаёт, что глаза ему не нужны. У каждого есть свои страхи. Они тоже должны быть источниками вдохновения, как и всё, что мы видим вокруг.

Спустя двадцать минут они оказались у клуба. Дождь всё так же накрапывал с неба, напоминая китайскую пытку. Герман поздоровался за руку с охраной, спросил об общих знакомых и почти искренне улыбался. Потом они искали директора, который обнаружился в баре. Одна из команд уже начала саундчек. Макс пожалел, что не взял с собой беруши. Волны чужой музыки нарушали его хлипкую гармонию в голове.

— Борис, знакомься, это наш новый вокалист. Настоящий гений, если не лажает, — Герман представил его бородатому мужчине в футболке с эмблемой клуба. Максу пришлось пожать его ладонь, крупную и сухую.

— Что ж, очень хорошо, Ворон. Я надеюсь, этот проект лучше предыдущего.

— Я тоже на это надеюсь.

— Хэллоуин. Всем наплевать на музыку. Пиво, костюмы и пьяные танцы.

Макс слонялся по клубу в ожидании саундчека. В коридоре висела огромная афиша с праздничной тыквой и эмблемами групп. Пальцы коснулись алых букв «Opium Crow», вороньих перьев и силуэтов маковых лепестков. На душе сразу стало теплее. Словно мудрый ворон благословил его своим крылом. Начинал нарастать лёгкий мандраж. Вскоре явились и остальные участники группы: Лукреция и басист. Макс опять поймал себя на том, что не может запомнить, как зовут барабанщика и бас-гитариста, как ни крути. За весь месяц он им и слова не сказал, уделяя внимание только звучанию их инструментов.

Максу нравился безлюдный клуб. Почти два часа до начала вечеринки: тишина и темнота. Вот только Герман вытащил всех на сцену. Поначалу звук просто оглушал: на базе они играли относительно тихо.

— Первый микрофон погромче сделайте! — закричал Герман звукорежиссёру.

От звука собственного голоса закладывало уши. Пришлось привыкнуть: это же их собственная песня. Герман всё же решил сыграть сегодня «Цветы загробного мира», эту шизофреническую балладу по мотивам манги Суэхиро Маруо «Безухий Хоити». Нечто подобное главный герой новеллы исполнял на могиле мертвецам. Макс повторял слова, входя в предконцертный транс. Ему вдруг подумалось, что надо было перевести её на английский, чтобы никто не догадался, о чём на самом деле этот бред. Современные группы прикрывают свою поэтическую бездарность англоязычными текстами, наивно полагая, что так их заметят на Западе. У «Opium Crow» пока что была лишь одна, «Insane», в русском варианте — «Душевнобольной». Герман на этот счёт выразился довольно точно: «Вот пригласят на Запад, тогда и можно будет тексты перевести на забугорный, а пока так».

Сейчас, во время саундчека, Герман выглядел нереально бледным и нервным. Отыграв пару песен, он всё же смог вернуть душевное равновесие по мере настройки аппаратуры. Время поджимало, и пора было в гримёрку.

— Знакомься, мой юный друг. Вот это — гримёрка. Здесь трахают шлюх и нюхают кокс, — развёл руками Герман, показывая два видавших виды виниловых дивана и подобие зеркала. — Но мы пока ещё не рок-звёзды, так что даже пить до выступления не будем.

— Почему? — спросил кто-то.

— Не хочу повторять ошибки прошлых лет. Так что давайте курнём трубку, и чтобы орги нас не спалили.

С опозданием явилась Элис, чтобы запомнить всем, что они ещё не накрашены и не одеты.

— Ну и гады же вы, — начала она. — Не могли мне халявную проходку сделать. Пришлось немного на входе поскандалить, но всё обошлось. Я никого не убила.

Глядя на хрупкую рыжую девушку, с трудом верилось, что она способна какого-то убить, но проверять не хотелось.

Макс снова влез в свою концертную шкуру, которая по совместительству служила ему карнавальным костюмом. Это был просто образ его самого, призванный задвинуть за угол прежнюю личность и выпустить зверя. Он чувствовал себя чистым холстом, на который с каждым взмахом кисти гримёра наносят новую личность. Макс посмотрел на себя в зеркало. Отражение подмигнуло ему и оскалилось. Снаружи уже давно играла музыка и слышались голоса.

— Пойдём посмотрим, что там происходит? — предложил он Герману.

Тот уже закончил подводить глаза и согласился. Они просочились в душный зал клуба, смешиваясь с толпой. Здесь курили даже на танцполе, и облака разноцветного дыма поднимались к потолку. Люди — чёрные тени с бледными лицами и узорами, изображающими шрамы. Все они вились у сцены, лениво попивая коктейли под незамысловатый электронный ритм. На сцену взгромоздился лысый карлик в серебристом костюме и дурным скримом запел «Катюшу». Макс инстинктивно зажал руками уши и ринулся обратно в гримёрку.

— Господа, я был в аду! — гордо объявил он всем собравшимся.

— Вот видишь. Нам за своё выступление бояться нечего, — успокоил его Герман.

— Но, это даже не музыка. Я не понимаю, как это может вообще кому-то нравиться. Даже в попсе есть какой-то намёк на мелодичность, чёрт возьми, — сказал он, медленно стекая по дивану.

— Говноедство — одна из проблем музыки в России, — спокойно ответил Герман, затягиваясь сигаретой. — Эта толпа чумна и пьяна, ей сойдёт абсолютно всё.

После выступала какая-то команда, обозначившая свой стиль как готик-метал. «Ну это когда ты понятия не имеешь о готик-роке, но трахать херок всё равно хочется, — охарактеризовал сей жанр Герман. — Кому какая разница. У нас никогда не было шварц-сцены, только извечная арш-сцена во все времена». Но это почти можно было бы слушать, если бы не явный плагиат и напускную депрессивность звучания.

— Ветераны клуба, — сказал Герман. — Кроме «X», их, по ходу дела, никуда не пускают, как и большинство здесь присутствующих.

Макс чувствовал, как мандраж нарастает вкупе с экстазом. Скоро ему предстояло выйти на сцену. Сладкий водоворот дыма марихуаны уносил его вглубь сознания. Все участники тоже приняли по чуть-чуть, дабы ловить общую волну. Время приблизилось к двум часам ночи, когда они вышли из гримёрки на эшафот маленькой сцены. Ночь Дьявола в самом разгаре. Глаза ряженой нечисти смотрели из темноты зала, что казался чёрной зыбью Стикса. Несколько минут, чтобы подключить инструменты. И вот уже прозвучали первые вступительные аккорды «Романтика». Макс видел глупые лица толпы, и понимал, что сейчас он никому на хрен не нужен со своим пониманием мира и музыки. Они просто смотрят на него, как на нечто нарушающее их эстетические нормы. На того, кто реально безумен. Он не запел в том самом понимании песни. Он дал первый и решительный залп голосом, заставив всех вздрогнуть. Даже надменные девицы у стойки, едва не расплескав своё пиво, уставились на сцену. Он не уйдёт с этой сцены забытым, даже если ему суждено умереть прямо здесь, на этих пыльных досках. Больше не было той боязни звука, что преследовала его на саундчеке: голос работал во всю силу. Макс не боялся забыть слова — казалось, что они шрамами запечатлелись на его запястьях и каждая клеточка горит этой знакомой болью.

  Я снимаю лицо, понимая, что я не красавец,  Мне не светит любовь или пошлый испорченный глянец,

— пропел он, то почти скатываясь в постпанковский речитатив, то снова давая голосу возможность плыть по волнам музыки.

Элис наблюдала из зала за танцем разноцветных прожекторов по бледному лицу Макса. Даже Герман и вся группа ушли вдруг для неё на второй план. Она следила за его движениями и пальцами, обхватившими микрофонную стойку. Он извивался у микрофона с долей какого-то мёртвого зловещего эротизма. Он уже не был собой — сбросив в гримёрке человеческую кожу, он стал вдруг демоном. На краткий миг ей показалось, что она влюбляется. «Это не твой человек, он полностью принадлежит искусству. Он уже продал свою душу», — сказал внутренний голос, и с ним пришлось смириться.