Юрий Андрухович - Московиада Страница 12

Но природа не терпит дисбаланса. Госпожа М. все чаще и горячей вспоминала своих прежних мужей и любовников. Почему-то вдруг в ней проявилась такая странная черта. И это в самые интимные минуты. Мало того — начинала случайно называть меня именами моих предшественников. Небольшим утешением для меня было то, что, как она объясняла, ей нравится исключительно определенный тип мужчин, и я был очень похож внешне на каждого из ее бывших партнеров. А у меня, честно говоря, действительно внешность как у многих. Почему-то мои родители не произвели меня монстром с шишкой на затылке или рогом промеж бровями. Так уж как-то вышло. И все же я почему-то убежден, что внутренне не похож ни на кого. Поэтому меня раздражали эти ее постоянные невольные ошибки, когда вдруг я должен был откликаться на какого-нибудь Валериана, Освальда или вообще Михайля[11].

Закончилось тем, что я не выдержал и ушел. С десятиклассницей мы к тому времени как раз дочитали «Махабхарату», которую она, несовершеннолетняя дуреха, искренне считала моим оригинальным творением. Перейти к «Одиссее» мне не удалось — оказалось, что она нечто подобное изучала в школе. Таким образом я был разоблачен, и мне оставалось с достоинством разорвать навеки наши отношения.

Горечь моего тогдашнего существования принуждала к поиску какого-нибудь выхода. Покинутый и преданный почти всеми, кроме нескольких малоинтересных собратьев по буху, я выбрал наконец бегство в Москву. Кстати, москвофильства, Ваша Королевская Суровость, нет во мне ни на копейку. Если бы в том настроении у меня была возможность сбежать в Киев, Рим, Нюрнберг или Сан-Франциско, то, конечно, никакая Москва меня не увидела бы. Но сбежать можно было только сюда. Чтобы спрятаться на седьмом этаже вонючего дома рядом с Останкинской башней.

Москва подсунула мне еще несколько любовей. Сначала одну критикессу, которая появлялась дважды в год и с которой мы пересмотрели почти всего Феллини. Это был довольно интересный случай — словесный секс. Наши половые отношения состояли из разговоров. Мы в деталях обсмаковывали какого-нибудь Казанову или, скажем, маркиза де Сада, сыпали цитатами из Розанова, Фрейда и Соловьева. Наши языки, отяжеленные вязкой, сладковатой слюной, заменили весь комплекс чувственно-телесных удовольствий. Эти разговоры продолжались где-то до двух ночи, пока мы, изможденные и счастливые, не расходились спать по разным комнатам. И ни разу не спали вместе. Настолько исчерпывали нас эти разговоры. Настолько они оказались самодостаточными. У меня было несколько достижений с нею. Например, я научил ее различать понятия «фаллос» и «пенис». Раньше она думала, что это синонимы.

В один из ее приездов случилась у меня Александра. Время от времени они сходились в моей комнате сразу вдвоем. Тогда каждая начинала свою хитроумную игру, поджидая, когда другая соберется уходить. А я заваривал чай и покуривал. И мысленно дивился своему сволочизму. Вряд ли какая-то из них могла выйти победительницей. Их потребности не пересекались, и каждой доставалось свое.

С Александрой сближение произошло на почве католицизма. Она со всей ревностью неофитки углубилась в церковную жизнь по римскому обряду, чуть ли не каждый день посещая, кажется, единственный пока что в Москве костел Св. Людовика. Там приятные молодые священники проводили с ней всякие душеспасительные беседы, внушая ей вкус и тягу к аскезе. Так что она, очевидно, через подавленное увлечение симпатичными святыми отцами, сверх меры загорелась идеей аскетического самопознания, что не шло на пользу ее украиноведческим штудиям. Чем дальше, тем больше напоминала она начинающую монахиню, увлеченную исключительно созерцанием Великих Мистерий. Я старался выиграть единоборство с ксендзами посредством приучения ее ко всяким эротическим зрелищам и непристойным текстам. Но был не тот случай. Как правило, она не являлась на свидания, выдумывая потом довольно очевидные враки, что, по ее мнению, конечно, не было грехом.

Но как-то поздно вечером, когда наша беседа о значении харизмы и благоприобретенной с помощью опыта праведности, кажется, уже не могла иметь никакого продолжения, она сама выключила в моей комнате свет и зажгла огонек над огарком свечи. «Понимаешь, само по себе появление на теле стигматов может и вправду свидетельствовать о Благодати, но может и знаменовать собой какое-то начало испытаний», — шептал я, задыхаясь и с трудом снимая детский лифчик с ее почти несуществующей груди. «Глупый», — отвечала она, и мне было уже не до того, чтобы выяснять, почему именно я глупый: то ли так глупа высказанная мной мысль, то ли мысль хоть и правильна, но выражена не вовремя…

Она оказалась довольно изобретательной и стремительной в любви. Это была Жанна Д’Арк! Или святая Тереза! Ничего подобного я не мог и представить себе, так что под утро даже засомневался, в самом ли деле мне так уж удалось выиграть это единоборство с молоденькими польскими священниками, ее поводырями и наставниками.

Как выяснилось потом, она уже успела когда-то побывать замужем. Убедившись в наивности своих прежних намерений потихоньку растлить ее, я со временем неожиданно для самого себя охладел и с совершенным равнодушием постороннего фиксировал в себе чувственный упадок. Мое сердце уже не подскакивало к горлу, когда где-нибудь в коридорах общежития наши пути пересекались с поляками. Болезнь прошла довольно незаметно. Именно в это время мне встретилась Астрид. Но тогда уже я был знаком с Галей. Под Новый год мы ехали в одном купе. Я — домой на каникулы, она — в Карпаты с лыжами. Типичная московка, высокомерная ко всему украинскому, она всю дорогу пыталась шутить над моим произношением, но я, кажется, сумел развеять ее хохляцкий стереотип. Уже подъезжая ко Львову, она поинтересовалась, занимаюсь ли я спортом, и если нет, то не хотел ли бы я, вернувшись в Москву, посещать бассейн. Она, мол, в состоянии устроить мне такое удовольствие. Ведомственный бассейн! Но больше всего меня привлекла ее профессия. Это если не принимать во внимание довольно распространенный тип красоты. А по профессии она змеелов. Тогда, в поезде, я записал номер ее телефона.

Но я не сразу воспользовался им, поскольку на моем пути возникла совершенно безосновательно Астрид. Полуполька, полушведка, но гражданка Америки. Аккредитована в Москве каким-то информационным агентством. Должен сказать, что на выставке «Мемориала», которую я роковым образом решил посетить, ни один из экспонатов не произвел на меня такого сильного впечатления, как она. Прошу меня понять правильно, Ваша Королевская Проницательность, она не была экспонатом той выставки. Просто посетительница, обращавшая на себя внимание нескладными движениями и жутким акцентом.

С того дня я пережил все стадии сумасшествия, мелодраматического идиотизма в западном стиле.

Мы встречались на всяких станциях метро, каждый раз на другой. За те полтора-два месяца я почти наизусть выучил схему Московского ордена Ленина метрополитена имени Ленина (Кагановича). Потом мы пьянствовали. Оказывается, в Москве можно купить все — любое алкогольное пойло — от «мартеля» до «малибу». Теоретически об этом знают все, на практике только я. Мы набирали полные сумки прекрасных по форме и содержанию разноцветных бутылок, шутя при этом, что новое вино следует наливать в новые мехи, потом всаживали фантастические, на мой взгляд, суммы в такси, совершая колоссальные автопробеги из одного конца мегаполиса в другой, а потом десантировались на очередной «хавэре», где раскладывали свои сумки, пардон, меха, просто на полу и устраивали какую-то безумную, по масштабам древнеримскую, оргию, обязательно заканчивавшуюся пением и битьем бутылок о стены. Мне нравилось с ней. Еще никогда я не чувствовал себя таким легким, свободным и беззаботным гражданином мира. Она открыла мне целый материк неизвестной раньше Москвы — Москвы валютной с гостиницами и барами, куда я проходил мимо офицеров в штатском, гордо изображая глухонемого бельгийца, в то время как она независимо помахивала перед их капитанскими носами всякими своими удостоверениями, — и сезам открывался: вспыхивали люстры, ковры толщиной в ладонь заглушали наши шаги, двухкомнатные люксы пахли сибирской тайгой или колумбийской сельвой — в зависимости от нажатой кнопки, и семисотлетнее баварское пиво «лёвенброй» можно было заказать непосредственно в номер. Платила, ясное дело, она. Рядом с ней я познал всю мудрость дзена, а также старую коммунистическую мудрость про «два мира — два образа жизни». Поскольку мы были верноподданными Его Королевской Милости Алкоголя (боже сохрани, никаких намеков или аллюзий!), то быть еще и верноподданными Секса нам не слишком удавалось. Как правило, мы засыпали между пустых бутылок, полуобнявшись, но так ничего более существенного в этом смысле и не достигнув. Бывало, мы лазили друг по другу, путая собственные волосы с ворсом ковров, а ноги столов с ногами официантов. Бывало, мы блевали. Как-то мы попробовали вместе купаться в ванне, но утро застало в ванне меня одного, одетого, зато она, совершенно голая, лежала рядом на полу, и рельефный кафель отпечатался у нее на боках. Все это очень смешило нас. Астрид повторяла, что таким образом, при ее посредничестве, этот вонючий, проклятый, несправедливый, зажравшийся буржуазный Запад поделится своим богатством (при моем посредничестве) с полуголодным искалеченным Востоком. Так что мы делали великое всемирное дело.