Полина Волкова - Растафарианская история Страница 12

Я, как завороженная, не отрываясь смотрела на воду и продолжала думать. Я заметила, что деревья по обе стороны реки – очень высокие, небо тоже было невероятно высоким, как в моем сне. И река очень напоминала ту самую реку. Лсд действовало на меня все больше и больше. И тогда я поняла, что слышу музыку и голос Бьорк. All is full of love играла в моей голове невероятно четко. Какое-то время я наслаждалась этой песней, потом переключила ее на Human behaviour, затем мне захотелось поделиться наблюдениями со своим другом. Я повернулась к нему, он сидел на берегу в двух метрах от меня. Не помню, что я ему сказала и не помню, что он сказал в ответ, но мы просто не поняли друг друга, совсем. Тогда мы засмеялись и перестали пытаться поговорить. Я повернулась в сторону Рэбая и увидела, что он уже разжег костер и развел вокруг какую-то кипучую деятельность с овощами и котелком, а рядом на земле были постелены два шелковых шарфа, синий и зеленый, и я поняла, что это для нас. (Все эти вещи, видимо, были взяты у той блондинки-хиппи с хорошим английским). Тито сидел на корточках рядом с костром и чистил морковку. Окинув все это взглядом, я вдруг остановилась на самом Рэбае и неожиданно поняла, что он выглядит совершенно не так, как раньше. Первое – на нем почти не было одежды, только закатанные выше колен синие джинсы, и его дреды были замотаны на голове, образуя высокий тюрбан. Второе – он не был черным. Не смотря на то, что эта мысль показалась мне самой абсурдной, его кожа действительно имела совсем другой цвет. Скорее красный, чем черный. Он был индейцем, совершенно точно. И третье – на его груди я увидела яркую большую татуировку (на теле Рэбая вообще было очень много татуировок, но эта была, несомненно, главной) – на ней был изображен человек в военной форме, напоминающей одежду красноармейцев и белых офицеров одновременно. Этот человек вызвал во мне большой интерес.

Я встала и пошла к Рэбаю, села на зеленую подстилку, спиной к реке и лицом к Рэбаю, и спросила его:

– В тебе же есть что-то от индейцев, правда?

Он посмотрел на меня хитро, и его глаза блеснули, и с удовольствием ответил:

– Мой отец был индейцем.

Я смотрела на него и видела индейца, который чувствует себя комфортно босиком и полуголым на берегу реки, в отличие от меня – человека, который всю свою жизнь прожил в пыльных городах, и здесь, на природе, я чувствовала себя лишней. Как этот ржавый мост над моей головой.

Человек – лишний в этом мире. Мир совершенен, человек делает его несовершенным. Когда мне было года четыре, я спросила маму:

– Зачем Бог создал тараканов?

Конечно, она не смогла мне ответить и даже понять смысл моего вопроса, но все было очень просто: я исходила из того, что этот мир создан Богом, следовательно он должен быть совершенным, а наличие тараканов мне казалось странным, они не вписывались в мою картину совершенного мира, в котором, как мне думалось, я нахожусь. С течением времени я поняла, что люди – это и есть те самые тараканы, которые все портят. Зачем в таком случае мы были созданы?

Мы созданы по образу и подобию, но мы несовершенны. Только одного человека я могу назвать совершенным, but can you ask as much from any other man? Тем не менее, будучи несовершенным, человек все же может совершенство создавать. У Пелевина есть один рассказ (мой любимый), он называется Гость на празднике Бон, и там есть замечательная мысль: красоту нельзя объяснить словами, но ее можно создать с помощью слов.

Мы можем создавать нечто совершенное. В этом и наше сходство с создателем. Мы тоже – создатели. И мы свободны. Желание Бога сделать нас свободными (и необходимость для нас самих быть свободными, потому что это условие существования) – это и есть наша большая беда. В искусстве же – свобода всегда абсолютная. В момент создания художник свободен от всего – от нищеты, от голода, от боли, от прошлого и будущего, даже от скорой, неизбежной, подступающей смерти.

Я замкнулась в своих мыслях. Мой друг теперь сидел рядом со мной, на синей шелковой подстилке. Он о чем-то говорил с Рэбаем, но я не вникала. (Рэбай варил овощную похлебку в котелке). Когда мне захотелось все-таки понять, о чем они говорят, у меня почему-то не получилось, даже не смотря на то, что я разбирала отдельные слова и они казались мне знакомыми, я не могла выстроить их вместе и понять смысл услышанного. Я была как будто изолирована от окружающих. Мне ничего не оставалось, кроме как провести весь оставшийся вечер погруженной в свои мысли, почти ни с кем не разговаривая. Кроме того, мне мерещились некоторые вещи, о которых я тогда в точности не могла сказать – происходят ли они, слышу ли я действительно эти слова или нет?

К одному из таких случаев стоит отнести те слова Рэбая, которые я услышала в машине – "потом поедем в церковь на горе". Я не была уверена, говорил он это, или мне показалось. Тоже самое случилось и сейчас: Тито снял свою растаманскую шапку и распустил дреды, затем вытащил откуда-то две тканины – черного и белого цвета, они были похожи на шарфы, но сделаны были явно из плотного материала, он зачем-то аккуратно развернул каждую из них (и они показались мне развевающимися флагами), а потом свернул обратно, я спросила его "а что ты делаешь?" и была шокирована его ответом, но я все-таки хорошо запомнила смысл сказанного – "я готовлюсь к церемонии", но не сохранила в памяти конкретных английских слов, которыми он должен был воспользоваться. Позже я размышляла – может быть, я и не спрашивала у него ничего, и он ничего не отвечал? Я решила больше не задавать ему вопросов и отвернулась от него.

Но я чувствовала, что что-то происходит, и что то, что мне мерещится (даже если оно мне всего лишь мерещится) имеет какое-то значение. Что-то должно было произойти здесь сегодня.

Мы покурили трубку – Рэбай смешал измельченную марихуану с табаком, немного смочил кокосовым молоком, что меня сильно удивило, и получилось идеально. Рэбай не курил, он пил текилу из горла и выпил уже треть. Мы поели печеной в золе картошки и белого хлеба, а потом сготовилась овощная штука в котелке, Рэбай каждому положил еду в деревянную скорлупку, приговаривая:

– I'm a master cook! Try this!

Тито он протянул еду как нелюбимой собаке, которую все же приходится кормить. Суп был действительно очень вкусным, но чересчур острым, и овощи, на мой взгляд, были порезаны слишком крупно. Мы сказали, что суп просто замечательный и невероятный, и я прибавила (так как в приготовлении еды мне нет равных):

– Я готовлю очень хорошо, но ты, может быть, готовишь еще лучше!

Рэбаю этот льстивый комплимент пришелся как раз по вкусу и он не понял, что если женщина так говорит, значит намеренно преувеличивает. Суп был слишком острый, и я не смогла его доесть, но мой друг съел все без остатка (хоть и признался мне потом, что в конце доедал уже через силу). Мы дунули еще трубку и Рэбай вдруг встал со своего места и пошел куда-то с Тито, держа в руках белую тканину. Я спросила:

– Куда вы?

И Рэбай, оглянувшись на меня, ответил:

– Этот урод Тито разучился завязывать тюрбан, я пойду завяжу ему.

Мне было непонятно, зачем для этого надо отходить в сторону, но спрашивать я уже не стала (так как, я уже писала, говорить словами мне было тяжело). Они скрылись в кустах. Через некоторое время вернулись, и Тито выглядел замученным и униженным, на его голове был туго замотан белый тюрбан, скрывающий дредлоки.

В руках у него была его шапка – грязно-белого цвета с тремя полосами: red, gold and green. Рэбай сел на землю и с довольным видом завязал себе черный тюрбан. Мой друг стоял у костра, скрестив руки на груди, я сидела на своем месте, недвижимая и погруженная в свои мысли, и вдруг поняла, что сейчас что-то произойдет. В это момент Рэбай сказал, обращаясь к Тито:

– Ты вообще не растаман! Ты не заслуживаешь носить шапку, которую я тебе дал!

И вырвал ее у него из рук.

Я знала, что он каким-то образом захочет дать ее моему другу. Все происходило очень быстро: он бросил ее в костер, мой друг стоял в двух шагах, скрестив руки на груди, и на его лице была странная улыбка. (Позже он рассказал мне, что в тот момент, когда шапка лежала в огне, Рэбай громко сказал ему: “Так ты возьмешь ее или нет?!”) Было очевидно, что это – приглашение стать растаманом. Мой друг, конечно, не хотел брать на себя никаких обязательств. Он взял шапку из любопытства и еще потому, что ему было жалко Рэбая (он представил, какое у него было бы лицо, если бы шапку никто не вытащил из огня). И когда мой друг медленно сделал шаг, наклонился и вынул ее из костра, все с облегчением засмеялись. Хотя, не помню, смеялась ли я и смеялся ли вообще кто-то. Но Рэбай очень развеселился, подбежал к нему, надел ему шапку на голову со словами "дай я покажу, как ее надо носить".

Мы еще какое-то время посидели у костра, дунули еще трубку, но солнце уже садилось. В сумерках мы потушили костер, собрали мусор и стали взбираться вверх по склону, когда Рэбай вдруг совершил странный поступок: в руках у него была почти пустая бутылка текилы, он допил остатки и разбил бутылку. Осколки разлетелись по песку и камням.