Олег Никитин - Рассказы и стихи Страница 12

Хемфри ответил:

– Ну что ж, в таком случае тебе недолго осталось жить.

Хонк осклабился.

– Вот, смотри, – Хемфри достал из кармана своей шкуры какой-то предмет, – эта штука убивает на расстоянии.

В следующую секунду соседнее дерево, срезанное у основания, стало падать.

– Но дело в том, что меня ей убить нельзя, – он нам и это продемонстрировал, – так что выбирай. Короче, – жестко добавил он, видя, что Хонк находится в оцепенении, – меня невозможно убить вообще, а кто попытается сделать это, сам погибнет. Такова воля Ине.

– Я не знаю, зачем Хемфри хотел уничтожить станцию. Кто может знать что-нибудь о людях, живущих на звездах? Он собирался убить своих соплеменников и заставил нас взяться за оружие, которое он изготовил. Хемфри сказал, что мы легко овладеем станцией, но он ошибся, и нас осталось только двое – я, чисто случайно, и он, потому что был неуязвим. Хемфри почти физически страдал от этого поражения, но мне ничего не говорил – разве мог я что-либо понять? А на полпути в стойбище я убил его.

– Как? – удивился Ола.

– Очень просто. На его оружии оказался переключатель мощности. У преступления, совершенного Хемфри, не было оправданий. Подбрось дров в огонь, 0ла. Сегодня очень холодно…

– Я остался единственным мужчиной в племени. Осенью мы стали жить отдельно, ведь к тому времени я нашел много теплых домов неподалеку от города. Я не сказал Лиле о том, что убил Хемфри – когда он жил в стойбище, она была его женой. Весной у нее родился ты.

– Хемфри был моим отцом?

– Да. Тяжело жить среди женщин. К лету я уже не мог быть им полезен – по хозяйству они справлялись и без меня… Как светло, наверное, пошел снег… Ола, мне кажется, что в чем-то Хемфри был прав, ведь у него была цель…

Снежинки опускались на влажную землю и таяли. Но их было очень много. Скоро они покроют поле, дорогу, и те станут совсем белыми.

1987

FeCl3

Петра Сидорыча очень раздражало послевоенное устройство Курляндии. Он приходил к соседу по квартире и говорил грустно:

– Вот ведь жизнь какова.

Сосед Прокофий Кузьмич отрывался от позавчерашней газеты и отвечал:

– Читали про турецкий вопрос? Опять басурманы на восток пошли. И чего им в мазанках не сидится, не понимаю.

Петр Сидорыч вздыхал, зажигал керосинку и заводил патефон. У него была любимая пластинка, которую он всегда ставил на аппарат, обложка ее очень давно истрепалась, и никто не знал, кто же так печально и скорбно пел хором под гениальные звуки клавесина и блок-флейты сопрано. Марфа Валентиновна, заслышав голоса, тоже приходила, садилась в уголок на стул и тихо сопела. Глаза ее наполнялись слезами и блестели в темноте.

И на кухне никто не шумел, потому что жили они втроем одной семьей, жили давно и дружно. Ни у кого из них родственников уже не осталось после того, как внебрачная дочь Прокофия Кузьмича умерла от воспаления легких. Она жила с матерью в Мценске, где много лет назад Прокофий Кузьмич был в служебной командировке. Прошлой осенью, в ноябре, Прокофий Кузьмич получил телеграмму и поехал на похороны. Вернулся через неделю сумрачный и погрузился в чтение строительной литературы.

А на дворе уже стояла ранняя весна, и улицы покрылись слякотью. В прохудившийся ботинок Петра Сидорыча натекала вода, и он сушил его по ночам на батарее.

Петр Сидорыч работал в химическом институте слесарем, и каждый день, кроме воскресенья, внимательно читал отпечатанный на машинке текст, красовавшийся на двери в туалет: «Убедительная просьба! Тов. мужчины, не выливайте в туалете хим. реактивы (FeCl3 и т.д.). – После такого слива очень тяжело и вредно убирать уборщицам, портится саноборудование». Чем-то этот призыв его раздражал, может быть, тем, что его, не имеющего хим. реактивов, убедительно просят не выливать их. При этом ему представлялся молодой нахальный химик, пробирающийся в туалет с огромной колбой, доверху заполненной FeCl3. Как выглядит это вещество, Петр Сидорыч не знал, но полагал, что это мерзкая, липкая зеленая жижа, которую невозможно отскоблить от саноборудования.

Тринадцатого марта Петр Сидорыч вдруг разозлился и оторвал эту бумажку от двери. Он принес ее домой и приклеил на внутренней поверхности бачка, под водой, чтобы она не попадалась ему на глаза.

– Марфуша, у тебя есть хим. реактивы? – спросил он Марфу Валентиновну. – FeCl3 и так далее?

– Господь с тобой, Петя, – испуганно ответила Марфа Валентиновна.

– Вот и замечательно, – облегченно вздохнул Петр Сидорыч и отправился на пруд топиться. Отшагав половину расстояния, он вспомнил, что лед с пруда еще не сошел, и свернул в пивную.

1987

Жизнь и смерть реставратора Степы

1. Однажды Степа получил отповедь.

– И ведь совершенно зря и понапрасну пострадал морально, – сказал Степа. А дело было так. Дела даже не было, а так, эпизод. Степа работал реставратором в одной из местных контор, и это, натурально, обязывало его по утрам напяливать комбинезон и каску поверх головы. И каска эта его изрядно смущала и ограничивала полет мысли, натирая до ссадин уши.

– Я не желаю с этим мириться, – заявил Степа и пошел к начальнику участка, но начальник не прочувствовал ситуацию, потому как он не любил Степу за то, что Степа носил на спецовке значок «Отличник спецподготовки», а у начальника в коллекции такого не было. Он сказал довольно резко: «Я, точно, в поте лица и тела добываю вам, Степан Андреевич, стройматериалы и инструмент, чтобы вы имели все условия для производительного труда. Где ваша пролетарская сознательность?»

Степа ушел. Его дух был надломлен.

– Нет у нас боле пролетариев, работники есть, а пролетариев нету, – сказал он за дверью.

2. И Степа решил послушать проповедь.

– Ибо здесь мое спасение, – подумал вслух он и в воскресенье поутру отправился в маленькую аккуратную церковь, совсем недавно им отреставрированную. Благодарный священник подарил ему Евангелие, отпечатанное на тонкой бумаге, а как-то раз пришла делегация старушек в составе трех человек с полиэтиленовым мешочком сочных чебуреков.

– Кушай, сынок, поправляйся, – ласково выступила с краткой речью самая представительная из них. – Любишь бога – и хорошо, живи счастливо, и на суде не погоришь. Приходи на службу, святой отец речь скажет, в программе означено: «Необходимое зло и борьба с ним».

Степа испугался и обрадовался одновременно. С одной стороны, что скажет начальник, если узнает, а с другой – все-таки к богу, если он имеется, чуток ближе. Всегда полезно в случае чего.

– …Истинно вам говорю: истинная истина вдвойне истинна от осознания ее неукоснительной истинности. Не примите за тавтологию, коей здесь и следа не может наблюдать человек безусловно набожный.

Степа, признаться, действительно уже подумал о тавтологии, но последняя реплика святого отца его охладила. Он не хотел обидеть собравшихся, расписываясь в недостаточной набожности.

– …И что по сути есть повседневное, обычное зло, как не добро, дарованное нам господом? Сказки народа нашего учат нас, что добро побеждает зло с необходимостью. Так ли в жизни, спрашиваю я вас? И отвечаю немедля – нет, ибо жизнь наша многообразнее сказок гораздо, поражая вдумчивого исследователя бесконечными разновидностями исходов, в том числе фатальных, зло торжествует вопреки сказкам, ведь на то они и сказки, чтобы уносить отягощенного тяжким бременем человека в светлые дали иллюзии. Зло многообразно в своих проявлениях. Все ли они интересны? Оставим сразу бессмысленное, жестокое зло, совершаемое единственно под гнетом животных инстинктов, вскрытых безумием нашей сумасшедшей эпохи, возрожденных ею с новой силой и в новых, изощренных Формах. Отвлечемся от них с негодованием и отвращением, осудим и проклянем их троекратно и гневно! А что же зло, предназначенное для понимания и не подлежащее безусловному осуждению? Сие зло есть сугубо зло, совершенное по необходимости и содеянное исключительно в борьбе за интересы своего носителя, подчиненное строгой и ясной, достижимой единственно посредством него цели. Никакой самоцели оно, разумеется, не преследует, ибо это есть наше ограничение и условие. Таковое зло есть основа эволюции, как ее понимал Дарвин, вообще и эволюции человеческого общества в частности, ибо человек, хоть и обрел дух и разум, есть продолжение и неортогональное дополнение животного. Посмотрите на наше общество, и вы ясно узрите естественный отбор – сильный наверху, слабый внизу, там его место. А как же добро, это вынужденное качество деяний обитателей низших ступеней иерархической общественной лестницы? Способно ли оно обресть поражающую силу и овладеть благами, кои есть конечная цель существования индивидуума, объявленная нашим идолом, по существу всегда им являвшаяся? Нет, поскольку оружие против зла есть с необходимостью зло. Прояснил ли я вам, дети мои, эту малую часть великой и вечной проблемы, понимание коей близко и недостижимо, что и утверждается марксизмом? Зло как двигатель прогресса – разве не ясна эта мысль, подсказанная нам природой, и разве не верно то, что лишь добро, как противовес злу, обеспечивает миру устойчивость и наделяет зло созидающей силой? Я хотел бы, чтобы вы почувствовали это, и на этом закончу свое выступление. Прошу вопросы.