Висенте Бласко - Толедский собор Страница 12

Габріэль жилъ въ состояніи воинственнаго возбужденія. Онъ забылъ свои книги, не думалъ о своей будущности, пересталъ пть мессы. Ему было не до заботъ о себ и о своей карьер теперь, когда церкви грозила такая опасность. Сонливая поэзія старины, обввавшая его съ колыбели, какъ запахъ старинныхъ куреній и увядшихъ розъ, разсялась.

Изъ семинаріи стали все чаще исчезать воспитанники и на вопросы о томъ, гд они, учителя отвчали съ лукавой усмшкой:

– Они т_а_м_ъ… съ честными людьми. He могли спокойно смотрть на то, что творится… Молоды… кровь горячая!

И они съ отеческой гордостью относились къ этимъ проявленіямъ горячей молодой крови.

Габріэлю тоже хотлось уйти вслдъ за отважными товарищами. Ему казалось, что наступаетъ конецъ свта. Въ нкоторыхъ городахъ революціонная толпа врывалась въ храмы и оскверняла ихъ. Еще не убивали служителей церкви, какъ въ другихъ революціяхъ, но священники не могли выйти на улицу въ ряс, не рискуя подвергнуться издвательствамъ. Воспоминаніе о прежнихъ толедскихъ епископахъ, объ этихъ отважныхъ прелатахъ, безпощадныхъ къ еретикамъ, будило въ душ Габріэля воинственный пылъ. Онъ никогда еще не вызжалъ изъ Толедо и всю жизнь провелъ подъ снью собора. Испанія казалась ему равной по величин всему остальному міру, и ему страстно хотлось увидть что-нибудь новое, созерцать воочію все то необычайное, о чемъ онъ читалъ въ книгахъ.

Наступилъ день, когда онъ поцловалъ въ послдній разъ руку матери, почти не замчая, какъ дрожала всмъ тломъ бдная, почти ослпшая старуха. Ему тяжеле было покинуть семинарію, чмъ родной домъ. Онъ выкурилъ послднюю папиросу съ братьями въ соборномъ саду, не открывая имъ своихъ намреній, и ночью убжалъ изъ Толедо, зашивь въ подкладку жилета изображеніе сердца Христова и спрятавъ въ карманъ прелестную шелковую "бойну" – берэтъ карлистовъ,- сшитую блыми руками какой-нибудь монахини въ одномъ изъ толедскихъ монастырей. Вмст съ Габріэлемъ бжалъ его сверстникъ Моргано, сынъ звонаря. Они вступили въ одинъ изъ маленькихъ карлистскихъ отрядовъ, которыми полна была Манча, потомъ прошли въ Валенцію и Каталонію, горя желаніемъ предпринять нчто боле серьезное для защиты короля и церкви, чмъ кража муловъ и взиманіе контрибуцій съ богачей.

Габріэль находилъ дикую прелесть въ этой бродяжнической жизни, проходящей въ вчной тревог, въ страх быть застигнутыми войсками. Его произвели въ офицеры, въ виду его учености, а также благодаря рекомендательнымъ письмамъ отъ нкоторыхъ канониковъ толедскаго собора, которые писали о его выдающихся способностяхъ и о томъ, что было бы жаль, если бы онъ остался простымъ пономаремъ.

Габріэлю нравилась свобода этой жизни вн всякихъ законовъ; онъ чувствовалъ себя какъ школьникъ, вырвавшійся изъ-подъ надзора. Но всетаки онъ не могъ побдить въ себ разочарованія, которое онъ испыталъ, ближе приглядвшись къ церковнымъ войскамъ. Онъ думалъ, что увидитъ нчто подобное крестовымъ походамъ – воиновъ, которые сражаются за вру, преклоняютъ колни, отправляясь въ бой, и ночью, ложась спать посл пламенныхъ молитвъ, спятъ чистымъ сномъ праведниковъ. Вмсто всего этого онъ увидлъ нестройное войско, которое не подчинялось начальникамъ и неспособно было бросаться въ битву съ храбростью фанатиковъ, жертвущихъ собой для праваго дла. Напротивъ того, всмъ этимъ добровольцамъ хотлось продлить войну, чтобы продолжать питаться на счетъ мстнаго населенія и жить среди бездлья, которое было имъ такъ по душ. При вид вина, золота и женщинъ они бросались на добычу, какъ бшеные волки, отталкивая начальниковъ, если т хотли ихъ удержать.

Глядя на эти шайки грабителей, можно было подумать, что возобновилась среди современной культуры времена кочевыхъ дикихъ ордъ: воскресла древняя привычка отбирать, съ оружіемъвъ рукахъ, хлбъ и жену у другихъ; старинный кельто-иберійскій духъ, склонный къ междоусобіямъ, воскресъ подъ предлогомъ политической распри. Габріэль не встрчалъ, за рдкими исключеніями, въ этихъ плохо вооруженныхъ и еще хуже одтыхъ войскахъ никого, кто бы сражался за идею. Среди воюющихъ были авантюристы, любившіе войну для войны, искатели счастья, были крестьяне, которые въ своемъ пассивномъ невжеств пошли въ ряды партизановъ, но остались бы дома, если бы кто-нибудь другой посовтовалъ имъ остаться. Эти жалкіе, доврчивые люди были твердо убждены, что въ городахъ жгутъ на кострахъ и пожираютъ служителей церкви, и пошли въ горы, чтобы спасти страну отъ возвращенія къ варварству. Общая опасность, утомительность длинныхъ переходовъ, нужда и лишенія уравняли всхъ партизановъ восторженныхъ, врующихъ, скептиковъ, образованныхъ и невждъ. Вс чувствовали одинаковое желаніе вознаградить себя за лишенія, удовлетворить свои зврскіе инстинкты, разгорвшіеся отъ невзгодъ и опасностей походной жизни. Они предавались пиршествамъ и неистовствамъ во время набговъ и грабежей. Они входили въ маленькіе города съ возгласами: "да здравствуетъ вра!" – но при малйшемъ неудовольствіи ругались какъ язычники, и ихъ божба не щадила ничего святого.

Габріэль привыкъ къ этой кочевой жизни и ничмъ не возмущался. Прежняя скромность семинариста исчезла въ суровомъ воин.

Донна Бланка, невстка короля, мелькнула передъ нимъ, какъ героиня какого-нибудь романа. Нервная принцесса стремилась уподобиться вандейскимъ героинямъ. Верхомъ на маленькой лошади, съ револьверомъ за поясомъ, въ блой "бойн" на распущенныхъ волосахъ, она мчалась во глав вооруженныхъ отрядовъ, которые воскресили въ центр Испаніи жизнь и бытъ доисторическихъ временъ. Разввающіяся складки ея черной амазонки служили знаменемъ для зуавовъ – отряда, составленнаго изъ французскихъ, нмецкихъ и итальянскихъ авантюристовъ. Эго были отбросы всхъ армій въ мір, солдаты, предпочитавшіе слдовать за честолюбивой женщиной вмсто того, чтобы вступить въ иностранный легіонъ въ Алжир, гд ихъ ожидала боле суровая дисциплина.

Взятіе Куэнки, единственная побда за всю войну, оставила глубокое впечатлніе въ душ Габріэля. Отрядъ людей въ "бойнахъ", взобравшись на городскія стны, вступилъ въ городъ и разлился широкимъ потокомъ по улицамъ. Выстрлы изъ оконъ домовъ не смогли остановить побдителей. Вс были блдны, у всхъ были помертввшія губы; глаза сверкали и руки дрожали отъ жадности и жажды мести. Опасность, отъ которой они избавились, и радость первой побды вскружили имъ головы. Двери ломились подъ ударами прикладовъ; изъ домовъ выбгали перепуганные люди и падали, тотчасъ же проколотые штыками. Внутри домовъ женщины вырывались отъ партизановъ, одной рукой вцпляясь имъ въ лицо, а другой придерживая платье. Въ "институт", мстной общественной школ, самые невжественные изъ воиновъ на глазахъ Габріэля разбивали шкафы съ инструментами въ физическомъ кабинет; они были уврены, что черезъ посредство этихъ дьявольскихъ изобртеній нечестивцы общаются съ мадридскимъ правительствомъ. Они бросали на полъ и разбивали прикладами и сапогами золоченыя колеса аппаратовъ, диски электрическихъ машинъ.

Семинаристъ глядлъ съ сочувствіемъ на ихъ неистовство. Подъ вліяніемъ семинарскаго обскурантизма, онъ тоже боялся науки, которая въ конц концовъ роковымъ образомъ приводитъ къ отрицанію Бога. "Эти горцы", думалъ онъ, "совершаютъ, сами того не зная, великое дло! Хорошо, если бы вся нація послдовала ихъ примру. Въ прежнія времена не существовало выдумокъ науки, и Испанія была счастливе. Для благополучія страны достаточно знаній служителей церкви, а невжество народа только способствуетъ спокойствію и благочестію. А вдь это главное".

Война кончилась. Партизаны, преслдуемые войсками, прошли въ самый центръ Каталоніи и наконецъ, отброшенные къ границ, принуждены были сдать оружіе французскимъ таможеннымъ чиновникамъ. Многіе воспользовались амнистіей, радуясь возможности вернуться домой, и въ числ ихъ былъ Маріано, сынъ звонаря. Ему не хотлось оставаться на чужбин. Къ тому же еще умеръ его отецъ, и онъ надялся занять его мсто и поселиться на соборной колокольн. Онъ могъ надяться, что ему дадутъ мсто отца, въ виду заслугъ всей его семьи, служившей при собор, и, главное, въ награду за то, что онъ три года сражался за вру – и даже былъ раненъ въ ногу. Онъ почти могъ причислить себя къ мученикамъ за христіанскую вру!

Габріэль не послдовалъ примру малодушныхъ и сдлался эмигрантомъ. "Офицеръ не можетъ присягнуть на врность узурпатору",- говорилъ онъ съ высокомріемъ, усвоеннымъ имъ во время службы въ этомъ каррикатурномъ войск, гд доведенъ былъ до крайнихъ предловъ старинный военный формализмъ, гд босяки, опоясанные шарфами, передавали другъ другу приказанія, всегда называя другъ друга "господинъ офицеръ". Но истинною причиной, по которой Луна не хотлъ вернуться въ Толедо, было то, что онъ предпочиталъ отдаться теченію событій и пожить въ новыхъ странахъ. Вернуться въ соборъ значило остаться въ немъ навсегда и отказаться отъ всякой дятельности вн церкви. А онъ отвдалъ во время войны прелесть свободной жизни, и ему не хотлось такъ скоро отказаться отъ нея. Онъ еще не достигъ совершеннолтія и ему оставалось много времени впереди, чтобы закончить ученіе. Жизнь священника – врное убжище, куда всегда еще будетъ достаточно рано вернуться.