Денис Бушлатов - Дэволюция Страница 12

Казалось, вечность прошла прежде, чем агент ушел… Погрузившись в бытовую смерть своего ребенка, Анна перестала ощущать время, словно Алеша холодом своим остановил биение и ее сердца. Она осталась одна в желто-оранжевой квартире, подсвеченной полуденным солнцем. Сидела за кухонным столом, недоуменно вертя в руках квитанцию на ритуальные услуги. Сама фраза «Ритуальные услуги» вызывала нее липкий ужас. Ее сын будет подвержен «ритуалу», в результате чего окажется в земле. Его будут трогать чужие руки, одевать в костюм-ведь это смешно-восьмилетний мальчуган в деловом костюме — его ногти покроют бесцветным лаком.

Ритуал.

Внезапно мир качнулся и полыл вокруг Анны разноцветными бликами. В ту же секунду зазвонил телефон.

Анна повернула голову в сторону черного аппарата и мгновенно поняла, что именно она услышит, сняв трубку. Голос, безликий и насмешливый, потребует Алешу, потребует гулким приказом и она не посмеет отказать. Она…

— Алло?

Это была мама. Ее мама, Алешина бабушка. Так получилось, что в долгом списке людей, которым предстояло узнать о смерти Алеши, ей было уготовано первое место.

Разговаривая с матерью, Анна была поразително спокойна. Будто бы что-то ушло из ее души, оставив лишь оболочку, будто бы сама она была мертва, как и ее сын, и мертвая разгваривала с живыми, сообщала им о своей и его гибели.

После звонка матери телефон не замолкал ни на секунду. Смерть притягивает. Звонили родственники, близкие и не очень, знакомые, друзья. Многие были осведомлены о болезни Алеши — с ними Анна монотонно делилась печальными новостями, равнодушно выслушивала маловнятные соболезнования и клала трубку, с уверенностью ожидая новых звонков. Звонили и те, кто ровным счетом ничего не знал-этим Анна докладывалась с призрачным удивлением, ей было сложно понять, что двигало ими в стремлении позвонить именно сейчас. Так полагается. Сначала умирает ребенок. Потом взрослые созваниваются и обсуждают это событие, сопливо выражая жалость по поводу столь безвременной кончины. В этом есть что-то неестественное, паскудное — так коршуны слетаются над гниющим трупом.

Звонок. Еще один.

Рука тянется к трубке.

— Мне нужно поговорить с Алешей… — в трубке помехи, скрежет. Анне показалось, что она слышит звуки древнего радиоприемника, вопиющий веселенький шансон на фоне хрустящей пустоты. Голос въелся в сознание, пробуждая ее к жизни.

— КТО ЭТО? — закричала она в трубку. Тот же голос, те же интонации, только теперь в нем ощущалось торжество.

— Алееееешенька бооооолеееен! — врезалось в ее ухо, — Алешенька в реанимации! Какое НЕСЧАСТЬЕ!

В трубке завыло, звуки шансона внезапно усилились до невозможного писка, помехи забили собою трубку, ватой ударилась о барабанные перепонки волна звука, трубка вырвалась из ослабевшей разом руки и упала на ковер с густым хлопком. В эту самую секунду Анна внезапно осознала, что мальчик ее Алеша мертв и все происходящее уже никак не повлияет на его дальнейшую судьбу. Волна горя обрушилась на нее без предупреждения, всецело покоряя сознание. Более она не спала.

Бесполезная трубка лежала на ковре, оскверняя пространство звуками шансона.

Похороны сына состоялись в среду, 15-го Декабря в 2 часа дня. Алешу хоронили в закрытом гробу-несмотря на обилие косметики, выглядел он так будто его собрали из кусочков, подобно мозаике. Агент настоятельно уговаривал Анну не прощаться с сыном, но даже сама мысль об этом казалась ей кощунственной. Увидев Алешу в новом гробу, в костюме, с напомаженными волосами и неестественно красными губами, пухлыми щеками и невнятным каким-то лицом, Анна не расстроилась, а даже повеселела отчего-то предположив, что вместо сына ей подсунули скверно исполненную куклу. Слезы потекли из глаз позже, когда она села в автобус, непосредственно рядом с закрытым гробом, утопающим в цветах. Почему-то именно вид этого гроба, и осознание того, что там внутри заперт ее сын, вызвало в Анне ощущение затягивающей пустоты, воронки, в которую уходили последние силы.

Маленький автобус без труда вместил в салон всех желающих. Людей было немного — Анна, ее мать, с горестной тревогой в глазах, лучшая подруга Люда с мужем, двоюродная сестра Катя — полная, испуганная отчего-то, напряженная, муж ее и еще несколько знакомых, чьи лица смазались в памяти Анны, в сумрачном ее состоянии, практически не оставив следа. Агент присутствовал тут же, рядом, постоянно суетился, бойко отдавал указания, перебегал с места на место, то и дело поглядывая на Анну и на гроб, словно проверяя все ли соответствует р и т у а л у.

На кладбище было мокро. Во вторник шел дождь и слезы его впитались в кладбищенскую твердь, наполняя землю рыхым, сырым запахом тлена. Мир готовился к зимней спячке, деревья голые и безучастные едва шевелили черными ветвями, небо тяжело нависло над свежей ямой в земле, сизым брюхом своим готовое оросить земную твердь декабрьским ливнем.

Похороны проходили в суетливой спешке. Ящик, пленивший ее сына выгрузили из автобуса и поставили прямо на землю, рядом с свежей могилой. Само это действие показалось Анне неуместным и даже кощунственным, но, вопросительно взглянув на агента, она не нашла в его глазах поддержки. Родственники и знакомые выстроились торжественно — полукружием вокруг гроба, тревожной дугой оттесняя Алешу от мира живых. Анна стояла в центре этой нелепой окружности, одну из неправильных сторон которой образовывал холм рыхлой земли и глубокая яма — другую — убогие в своем недосочувствии провожающие. В этот момент, она не испытывала ни жалости, ни горя. Слезы продолжали течь, но и слезы эти были каким-то образом отстранены от нее, словно плакал кто другой.

Молчание затянулось ровно настолько, насколько того требовал ритуал. Вперед выступил толстый поп, брезгливо подбирая рясу кошачьим шагом подкрался к гробу и принялся бормотать положенные рифмы обращаясь то к более не существующему сыну ее, то, судя по нервным движениям круглой головы, сидевшей на неправдоподобно короткой шее — к соседней могиле.

Анну невольно поразило абсолютное бездушие происходящего. Тишина, нарушаемая механическим шепотом карикатурного попа, угрюмая сосредоточенность провожавших, гулкое молчание кладбища — все это было неправильным, ненастоящим. Несуразность ситуация заключалась в том, что ее восьмилетнего сына вырядили в дурацкий костюмчик, заколотили в деревянный ящик, в котором не то, что двинуться — не продохнуть, и собирались зарыть в жирную, червивую землю. Зарыть и забыть.

Наконец, батюшка, отчитав положенное по прейскуранту количество молитв, вволю намахавшись чадящей кадильницей, отошел в сторону, устремив сосредоточненно-жалобный взгляд на гроб. В позе его было что-то от официанта, только что подавшего счет — Анна с трудом удержалась от неуместного желания сунуть ему пятерку на чай.

Грянул оркестр. Анну качнуло, оркестр бил прямо в уши, создавая в голове невообразимый шум. Агент постарался — музыканты играли не похоронный марш Шопена — печальную антитезу свадебной теме Мендельсона, но что-то менее заезженое, и более приличествующее моменту. Нужная атмосфера была достигнута — бабушка зарыдала в голос, кто-то отчаянно принялся сморкаться, раздался кашель и хныканье удрученных подруг. Анна нервно переминалась с ноги на ногу, смотрела в яму…в яму…

Во тьму.

— Анна Сергеевна, — кто-то неземной, потусторонний тронул ее за локоть, — Пора.

Она повернула голову и встретила песьи глаза агента. Понимающе кивнув, он повел взглядом в сторону гроба. Пора… Пора было….что? Пора было броситься к полированному ящику и руками отпереть крышку, выпустить на свет божий новорожденного мертвеца, ревущую послежизнь? Пора было пасть на колени в серую грязь и молить, молить небо вернуть ей Алешу? Пора было…

Закапывать сына.

Анна ненавидяще уставилась на агента. Восприняв ее взгляд как знак согласия, он повернувшись в полоборота сделал знак дюжим могильщикам. Оркестр взвыл громче, провожающие залились символическими слезами, могильщики дружно взяли гроб за ручки. Внезапно Анна, вырвав локоть из цепких пальцев агента, молча, с отчаянной силой толкнула его в грудь так, что он отлетел в сторону и так же молча бросилась к гробу, бросилась яростно, всем телом. Повиснув на гробе, уже смоченном первыми каплями дождя, она завыла, забилась на крышке, царапая ногтями ее поверхность. В этот момент, она не видела ничего, не слышала ни единого звука, кроме биения своего сердца. Алеша там, заперт в душной коробке, затянут в галстук. Алеша там, уложенный в вязкое ложе, ее сын, упрятан в смерть.

Могильщики расступились перед нею.

— Разве вы не видите?! — выла она, исступленно царапая гроб, — Разве вы не видите?! Ему больно! Моему сыну БОЛЬНО!!!

Замешательство агента было недолгим. Очевидно, он привык к подобным эксцессам. Поправив галстук, он мигнул дюжим землекопам, и они, также обладая немалым опытом, нежной хваткой оттащили визжащую женщину от гроба. Рядом тут же оказалась бабушка. Обнимая Анну, она что-то сипела, плакала, сопливела в ухо, и это мокрое касание возымело эффект — женщина успокоилась, затихла. Анну трясло… В ее голове верещал похоронный оркестр.