Олег Малахов - Непоправимость волос Страница 12

День I.

Ты не могла уснуть. Утром, измученная бессонницей, ты избавлялась от моего присутствия, отчищая свой мозг, вычеркивая мое имя из все равно непомнящей его памяти. Но к моменту, когда ты полностью уничтожила меня в себе, ты неожиданно почувствовала, что силы покидают тебя. И твое сердце действительно, сделав несколько беспомощных биений, выдохлось и остановилось. И кода ты окончательно убила меня в себе, ты умерла, и я ничем не мог тебе помочь, и воскресить тебя не мог. Полночь вылила свет луны на твое тело, и я навсегда запомнил превосходство света его над непревзойденной тьмой. Так закончился первый день нашего с тобой знакомства.

Ночь пропущенных прощаний.

It was rather the night of missed desires and true confessions. I was reading your lips swallowing your strange secrets of your eyes. I was begging you to make me sewed out of your skin material.

Ночь I.

А ночь была лунной. Луны не было, но лунным светом наполнялось ночное безразличие пространства. Мы с тобой считаем секунды, пересчитывая своих сексуальных партнеров, любовниц и любовников. Кем-то была ты, кем-то был я, забывчивость не позволяла нам выяснить, были ли кем-то они; или ни он, ни она не были теми, кем были мы в тот момент, когда они могли кем-то быть. Среди всех них мы безостановочно пытались найти тех самых, тех, кто нужен каждому из нас; и мы забывали о нас, но той лунной ночью мы соединились с исчезнувшей луной и стали всем тем, чего нам не хватало. Нам всегда не хватало разборчивости в людях, но людей не хватало чаще.

День II.

Я ли это, девочка моя? У ног твоих, подле тебя, смотрящей на проблески света в окне… Я ли становлюсь таким нежным, что в состоянии превратить каждый взгляд на тебя в лекарство от отчаяния, в порцию неоценимого тепла? У тебя ли я украл эти способности? Или так ты чувствуешь себя спокойнее, когда я наделен невероятной любвеобильностью, для тебя одной, остающейся со мной, проводящей со мной целый день… с поцелуями… с целью слияния с моим целомудрием. Странно, но могу делиться с тобой лишь своими наиболее сокровенными чувствами, несмотря на то, что был я далек до беспамятства от твоих поверхностных намерений, планов и потребностей, и становился я невольно инициатором вскрытия твоего спрятанного, неуязвимого мироздания, не для того, чтобы насладится твоей подвластностью мне, а для распознания самого себя в паутине твоих искромсанных обстоятельствами и удушаемых предопределенностями желаний… Ты — мой источник вдохновения… Когда мы идем, а сегодня так и есть, по бульвару несостоявшихся свадеб, мы смеемся над неуклюжестью своих попыток заботиться друг о друге, проявлять друг другу знаки внимания. Твой голос журчит в пространстве, втекая в мою полоумную материю мозга. Из твоих воздушных рукоплесканий я творю аппликации нашего с тобой детства, которое прошло под знаком ожидания друг друга. Мы приходим в парк, мы садимся на скамью под тенями приветствующих нас крон деревьев, с которыми мы тоже будто вступили в союз, и они охраняют нас от слухов и грязных помыслов сытых и довольных садистов в бюрократических заведениях.

Я люблю смотреть на огонь. И как эхо: я приехал, я добрался сюда. В твоей комнате камин. Не могу больше терпеть! Разорви мои кровеносные сосуды! Я и так мертв… Я на распутье… У меня нет пути… Чтобы идти за тобой. Тебя нет, чтобы идти за тобой. Чтобы стрелять тебе вслед боевыми патронами. Чтобы заряжать тебя энергией навсегда и не покидать никогда. Но тебя нет, а то, что я увидел вместо тебя, напомнило мне твою нежную и ненужную мне смерть…….то есть меня…… лежащего на полу подле раскаленного камина. Как камень.

— Как прошла твоя встреча?

— Она оказалась несколько неожиданной для всех, кого я там посетил. Им достаточно странными показались мои предложения. Им совсем не хотелось чувствовать себя ремесленниками, бессмысленно тратящими время и деньги на издание бездарных писателей, то есть пишущих не во имя личного совершенствования, а лишь ради резонанса вокруг своей персоны, в определенной степени литературно грамотных граждан.

— Ты был соткан из дождя.

— Им нравилось, что со мной успокаивается душа. Они вовсе не были психически неуравновешенными людьми, но говорить со мной им хотелось просто так, не из-за чего, по пустякам. И питаясь моей постоянно накапливающейся энергией, они забывали о моих просьбах и пожеланиях.

Она после непродолжительной, возможно, минутной паузы, предложила мне сесть рядом с ней возле небольшого столика, уставленного спиртными напитками, и, налив мне джина и разбавив его лимонным соком, попросила рассказать, нашел ли я там хоть кого-нибудь, кто бы смог также ласково обходиться со мной, как она.

— Зачем тебе знать это? Если и есть кто-то, кто может мне заменить тебя, так это моя мечта, образ, являющийся мне во снах, в летаргических. Нашел ли я?… — Я переспрашивал себя, осознавая, что не в состоянии ответить ей.

И она улыбнулась: «Мы однажды приедем туда вдвоем, мы пройдемся по улицам, зайдем в парки, посетим музеи и театры. И ты меня познакомишь с ней.»

Между днем и ночью.

Мы встретились с ней, как и было запланировано, в том самом месте, недалеко от ее дома, где я впервые ее увидел и остановил. Мне было приятно смотреть на ее телодвижения, наблюдать за тем, как она идет. Я наслаждался мыслью о том, что с этой красавицей меня сегодня смогут лицезреть многие тайные враги и соперники, завидуя мне и моим привилегиям, представляя меня в постели с этой недоступной им девушкой. Она небрежно улыбалась и с издевкой колола меня своими взглядами, знающей свою роль девушки. Артистично взяв меня под руку, она повела меня к парковке, где стоял ее новенький кабриолет. Она прекрасно смотрелась в нем. Девушка в гончей машине. И я, мало приметный словоблуд, рядом с ней.

— Что на этот раз? — спросила она меня.

— Бьеннале. Это для поэтов. Но какой же я поэт среди них… но мне необходимо быть там. Им будет не хватать веселья, моего задора. Ты бы их тоже могла развеселить. Станцевать, как ты умеешь.

— Ха… это уж слишком много для них, — помолчала, положила руку мне на ногу, иронично произнесла, — хочешь меня…

Я помолчал, и, не убирая ее руку, начал поглаживать ее. Потом ее рука вновь обняла руль. Машина ехала в гору. Она сосредоточилась. Затем, выехав из парка, где я мечтал гулять с ней, держа за руку, и целуя ее, периодически присаживаясь на скамейки, укутывать ее в свои просторные кофты, мы оказались на Аллее Понтификата.

— Тебе интересна эта игра? — а она сказала:

— Да, она забавна. Но не можешь ли ты предположить, что я делаю это ради тебя? Сегодня ты будешь самым блистательным гостем…

— Мне еще 25 лет, а я уже ненавижу современную молодежь! Я уже не могу безболезненно наблюдать за их поведением. Мне уже сложно и больно слышать их разговоры. Ведь у них так мало времени на саморазвитие. Им так немного его отведено на постижение своей души.

— Что ж, я вполне справедливо могу принадлежать к ненавидимой тобой группе молодежи.

— Нет. Нет. Ты согласилась. Ты…

— Я — такая же, как они, только поразившая тебя своей внешностью. Тебе просто хочется со мной переспать.

— А если я люблю тебя?..

— Такие, как ты, никогда не в состоянии любить реального человека. Тебе всегда необходимо обновлять своих героев. И ты всегда влюбляешься заново. Ты не постоянен в своих идеалах, хоть и постоянен в том, что постоянно проявляешь любовь, но направляется она не на существующую реально личность, не на человеческое существо из плоти. Она отдается твоему миру, который потом может заставить любить, любить по-разному, заставить многих, любить многих, многое, любить сам мир этот. Тебе всегда будет тесно. И твой мир постоянно расширяется. И ты вовлекаешь в него свои влюбленности, случайно теряющихся в твоих фантазиях девушек. Я ведь тоже захотела оказаться одной из них, уверовать в возможность увлечься тобой и твоей беспорядочно преображающейся и совершенствующейся системой образов и картин.

— Тогда я, как реальный человек из плоти, отсутствую в этом, этом, реальном мире. Тогда остается только этот образ, который живет в ирреальности с ирреальным образом, который никогда не станет реальностью…

И потом мы молчали. Показав друг другу свои глаза, почти открыв тайну наших взглядов, мы, казалось, затихли навсегда.

Я по-прежнему оставался юридически бесправным представителем человеческой расы. У меня по-прежнему замирало сердце при виде блюстителей порядка. И мне было спокойнее с ней. Она была безупречной гражданкой, с чистым прошлым, с нужными штампами в паспорте, с безукоризненными перспективами, идеально зарегистрированной хранительницей меня, едва дышащего надеждой изгоя, до отказа заполненного желанием быть законодательно защищенным человеком………. По законам людей, какими они есть, такими людьми и такими их людскими законами, которыми обозначен стандарт человечности, как он видится большинству, как представляется всем эта самая человечность и ее устройство.