Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич Страница 12

— Говорит Москва!

Отзвенели куранты, и голос из радиоприемника в точности повторил слова Лены:

— Говорит Москва!

Ринтын мало понимал из того, что говорила диктор, но отдельные слова прочно застревали в мозгу, волновали воображение. Он даже во сне видел эти слова, которые сам вслух не мог бы произнести.

Через Ринтына Анатолий Федорович и Лена познакомились с остальными ребятами стойбища, и в хорошую погоду все вместе катались с горы на нартах.

После уроков и часов, проведенных на полярной станции, Ринтын с тяжелым сердцем возвращался в постылый дом, пропахший спиртом и загаженный собутыльниками отчима Гэвынто. Он чувствовал себя дома совсем одиноким.

13

Ранней весной, когда солнце стало высоко подниматься над горизонтом, Ринтын заболел желтухой. Он лежал в пологе и в маленькое окошечко, проделанное отчимом в стене, видел, как небо с каждым днем все больше голубело. Запахи весны проникали в полог, вытесняя прокисший, затхлый воздух.

Ринтына навещали ребята. Чаще других приходил Петя. Он неумело вползал в полог, устраивался рядом с больным и развертывал бумажный сверток со сладкими булочками. Он жаловался на Калькерхина, насильно выменявшего у него резиновый мячик на курительную трубку. Петя с любопытством разглядывал бледное, похудевшее лицо Ринтына и говорил:

— Ты совсем изменился. Лицо у тебя стало как у старика.

Однажды Петя увидел принесенный бабушкой Гивынэ амулет. Это был маленький игрушечный лук с колчаном и несколькими стрелами. Он висел над головой Ринтына, чтобы помочь ему быстро выздороветь.

— Давай меняться, — сразу же предложил Петя, успевший за зиму променять все свои городские игрушки на эплыкытэт, пращи, тюленьи кости и морские ракушки.

— Я не могу менять, — покачал головой Ринтын. — Это не игрушка, это амулет. Его сделал мой дед, когда меня еще на свете не было, он охраняет меня от злых духов.

— А какой хороший лук! — продолжал восхищаться почерневшим от времени и копоти амулетом Петя. — Давай посмотрим. Ты же бросил в огонь свой обычай.

— Нельзя! — Ринтыну вдруг пришло в голову, что он оттого и заболел, что сжег свою собачку. — Еще хуже будет, и я могу умереть.

— А ты духов этих видел? — вдруг спросил Петя.

— А как же! — ответил Ринтын и рассказал сон, виденный им незадолго до болезни.

Духи во сне оказались большими каменными людьми. Они перешагивали через яранги, словно через кочки, ловили руками китов и тут же откусывали им головы. Спали они на Кэнискунской горе, отломив от нее вершину, которую подкладывали под голову вместо подушки.

Слушая страшный рассказ Ринтына о злых духах, Петя по-прежнему не отводил глаз от лука.

— Слушай, Ринтын, — таинственно зашептал он, — а нельзя ли убить злого духа?

Не получив ответа, Петя еще немного посидел и ушел, взглянув еще раз перед уходом на амулет-лук.

После ухода друга Ринтын долго ворочался с боку на бок. Теперь ему было ясно, почему болезнь так долго держится в его теле. Во-первых, он разгневал духов тем, что сжег амулет, а во-вторых, разве может справиться с каменными злыми духами маленький, почти игрушечный лук, которым можно убить разве только мышь!

Ринтын приподнялся на локтях, встал на колени. Голова у него закружилась. Все же он дотянулся до стены и снял лук. От изнеможения у Ринтына задрожали пальцы, и он выронил лук на постель.

Лук был сделан из обыкновенного дерева, а тетива свита из оленьих жил. Кожаный колчан был разукрашен вышивкой из мелкого, как речной песок, бисера. Бисер сильно потемнел от грязи, его можно было разглядеть только вблизи. Тугие перья на концах стрел отливали жирным блеском. Ринтын вытащил одну стрелу. Трехгранный наконечник из моржового клыка пожелтел, но на каждой грани еще можно было разобрать рисунки, раскрашенные охрой. На одной стороне была изображена стрела, на другой — маленький ребенок, на третьей — женщина. От колчана шел запах истлевающей кожи, словно дух времени, дух древности.

Ринтын приладил стрелу, натянул тетиву и поискал, куда бы прицелиться. Над меховой занавесью светлым кружком виднелась отдушина. Ринтын навел на нее стрелу. Но в это время занавесь заколыхалась и показалась голова отчима. Ринтын от неожиданности отпустил тетиву, и стрела упорхнула через отдушину в чоттагын.

От ужаса Ринтын застыл на месте, держа лук в вытянутой руке. Надо было спрятаться под одеяло, а мальчик даже пошевелиться не мог. Но отчим, вошедший с солнечной стороны, ничего, кроме окошечка, не видел. Он прополз мимо Ринтына, вытащил из-за пазухи бутылку, отхлебнул от нее и принялся разворачивать и разглядывать какие-то бумажки, откладывая одни в одну сторону, другие — в другую. Ринтын, немного придя в себя, спрятал лук и колчан со стрелами под одеяло.

Когда отчим ушел, Ринтын прикрепил к стене лук и, улегшись, уснул, утомленный и взволнованный.

Мальчика разбудил шум. В пологе было битком набито народу. Посреди полога сидела старая Пээп. Она держала в вытянутой руке стрелу от амулета и быстро шептала заклинания. Ее рот, усыпанный большими неровными зубами, судорожно подергивался. Грязная от табачной жвачки пена обильно выступала на губах и падала на большой шаманский бубен, лежавший у нее на коленях.

Старики, сидевшие у ярко горевшего жирника, тихо разговаривали. Ринтын прислушался. Он понял, что причиной сборища была стрела, чудом вылетевшая из полога. Талисман сам выстрелил! Стрела, не сделав даже маленькой дырочки в меховой занавеске полога, прошла в чоттагын!

Рядом с Ринтыном сидела, опустив вниз побледневшее лицо, Арэнау. Заметив, что сын открыл глаза, она нагнулась к нему и зашептала:

— Это к счастью, что стрела вылетела! Теперь ты скоро поправишься…

Тем временем Пээп перестала шептать, осторожно положила рядом с собой стрелу и взялась за бубен. Натянутая кожа глухо зарокотала, будто потревоженный бубен был чем-то недоволен.

— Потушите свет! — хриплым голосом вскрикнула Пээп и закрыла глаза.

Отчим послушно дунул на жирник. Желтое пламя подпрыгнуло и погасло. Тело Пээп мелко задрожало, конвульсивно подергиваясь. Она выкрикивала бессмысленные и бессвязные слова:

— Отто-той! Кика-гика-гика-гай! Та-та-та-та-та-тай!

Сидевшие в пологе расступились, освобождая место шаманке. Ринтын с ужасом смотрел на лицо старухи, ставшее непроницаемым, словно окаменевшим.

— Ты стрела! — вскрикивала в экстазе Пээп. — Кусок дерева, отделанный великим Вороном и заостренный застывшей моржовой соплей! Стремительная и быстрая, летящая и поражающая!.. Ты подобна морскому зверю косатке-иныпчик! Воздух для тебя словно вода для нее!.. О кэле, злые духи, страшитесь!

Голос Пээп дрожал, как натянутая на ветру нерпичья кожа. На веках закрытых глаз старухи выступили мелкие капельки пота, желтая пена изо рта падала хлопьями на пол. Вдруг точно ветер ворвался в полог и закружил шаманку. Быстро перебирая ногами, она то подступала прямо к лицу Ринтына, то уходила от него к противоположной стене.

Больной мальчик видел, как у самого его лица топтались толстые ноги шаманки, и слышал над головой рокотание бубна. Недалеко от постели лежала стрела, и Ринтын с беспокойством следил за ногами Пээп, которые грозили растоптать тонкую палочку. Но волшебная сила амулета, оперенного великим Вороном, пока спасала стрелу от быстрых и тяжелых ног разошедшейся шаманки.

Никто не слышал, как слабо хрустнуло сухое дерево под ногами Пээп, никто не видел, как переломилась волшебная стрела и разлетелась в разные углы полога. Лишь один Ринтын видел все это расширенными от страха глазами, и ему показалось, что это его переломили надвое и его топчут эти грязные, одетые в раскисшие торбаза ноги шаманки Пээп.

Движения шаманки становились медленнее, рокот бубна утихал, и, наконец, старуха рухнула всей тяжестью тела на пол, раскинула в стороны руки. Обод бубна больно задел Ринтына за плечо.

Сидевшие тотчас бросились поднимать шаманку, но сделать это было невозможно: она лежала, как убитый морж, лишь мелкая дрожь выдавала в ней жизнь.