Маленький нью-йоркский ублюдок - Раскин М. Дилан Страница 12

В тот вечер мы с мамой все-таки поужинали вместе. Практически не разговаривая. Просто сидели и ели китайскую еду, как все добропорядочные нью-йоркцы. Первый раз за долгое время я чувствовал себя по-настоящему хорошо, чувствовал, что все будет о’кей. Так уютно было сидеть за столом с мамой и ужинать. Она, конечно, до сих пор переживала, но мне все равно приятно было с ней сидеть. Как в старые добрые времена, когда я был совсем маленьким, как в те стремные октябрьские дни и ночи, когда мама приходила с работы, мы заказывали еду и ели перед телевизором, уставившись в какой-нибудь ужастик. И в тот вечер мы поужинали и вскрыли печенья с предсказаниями, которые лежали в пакете. У меня сохранилось предсказание, которое попалось мне в тот вечер. До сих пор в рюкзаке лежит. Вот что там говорится: «Твоя улыбка заставит всех понять, что мир — прекрасное и восхитительное место». Да уж, верняк, только зубы почищу.

После ужина я на пару часов заперся у себя в спальне. Не хотелось больше торчать в одной комнате с мамой. У меня просто сердце разрывалось смотреть, как она переживает. Я делал то, что должен был делать, но слушать мамины мольбы не оставлять ее одну в этой квартире было слишком больно. Видя, как она сидит за старым деревянным столом, ест китайскую еду и натянуто улыбается, видя, что одежда, которая ей сейчас как раз, несколько лет назад висела бы на ней, как на вешалке, я вспоминал, что давным-давно, в другие времена и где-то далеко отсюда она была свободолюбивой и вдохновенной хиппи с сигаретой в руке, — мне хотелось остановить время, чтобы этот чертов земной шар навсегда перестал вращаться.

Я посрывал постеры и картинки со стен, сломал кой-что из мебели. Только так я мог выплеснуть свой гнев на мир за все это. Помню, читал где-то, что в древние времена люди обращались к оракулам с просьбой ответить на их вопросы. Жалко, что теперь ничего подобного уже не существует. Я бы обязательно сходил. Да, естественно, мне говорили о религии, о разных богах, но я бы в это дело деньги вкладывать не стал. Может, и стоило бы, но не буду. Не поймите превратно, не то чтобы я не любил богов, просто я в них не верю. Я верю в свободу. Поскольку я не имею ни малейшего представления, что находится по ту сторону обыденной реальности и нашего жалкого существования, поскольку нет человека, которому можно излить душу и объяснить свое негативное отношение к миру, терпеть натиск моей ненависти и разочарования приходится неодушевленным предметам.

Прошло несколько часов, я наконец успокоился и пошел глянуть, как там мама. Будильник должен был сработать уже через пару часов. Мама спала на диване, укрыв ноги пиджаком. Трещал и невнятно шумел телевизор, недоеденный ужин стоял на столе в столовой. Я было подошел к ней, но передумал и не стал будить. Что бы я сказал? Прощания, как говорилось выше, — не моя специальность. Вместо этого я потянулся и выключил телевизор. Потом убрал китайскую еду со стола, вынес мусор. Вырубил свет и вернулся к себе.

Сел на кровать и уставился на потолок и раздолбанную мной мебель. Я и моя воплощенная фрустрация. Я знал, что стоит выбраться из Нью-Йорка, и все наладится. Панорама разных штатов, открывающаяся перед моим мысленным взором, не давала мне уснуть. Я всегда испытываю приятное волнение перед дальней дорогой. Причем с раннего детства. Помню, как, бывало, всю ночь не мог заснуть, отсчитывая часы до того момента, как я, родители и наша собака — все вместе на следующий день отправимся в отпуск. Но в эту ночь я все же уснул. Засыпал я в слезах и мечтах о том, чтобы все было не так чертовски сложно. Я в сложностях плохо разбираюсь.

Не знаю, долго ли проспал, но рискну предположить, что не очень. Когда зазвонил будильник, я не мог отодрать лица от подушки, потому что накануне весь обрыдался, но пришлось вставать. Ранней пташкой меня не назовешь. Утро я просто ненавижу. По неведомой причине у меня по утрам схватывает живот, а глаза и горло все время болят. С утра я весь разбит, и будь на то моя воля, я бы утро просто-напросто пропускал. Если б зависело от меня, я бы предпочел функционировать по ночам.

Но в то утро у меня были дела поважнее. Я не мог позволить своей безответственной телесной оболочке помешать мне выполнить задание. Я встал, надел серую майку и любимые джинсы. Это мой боевой наряд. И выражение лица я примерил боевое — воинственное нью-йоркское лицо. Пальто защитного цвета лежало на полу, в последнюю минуту я взял его и набросил на плечи. Забыть его дома и потом мерзнуть меня вовсе не прикалывало.

Боже, как же тихо было в гостиной, когда я вышел. Сперва я думал пойти в гараж, подогнать машину к дому, зайти, разбудить маму, а уж потом забрать сумку. Но вышло иначе, так как, услышав, как я пробираюсь к двери, мама проснулась. И сразу вскочила, испуганная и вся на нервах. Я всегда вижу, когда она нервничает. Нью-йоркский акцент тут же исчезает. Ни с того, ни с сего она начинает разговаривать, будто выросла на ферме за белым заборчиком.

— Постой, — сказала она, — Майк, ты уезжаешь?

— Да, сперва машину пригоню. Неохота далеко сумку тащить. Ты успокойся, ладно? Я мигом вернусь.

На улице было холодно и туманно. Выдыхая, я видел, как изо рта выходит пар, а все машины были покрыты росой. Во всех окнах было темно, и на улице было невероятно тихо. Слышно было даже, как где-то вдали гоняют на мотоциклах по главной улице местные хулиганы. Они всегда устраивали гонки в столь поздний час, когда на улицах нет копов.

Моя Хондочка ждала меня в гараже. Пока машина разогревалась, я сидел, развлекаясь постукиванием по панели и разговорами с ней. Не помню уж, что именно я говорил, но точняк что-то втирал своей машине. Скорее всего, потому что нервничал. Не знал, что сказать маме, когда вернусь. Я настолько не привык прощаться, что даже стыдно как-то. Миллион раз я покидал разные места, но в основном ничего не говоря, по-английски. Так легче. Ненавижу говорить до свидания, у меня тогда руки потеют и становятся мерзкими на ощупь, я не знаю, что лучше, поцеловать или обнять, или ни то, ни другое. Хотя сейчас меня совсем не это волновало. Как пить дать она расплачется, по этому поводу я и нервничал. Не могу смотреть, как люди плачут.

Через пару минут я выехал из гаража и подрулил к дому. Когда я причалил, мама стояла на пороге с моей сумкой у ног. Подойдя к ней, я сразу понял, что она плакала, хоть и пыталась это скрыть.

— Ладно, ма, ну, что, двину тогда, — сказал я, не в силах выдавить из себя в ту минуту ничего получше.

Она обняла меня так крепко, будто я отправлялся на войну.

— Мальчик мой, — проговорила она. — Что же стало с моим сыночком? Господи, ты был таким маленьким, все подбегал к мамочке обняться, а теперь уезжаешь… Боже, поверить не могу, что это происходит на самом деле. — Она рыдала, всхлипывая на моем плече, а я чувствовал себя ужасно.

— Мам, ну ладно тебе. Послушай, я просто переезжаю, вот и все. Еду в Чикаго, найду себе хорошее счастливое местечко. Позвоню тебе, ты тоже туда переберешься, будем жить рядом и встречаться за ланчем каждый день, хорошо? Да? Что скажешь?

Она ничего не ответила. Просто продолжала плакать и всхлипывать. Звуки напоминали льва из «Волшебника из страны Оз».

— Мам, ну хватит уже наконец, а? Я тебе с дороги позвоню, договорились? Давай, улыбнись, скажи, чтобы я им всем задал или типа того.

Она засмеялась. «Задай им всем, сынок», — сказала она, правда, не слишком весело. Она все еще плакала. «Пожалуйста, не забудь позвонить, ладно? Прошу тебя, Майк. У меня сердце разорвется, если не позвонишь».

— Конечно, позвоню, мам. Давай, иди уже в дом, наконец. Успокойся.

В конце концов мне удалось привести ее в чувство. То, что прощаться с мамой, которая растила меня всю жизнь, будет сложнее всего, я знал с самого начала, но также осознавал и необходимость этого, как бы жестоко мои слова ни прозвучали. Я сказал, что мы скоро увидимся, и потихоньку пошел к машине. Мама посылала мне воздушные поцелуи, повторяя, чтобы я позвонил и все такое. И выглядела такой печальной, стоя там, в нашей дурацкой прихожей. Перед глазам у меня вертелся видеоклип «Right Away» Ван Халлена. Не сомневаюсь, вы его тоже видели, но если нет, то там есть момент, когда на экране появляется надпись: «Сейчас ваши родители без вас скучают». Следующий кадр — женщина в возрасте подходит к камере и целует экран, оставляя на нем след от губной помады. В этом месте я никогда не мог удержаться от слез. Мне это всегда напоминало, что родители стареют, что у них начинают болеть суставы, что накладывая слой косметики на лицо, наши мамы изо всех сил пытаются выглядеть моложе.