Сперматозоиды - Мара Винтер Страница 12

– Пожалуйста, – говорит Венц, – Для того и заехал.

Встаю. На голову его короче. Гильотина в тапочках. Кофта у него в полоску, синюю и бордовую. На такой не видно запёкшейся крови.

– Не хочешь взять отпуск на недельку? – предлагаю, чтобы сменить тему. – Мы собираемся найти отца. Хочет Лида больше. А мне просто нужно уехать из города. Можно взять мамину машину. Наверное, можно. У меня есть доверенность. Я ее водила.

– Можно и съездить. Если вы с Лидой, – невольный смешок, – глаза друг другу по дороге не съедите. Скорей, она съест. Ты ей вон тогда не ответила, хотя, может, и стоило. Лида, она эмоциональная, поорёт и успокоится. А ты спокойная, но в один прекрасный день удавишься. Не доводи до такого. Не стоит оно того. – Змея, окончательно проснувшись, источает жар. Неслабый такой жар. Ничего. К её выходкам я привыкла. – Или башку кому-нибудь откусишь. Как Веном. – Доля шутки в его высказывании не превышает доли правды.

– Ты же со мной насильничать хотел, – пытаюсь пошутить сама.

– Не убивать же. – Стоит, курит, молчит, смотрит. Рот Джоконды: его улыбка не видна, но она есть. – В очередь на изнасилование ты у меня первая.

На, под дых. Змея шипит, вырываясь.

– Нет, – говорю автоматически, сразу. – Нельзя.

– Почему? – любопытствует Венц. – Ты втирала мне про равенство, но так и не объяснила внятно, почему нет. Я же тебе не брак предлагаю, где люди друг другом стираются. Почему? Из-за Лиды? Вряд ли. Сама знаешь, она, как и я, воспринимает это, скорее, как развлечение. – "Как же ты ошибаешься, блядинка моя!" – думаю я с горечью. "Сама такая", – отвечает я мне. – Пока что хорошо, последний день херово, но интересы-то у нас с ней в разные стороны, вряд ли потом продолжим общаться. Скромницей тебя не назовёшь, сама говорила, шлюхи нравятся, значит, и сама такая, в глубине. В чём дело? Может, объяснишь?

– Ладно. Хорошо. Попробую объяснить. – Настраиваясь, дышу. Лишь бы не перебил. Связывать слова сложнее, чем слепому – плести фенечку без иголки, в перчатках. – Дело в разделении. Я разделена, то есть я разделяю. Короче, есть две разные комнаты. В первую входят друзья, так сказать, братья по оружию. Друг от друга мы, понятно, не зависим, но вместе нам интересно. Это как соприкосновение двух миров на нейтральной территории: через разговор. Пока есть зона общности, вы поддерживаете связь: встречаетесь в этой самой комнате. Другая комната – тайная или красная, как угодно. Там – сексуальность. Извращённая, агрессивная. Там детское порно, зоофилия, пытки и тому подобная жесть. Человек, которого заставляют трахаться, стыдят тем, что он получает удовольствие, короче, шлюха – он в комнате, но он – не я. У него масса форм и лиц. Им могут быть мои партнёры, любого пола. Им могут быть мои фантазии. Я либо открыто издеваюсь над человеком, которого ебу, либо вообще никак с ним не контактирую. Кроме физики, никак: ни эмоционально, ни вербально. Член может быть чей угодно, в голове – гэнг-бэнг. Два, три, десять человек, негры, рабочие со стройки, хачики, бомжи, собака с науськивания хозяев, девчонку, привязанную к стулу… Чем отвратительнее, тем лучше. И ебут они не меня, а кого-то другую, я всё это только представляю. Потому что это – животное, низкое. Отличное от моего круга, равных статусом и умом. А ты, сука, умудрился вызвать тягу и у разума, и у тела, разом. Я охуела. Просто охуела. У меня не было, чтобы то и это – один человек. Либо презрение с оттенком брезгливости, до отвращения доходило, либо уважение и восхищение. Среднего не дано. Среднее, – показываю на него с нервным смешком, – вот стоит, среднее.

И осталась, как голая, только хуже, сказав, в тишине. Он, выходец из низов, бродяга, без образования, умеет думать, да так, что в меня новые мысли загоняет. На сухую. Стоит, молчит, пялится. Зрачки расширены. Пялится и, серьёзно так, тихо, выдаёт:

– Поехали ко мне. – Я теряю дар речи. – Молчу. Пялимся друг на друга, как в зеркало, неподвижно. – Я тебе уже сто раз предлагал: поехали. Не усложняй. У тебя нет рамок в голове, но откуда такое табу на тело, на действие? Что тебе мешает делать то, о чём ты фантазируешь?

– Здравый смысл. И анатомия человека. И уголовный кодекс. Я не хочу лечить сифилис или уехать в больничку с надрывами слизистой. Тройное проникновение с закрытым ртом, знаешь ли, чревато. Или бита в жопе. – Я до него такого никому не рассказывала, даже Андрею. А тот, между прочим, сексолог и мой близкий друг.

– Поехали, – повторяет Венц. – У меня есть бита. Можно позвать ещё кого-нибудь. От надрывов есть смазка.

– Нет, – повторяю я.

– Почему? – спрашивает он.

Мы ходим кругами. Лихорадочно думаю: действительно, почему? Все аргументы исчерпаны. Терять-то всё равно нечего.

– Потому что тебе на работу, – вспоминаю очень кстати. Этот аргумент – последний. Из рукава.

– Похуй, – говорит Венц. Разбил одним ударом. – Позвоню, скажу, чп. Всё равно я скоро дёрну куда-нибудь. Ты, с твоей работой, тоже можешь дёрнуть, дальше, чем к отцу. Татухи бьют везде. Так что?

А я уж думала, чувство стыда у меня атрофировано. Уши горят. Сутки назад он трахался с моей сестрой. Сутки назад умерла моя мать. Аморальнее не придумаешь. Напряжение достигает предела.

– Поехали, – говорю я. – Вызывай таксу.

– Да ладно, – брови поднимаются. Не ожидал. Поглядывая на меня, не пошутила ли, не передумаю, берёт телефон, намирает ноберок. У него очень подвижный рот, текучий. Под курткой – руки. Под кожей – вены. Худой, сложен, как античная статуя. Про задницу уже говорила. Я представляю, что останусь с ним наедине. Я понимаю, зачем мы едем. Я отдаю себе отчёт и рву его, не читая. С треском рвутся последние нервы. Детский сад.

"Стыдно", – говорили в детском саду. "Прекрати!" – словив меня за дрочкой на тихом часу, вскричала воспитательница. Лида тогда, помню, болела. Словила и поставила в центр группы. Подняла всех. Рассказала детям, что я делала и почему так нельзя: "Шалавы из таких вырастают". Предложила всем меня потрогать. Мера пресечения, чтобы я запомнила, как нельзя, дала обратный эффект. Было, как в страшном сне, но возбуждение продолжало печь. Образовалась связь, у ребёнка такие связи образуются легко, между унижением и возбуждением. Никто не сдвинулся с места. Кроме пары мальчиков. С ними