Уве Вандрем - Тишина всегда настораживает Страница 13

За соседним столом обед превратился в проблему. Жирный пес-боксер тянул поводок, который глубоко врезался ему в тело. Сквозь намордник текла слюна. Сидевший за столом мальчишка пронзительно засвистел в свисток, женский голос приказал ему замолчать.

«На вокзале солдат находится в поле зрения многочисленных гражданских лиц. Поэтому он должен обращать особое внимание на опрятность и аккуратность своей одежды и на безупречность своего поведения».

Его рубашка начала приклеиваться к спине. Он заказал мороженое. Снова уставился в газету: раздел о валюте; предложение о помещении капитала; ревизия капиталовложений; нефтяные резервы. Надоело… Мелкий кредит. Промежуточное финансирование. И все это — не его проблемы…

Это не было направлено персонально против Йохена. Теперь Сюзанна уже знает, что натворила все даже не из-за Ульфа. Он казался подходящим только с точки зрения родителей. Кроме того, одна в Риме она чувствовала бы себя довольно беспомощной. Порой Ульф напоминал ей дружелюбного полицейского, а себя она представляла маленькой школьницей на уличном перекрестке. Побег из дома был, по сути, только ее первым шагом. Второй последовал через полгода. После бурного и поучительного полугода. Вот так бродить по Риму, от площади к площади, от фонтана к фонтану…

«Ульф заворожил меня всевозможными обещаниями. Много видеть и быть слепым — это, наверное, свойственно всем. Знакомые Ульфа, которых он приглашал к нам в гости, тоже таковы. Он называл их друзьями. Со мной его «друзьям» в общем-то не а чем было говорить. Я была придатком Ульфа и ничего не могла им предложить, кроме пары корявых фраз по-итальянски, А Ульф прилично знает три языка, имеет специальность, был женат, разведен, у него есть дети. Он часто уезжал один в командировки и привозил мне ценные подарки. Я начала присматривать себе комнату, чтобы снять. Однажды, когда он опять уехал во Флоренцию, я упаковала свои вещички, подарки его оставила на трюмо и переехала в коммунальную квартиру. Один немец, которого я знала по курсам итальянского языка, устроил мне это. Кроме него там жили еще две итальянки. Сначала я, сама того не особо желая, общалась лишь с ним. А с соседками была довольно холодна. Но они быстренько раскусили мою несамостоятельность. Они обращались со мной вежливо, тактично, щадили меня, очевидно потому, что я была иностранкой да еще значительно моложе их. Я восприняла их сдержанность как антипатию ко мне. И однажды задала им вопрос в лоб. Начался склочный разговор. Они раскритиковали меня с головы до пят. Я хотела уже убираться оттуда. Но они воспротивились. «Ты нам симпатична, — сказали они мне. — Мы тебя не отпустим, потому что хотим тебе помочь». Мы разговаривали потом много дней и ночей, плакали вместе, смеялись и подружились. Они убедили меня в том, что я сама по себе что-то значу. И доказали, что женщины могут помочь мне как женщине значительно больше, чем мужчина…»

Почти два года она творила, что хотела, руководствуясь своими чувствами. А он чем руководствовался? Мнением родителей, которые желали ему добра; учителей, которые желали добра школе; командиров, которые желали добра — а кому, собственно, желают добра бундесверовские командиры? Шпербер почувствовал вдруг, что он что-то прозевал. Он засунул письмо во внутренний карман, газету — в портфель и рассчитался с кельнером.

Купил билет и сел в поезд, шедший в город. Через какое-то время появились контролеры:

— Ваш билет, пожалуйста…

Шпербер очнулся:

— Что?

— Ваш билет, пожалуйста…

В левом нагрудном кармане — нет! Во внутреннем кармане — нет! В правом кармане брюк — нет! В портмоне — нет! В кармане рубашки — нет! В заднем кармане брюк — нет! Сердце подкатилось к горлу. А, вот он, проклятый клочок бумаги! Шпербер вскочил. Но контролер уже отошел. Шпербер хотел побежать за ним, но тот, уже от двери, кивнул ему: мол, не надо, вижу. Шпербер вернулся на свое место. Радостное переживание…

Внимание школьников, стоявших у дверей, сосредоточилось на Шпербере. Они улыбались. О чем-то говорили вполголоса. Один из них засмеялся. Шпербер сдвинул ноги и снял фуражку.

«В закрытом помещении разрешается снять головной убор».

Волосы у мальчишек доходили до плеч.

Еще три остановки — и поезд подошел к центральному вокзалу. Выход из вагона Йохен воспринял как освобождение. Он вошел в метро.

«Вот это неожиданность!» — слова матери. «Здорово! — это отец. — Как ты сумел вырваться?» Отец нашел, что Йохен производит на первый взгляд довольно приличное впечатление. Они еще стояли в прихожей. «Ну заходи же!» Мать взяла у Шпербера портфель с грязным бельем и исчезла на кухне. «Садись, малыш», — отец потянул его на кушетку за стол. Шпербер открыл жесткий пакет сигарет, тонкими пальцами вытянул одну из спрессованной пачки. Прикурил от тяжелой настольной зажигалки. Подумал, что никогда раньше не пользовался ею. Отец присел рядом. «Хочешь рюмочку?» — мать держала в руках бутылку хлебной водки и три стаканчика со льдом.

Шпербер расстегнул нижнюю пуговицу кителя, расслабил галстук. Отец разлил водку по стопкам. «Огонь!» — скомандовал он, и три стопки были осушены одновременно.

«Собственно, ты мог бы заранее позвонить. Мы бы не стали без тебя обедать», — сказала мать. Шпербер налил себе еще стопку. Водка понравилась ему. Мать сказала: «Я сделаю тебе бутерброд со шварцвальдской ветчиной». Шпербер осмотрел комнату. Новый торшер. Сверхмодерн. Мать из года в год выбрасывала разные старые вещи — сначала буфет, потом половики, наконец, старый мебельный гарнитур: она всегда говорила, что старается идти в ногу со временем, а жизнь в общем-то коротка. За последние четыре года обстановка в квартире была обновлена, за исключением нескольких личных вещей. К ним Шпербер относил и старый деревянный торшер с кружевным абажуром. Его сделал сразу после войны дядя Шпербера.

Отец вытащил картонную коробку с фотографиями военного времени. «Я тебе их, по-моему, еще не показывал, Йохен». Шпербер видел их уже минимум раз десять. «Вот я на Елисейских полях. А вот — у могилы Неизвестного солдата. Да, Франция… Тогда мне уже стукнуло тридцать, имел семью. В то время на Париж не упало ни одной бомбы. А вот немецкие города вскоре уже лежали в развалинах». Потом отец стал рассказывать об авторемонтных мастерских, в которых он тогда проходил военную службу. Пришел к ним новый автоэлектрик. В деле не смыслит ничего, но возомнил, что он крупнейший специалист… Мать поставила перед Шпербером тарелку с бутербродами: «Дай же ему поесть наконец».

Отцу нужно было идти на работу. «Да, кстати, я тут встретил на рынке Сюзанну. Передавала тебе привет. Может, позвонишь ей?» Шпербер вздрогнул, но постарался придать лицу безразличное выражение. «Вы еще не раздружились?» Шпербер сделал вид, что не понял, о чем, собственно, речь. Отец вытянул его из кресла. «Так, а теперь застегни китель и покажись — поправь-ка галстук. Материал неплохой. Пойдем на балкон, я хочу тебя сфотографировать». Шпербер прислонился спиной к ящику с геранью. Отец щелкнул затвором фотоаппарата, Потом тихонько сказал сыну на ухо: «Твоему отцу военная служба тоже была на пользу. С тех пор как я живу здесь, я чувствую, что дряхлею».

Дома Шпербер выдержал всего два часа. Под предлогом, что его подменили на дежурстве, он распрощался с родителями, унося в портфеле свежее белье. Перед телефонными будками на вокзале он в нерешительности походил взад и вперед и наконец медленно вошел в последнюю. Он уже взял в руку трубку, но вдруг повесил ее на рычаг и вышел. Стоявшие в стороне парни в черных кожаных куртках, видимо, следили за ним какое-то время. Сколько их — трое, четверо, семеро? Эти типы о чем-то громко говорили. Он подбодрил себя: не накладывать в штаны от страха.

«Особенно рекомендуется держаться в стороне от пьяных и не допускать эксцессов подобного рода. Солдат в форме очень быстро и против своей воли может оказаться — путем провокационных выкриков — главным объектом внимания скопища враждебно настроенных субъектов и попасть в трудную ситуацию, из которой самостоятельно не выйдет».

Сейчас ему очень не хватало Эдди. Шпербер остановился у киоска. Они уже были за его спиной. Разглядывали витрину. Он пошел дальше. Денег у него с собой не было. А вот удостоверение личности… Они сопровождали его и при выходе из вокзала. Теперь — вниз, по подземному переходу. Слава богу, здесь много прохожих. Тем не менее Шпербер ускорил шаг. Искал глазами кого-либо в военной форме. Но за его спиной — лишь эти, в черной коже, да резкий стук каблуков. Шпербер остановился.

— Привет, генерал, что это у тебя на груди?

Тот, что пониже ростом, хладнокровно цапнул за значок на нагрудном кармане Шпербера.

Шпербер стоял спокойно, как бывало, когда ему делали прививки. Черный сдернул с груди Шпербера значок военно-воздушных сил — так снимают с витрины неприятный ценник. В это время другой в черной коже схватил Шпербера за руку и сжал ее пальцами: